Всякий христианин должен поклоняться святым иконам с верою и любовью, почитать их честно и с благоговением. (Из твор. св. Афанасия александрийск.).
7. Один христолюбец поручил блаженному Алипию, иконописцу киево-печерскому, написать икону, которая должна была быть готова к храмовому празднику Успения Богоматери. Алипий разболелся, а икона была еще не написана; боголюбец стал докучать ему, а преподобный Алипий сказал: «сын мой, не приходи ко мне, но возложи печаль свою на Господа, и Он сделает, как Ему угодно: икона твоя в этот праздник будет на своем месте».
Поверив слову блаженного, тот человек с радостью пошел в дом свой. Накануне праздника Успения пришел он опять, чтобы взять икону. Видя же, что она не написана, а блаженный сильно болен он стал досаждать ему, говоря: «что ты мне не дал знать о своей немощи? Я дал бы другому писать икону, чтобы праздник был светел и честен, – а теперь, удержав икону, ты посрамил меня».
Блаженный кротко отвечал ему: «сын мой, разве я по лености сделал это? Да неужели же Богу нельзя словом написать икону Своей Матери? Я, как открыл мне Господь, отхожу из этого света, а Бог утешит тебя». Но с печалью отошел от него христолюбец.
После ухода его явился светлый юноша и, взяв краски, стал писать икону. Алипий подумал, что владелец разгневался на него и прислал другого писца; сначала пришедший был как человек, но скорость дела показала в нем бесплотного. То он выкладывал икону золотом, то растирал краски и ими писал. В три часа кончил он икону и сказал: «отче, не нужно ли еще что-нибудь сделать? не ошибся ли я?» Преподобный сказал: «ты хорошо сделал: Бог помог тебе искусно написать эту икону; Он Сам чрез тебя сделал ее».
Настал вечер, и юноша стал невидим вместе с иконою. Владелец же иконы вею ночь провел без сна от печали, что нет иконы на празднике; называл себя грешным и недостойным такой благодати. Он встал и пошел в церковь, чтобы там оплакать свои согрешения. И, отворив двери церкви, вдруг увидел икону, сияющую на своем месте, и упал от страха, думая, что это какое-нибудь видение явилось ему. Но, оправившись от испуга, он понял, что это была действительно та икона, которую он заказал написать преп. Алипию. В великом ужасе и тревоге вспомнил он слова преподобного и пошел разбудить домашних своих. Они с радостью пошли в церковь со свечами и кадилами и, видя икону, сияющую светлее солнца, пали ниц на землю и поклонились иконе, и в веселии душевном целовали ее. Христолюбец же тот пришел к игумену и рассказал о сотворившемся с иконою чуде. И все вместе пошли к преподобному Алипию и увидели, что он уже отходит от этого света. И спросил его игумен: «отче, как и кем написана была икона?»
Он рассказал им все, что было, и прибавил: «ангел написал ее. И вот, он стоит возле меня и хочет меня взять» И сказав это, предал дуг.
Тело его приготовили к погребению, вынесли в церковь, сотворили над ним обычное пение и положили в пещере с преподобными отцами о Христе, Господе нашем. (Киево-печ. пат.).
8. О Почаевской иконе Божией Матери известно следующее. В 1559 году путешествовавший в России греческий митрополит Неофит, в благодарность за оказанное ему гостеприимство в доме Анны Гойской, благословил ее иконою Пресвятые Богородицы. Богу было угодно прославить сию икону. Лучезарный свет от нее обратил внимание многих; мало-помалу стали притекать к ней с молитвою, и многим недужным подавалось исцеление, наконец, когда брат Гойской, слепой от рождения, получил зрение, – сестра его, по соглашению с местною властью, препроводила эту чудотворную икону в Почаевский монастырь. На поклонение к этой иконе приходили не только русские, но и католики, и лютеране, и евреи, получали исцеление от нее и обращались в христианскую веру. (Матер, для статист. Рос. Имлер. – Волынская губерния).
9. Во время занятия в 1812 году Москвы французами, по плану Наполеона весь кремль должен был взлететь на воздух. От пяти ужасных взрывов дрожали стены зданий, трескались стекла, падали двери; железо, камни, бревна Никольской башни, арсенала и стены кремлевской, как перья, летели на воздух. Но на стене той же Никольской башни образ святителя Николая остался невредим, – даже не оборвалась веревка, на которой висел фонарь со свечою. Хрупкое стекло киота погнулось, но не разбилось. (Снегирева «Памят. московск. Древности», 1, 100-102. 2, 339-340; См. «Ист. русск. церкв.» Ф. Гумилевского, период 5, стр. 200).
10. Приводим следующий весьма интересный рассказ, заимствуемый нами из книги «Необъяснимое или необъясненное» В. Желиховской. «В моей дворне была одна молоденькая, бойкая девушка, Ольга. Я считала ее очень доброй и честной девушкой, никак не предполагая, чтобы она была виновницей в часто повторявшихся у меня пропажах мелких вещей. Наконец, пропало что-то довольно ценное, на что нельзя было не обратить внимания, и оказалось, по всем уликам, что вещь украдена Ольгой. Я позвала ее, и долго уговаривала, вначале с глазу на глаз, признаться мне, повиниться… Видя, что никакие просьбы и увещания на нее не действуют, я призвала тех, кто ее обвинял. Их было три: гувернантка, ключница и другая горничная. Маша. Вошла вместе с ними и сестра. Все доказывали с уверенностью, что вещь взята и спрятана Ольгой. Она божилась и клялась, что нет… Происходило это ярким, тихим весенним утром, в моем угловом просторном кабинете, во втором этаже дома, выстроенного 50 лет тому назад чуть ли не из мачтового лесу. Окно в сад было открыто, в него лились потоки света и веселое щебетание птиц. Возле окна, в углу, высоко висел образ св. Николы Вешного, в окладе, но без киота. В пылу своих уверений девушка вдруг взглянула на образ и, как исступленная, начала креститься и клясться.
