— Я так мечтаю увидеть Орлиный Залет, — обратилась она к одному из студентов.
— Как, вы его не видели?!
Ответ вдвойне поразил мисс Равенел. Во-первых, студент покраснел от смущения, когда она обратилась к нему. Во-вторых, он дал сильнейшего петуха: голосок у него еще только ломался. Не чувствуя себя в силах продолжить беседу, он бросился за спасением к тридцатипятилетней деве, с которой, как выяснилось позднее, у него был нежнейший флирт, и та вернула ему присутствие духа, переведя разговор на Деревянные Ложки.
— А что это за Деревянные Ложки? — спросила Лили.
— Университетский приз, придуманный на смех, — ответил юнец. — Раньше его давали самому глупому выпускнику, а теперь душе общества, самому бойкому, но не блещущему при этом ученостью.
— А вы, позвольте узнать, имеете виды на приз? — спросил у юнца подполковник.
Мисс Равенел поежилась от этой не делавшей Картеру чести нежданной жестокости. Ответив, что не имеет видов на приз, студент покраснел до ушей. Подполковник глядел непроницаемым взором, и тот не понял сперва злой издевки. Но, продумав об этом до вечера, он уже не сомкнул всю ночь глаз от мучительных переживаний. Стыдиться следовало не только Картеру, но и тридцатипятилетней деве; оба они сыграли в тот день на простоте беззащитного мальчика; извинением ей было то, что она вдохновлялась любовью, в то время как Картер лишь злобствовал и насмехался. Увидев, что ее кавалера обидели, она увлекла его в глубь экипажа для любовной беседы. Разговор двух влюбленных бывает неинтересен и часто смешон для посторонних ушей. Подчас он настолько бессодержателен, что диву даешься, как может рождать его сильное чувство. Вот вам образчик, типичный, во всяком случае, для Нового Бостона:
Дама (с улыбкой). Значит, ходили вчера?
Он (с улыбкой). Ходил.
Дама. И далеко вы ходили?
Он. До самой почты.
Дама. И было людно?
Он. Не очень.
Суть заключается в том, что собеседникам в данном случае нет ни малейшего дела ни до почты, ни до прогулки, ни до того, было ли людно на улице. Думают они друг о друге, говорят что попало и так полны своих мыслей, что не могут толково их выразить; но их лепет при этом полон глубокого тайного смысла, которого не понять непосвященному.
Омнибус еще покружил по городу, набирая новых участников этой поездки; потом показался второй омнибус и две-три семейные коляски. Флотилия выплыла за городскую черту и по прошествии часа стала на якорь в тихой гавани у поросшего лесом утеса, называемого Орлиным Залетом. Вверх по пологому склону юные кавалеры повлекли бутыли и свертки со снедью, причем с радостью и веселием, вовсе не свойственными кавалерам более почтенного возраста. А два молодых джентльмена, схвативших корзинку Картера, были вне себя от восторга, узнав, что она принадлежит офицеру действительной службы. Они не дали ему даже пальцем коснуться их ноши, хоть он и не раз предлагал свою помощь. В этой косвенной форме они проявляли свой патриотический пыл, а вместе с тем и восторг юнцов перед старшим, бывалым товарищем. И добродетель их была вознаграждена, — еще как! — когда корзинку Картера распаковали. Там не было, правда, цыплят (юнцы не тужили об этом; жареной и пареной снеди хватало в других корзинках), зато их восхищенным взорам предстала полдюжина бутылок шампанского. Священный ужас изобразился на лицах почтенных дам и, пожалуй что, половины более юных участников. Никому, кроме Картера, и в голову не пришло везти на пикник спиртное. А когда подполковник достал из карманов две пачки сигар и стал угощать всех желающих, моральный протест достиг своего апогея. Образовались две фракции: одни хвалились, что выкурят по сигаре и выпьют бокал хотя бы затем, чтобы нарушить строгие правила; другие же отвергали алкоголь и табак и грозились в ответ навязать остальным свою волю. Как поступить в этом случае, было не очень ясно; сбившись в кучки, моралисты обсуждали трудное положение. Такого афронта еще никогда не случалось. Ни одна из дам не могла даже припомнить, чтобы аристократический пикник в Новом Бостоне был осквернен столь кощунственно. Я говорю «ни одна из дам» совершенно сознательно, ибо возраст участниц этого пикника в среднем на пять лет превосходил возраст участников.
— Остановите их, миссис Уайтвуд! — с юным пылом вскричала тридцатипятилетняя дева. — В нашей компании вы самая старшая (миссис Уайтвуд поморщилась при этих словах) и вправе приказывать всем остальным. (Миссис Уайтвуд охотно для первого случая применила бы это право, чтобы избавиться от собеседницы.) На вашем месте я сказала бы твердо: «Господа, призываю к порядку!»
Миссис Уайтвуд могла бы резонно ответить: «Вы тоже не девочка. Призовите их сами к порядку». Но эта простая душа была не способна к сарказму. А что до приказов, то, робкая по характеру, она вообще не умела их отдавать. И уговорить ее выступить против смутьянов и рыцарей винной бутылки было труднейшей задачей. Она все еще про себя решала вопрос, не потолковать ли ей с подполковником совершенно приватно, и обдумывала, что ему скажет, когда хлопнула последняя пробка и в беседе не стало нужды. В отчаянии, порицая себя за слабость, она озирала картину вакхического (как ей представлялось) разгула. Юнцы шумели и хохотали. Шесть бутылок шампанского — изрядная доза для десятка мальчишек и трех-четырех барышень, совсем непривычных к спиртному. К удивлению и даже к досаде трезвенников, сам Картер не пил почти ничего; он был и так утомлен вчерашними подвигами. Зато он навязчиво всех угощал, включая и Уайтвудов, и тридцатипятилетнюю деву. Она с добродетельным негодованием отвергла протянутый ей бокал. Лимонадная партия торжествовала, подполковник же счел это дерзостью. Тотчас решив отомстить, он с неизвинительной грубостью протянул бокал кавалеру, державшему даму под руку, и молвил: «Сударыня, тогда разрешите выпить вашему сыну?»
Несчастная чета отступила, лишившись на время речи. Уже упомянутые два юнца залились истерическим хохотом и объяснили потом, что их одолел приступ кашля. К дерзкому офицеру больше никто не смел подступиться; и ему предоставили полную свободу действий, как в посудной лавке слону. Он сам был чуть-чуть смущен успехом своей атаки.
— Боже мой, что за компания! — сказал он на ухо Колберну. — Детский сад в состоянии гражданской воины. Вы звали меня на пикник, но ведь это воскресная школа! Да еще в будний день! Так вот каковы ваши новобостонские нравы. Впрочем, и вы небезгрешны. Я кое-что тут приметил, что вовсе не принято в наших местах. Поглядите на эти парочки, уходящие в лес. Они пропадают по полчаса, и никто за ними не смотрит. Я жду, чтобы кто-нибудь принял срочные меры. Где же миссис Уайтвуд, ваша главная надзирательница? Ничего похожего я не встречал ни в Нью-Йорке, ни в Филадельфии — разве только в простонародье. Но зато поручусь, вам не сделать дриады из нашей луизианочки. Здесь один уже предлагал ей пройтись с ним в лесок на вершине утеса; поглядели бы вы, как она отшила его; изумилась, вспыхнула, вознегодовала. Почему эти ваши старухи, которым пора бы уже понимать, что к чему, так дьявольски непоследовательны? Окрысились на меня, когда я предложил им бокал шампанского, а ведут себя так, точно выпили целую бочку. А вот я, например, веду себя очень солидно, не пытаюсь сманить в лесок ваших барышень. Возьмите сигару, Колберн. Мисс Равенел не боится сигар. В Луизиане все курят, и пьют, и жуют табак. Преотчаянные ребята. Впрочем, надеюсь, она не пойдет за луизианца; мне она решительно нравится. Слушайте, Колберн, давайте двинем в поход, отвоюем ее наследство, возвратим его ей и спросим тогда — кто из нас ей нравится больше?
Колберн провел в этот день много времени с Лили. Она не поощряла ухаживаний студентов, Картер был увлечен своей авантюрой с шампанским, и молодой юрист оказался единственным ее кавалером. С местными дамами Лили так и не смогла подружиться. Все северяне были в патриотическом раже, в особенности те, кто оставался в тылу, и напрямик рубили южанам свое мнение о них, что те, в свою очередь, не могли не почесть грубостью. Если мужчины еще церемонились с мисс Равенел, то дамы с ней не миндальничали. Спасаясь от них, она уже бросилась было к юным студентам, и тут ее спас Колберн. Невзирая на эту заслугу, он все же подвергся ее нападкам по поводу новобостонских обычаев. Мишенью ее эпиграмм на сей раз стали юнцы кавалеры.