– Да если я это взяла, – неистово кричала она, – да накажи меня св. Николай чудотворец!… Да не сойти мне с этого места! Да разрази меня Никола угодник! Лопни глаза мои! Издохни я сейчас, как…
Она не докончила…
В углу, в самой иконе или под ней, раздался удар, подобный выстрелу.
Рука Ольги, поднятая для крестного знамения, упала. Она отскочила и, вся позеленев, косилась со страхом на образ. Мы все вздрогнули и испугались. Прошла минута тяжелого молчания… Все смотрели на икону, чего-то ожидая, но ничего не случилось, кроме того, что Ольга повалилась мне в ноги, шепча:
– Я взяла! Я украла!… Я! Я! Я!…
– Я это знала! – сказала я: – твои сундуки обыскали еще сегодня утром, как и сундуки всех девушек. Они сами об этом просили… Только ты одна не знала, что пропажа уже найдена в твоих вещах. Не мне кланяйся, а Господу Богу! Молись, чтобы Николай чудотворец не наказал тебя за такую ложь и великий грех!
Ольгу пришлось чуть не вынести на руках: у нее тряслись ноги так, что она еде доплелась до девичьей.
Но этим удивительным стуком дело не кончилось. Вечером Ольга не пришла в комнаты для обычных приготовлений в моей спальне. Я спросила, что с ней?
– Больна, – отвечали мне. – Жар сильный.
Я подумала, что это вследствие испуга и волнения, но оказалось не то. Можно себе представить, как глубоко все были поражены, когда на другое утро у Ольги, вместо глаз, оказались два сплошных, красных пузыря… Она, кроме того, была без памяти.
Послали в Новоржев за доктором. Он объявил, что у больной на глазах рожа, болезнь очень редкая и опасная тем, что легко бросается на мозг. В продолжение шести недель несчастная девушка была между жизнью и смертью, а в течение нескольких месяцев жила под страхом ослепнуть. Мы все за нее измучились!… Жаль было глупую девчонку!… Наконец, она поправилась. Опасность миновала, но зрение ее вряд ли совершенно окрепло. По крайней мере, еще чрез несколько лет я слышала, что глаза у нее очень слабы.
Надо думать, что она во всю уже свою жизнь не давала лживых показаний или, по меньшей мере, не кричала при этом: лопни глаза мои!… (См. кн. В. Желиховской: «Необъяснимое или необъясненное», СПб., 1885 г., стр. 47-50).
11. Чудесное исцеление от иконы Иверской Божией Матери, находящейся в Москве, в Иверской часовни. «Подчиняясь строгому требованию совести, пишет случайный корреспондент в газету «Соврем, извест.», хотелось бы предать гласности весьма замечательный случай, происшедший со мною 23 июня 1880 г. в 11 часов утра, – случай, превративший меня из отрицателя Бога в человека верующего. Всякое сомнение, могущее возникнуть со стороны читателя в правдивости всего со мною случившегося, а в состоянии уничтожить показанием достоверных свидетелей. (Адрес мой приложен при письме). Дело, о котором я считаю долгом сообщить всем и каждому, заключается в следующем: 5 лет тому назад меня уволили из военной службы, в которую я попал по ошибке молодости. Так как еще до поступления на службу я был учителем музыки, то и в отставке, в течение 3 лет, я продолжал заниматься преподаванием, чем и добывал себе средства к жизни. Труд мой оплачивался очень хорошо, и я жил не нуждаясь. В это время я, принадлежа к лютеранскому вероисповеданию, был христианином только на бумаге, но в душе не верил ни во что. Живя вышеупомянутым образом 3 года, я вдруг по совершенно непонятной мне причине лишился слуха, и в такой сильной степени, что должен был прекратить мои занятия, а вместе с тем лишиться всех средств к существованию. Не пользуясь таким образом никаким доходом, я понемногу прожил все и сделался в полном смысле нищим. В последнее время положение мое стало до такой степени тягостно, что я в каком-то умоисступлении решился избавиться от всех моих невзгод самоубийством… С таким убеждением я и вышел из дому в тот день, когда положил совершить над собою задуманное дело: я решился утопиться. Это было 23 июля. Проходя мимо Иверских ворот, я увидал толпу народа, собравшегося вокруг кареты, в которой привезли в часовню икону Божией Матери. Все молились и прикладывались к образу. Тут случилось со мною нечто, чего никогда не случалось с тех пор, как я начал жить сознательно. Во мне явилось неудержимое желание помолиться вместе с народом и приложиться к иконе. И вот я, доживши до 37 лет, в первый раз искренно перекрестился и упал на колена перед образом – и что же случилось? Случилось несомненное, поразительное чудо: я, не слышав до той минуты почти ничего в течение года и 3 месяцев – я, считавшийся врачами неизлечимо глухим, приложившись к иконе, в тот же момент снова получил способность слуха, получил до такой степени полно, что не только резкие звуки, но и тихий говор стал слышать совершенно явственно. И все это совершилось вдруг, моментально, безболезненно, без всякого потрясения в организме. А между тем какой-нибудь час тому назад все родные и знающие меня люди считали меня, как и сам я, неизлечимо глухим! Лишенный слуха, я до сих пор был жалким существом, теперь же я снова стал полным человеком. Кроме того, вместе с слухом для меня возвратилась возможность добывать себе средства к жизни трудом, к которому я способен. Одним словом, я возвращен к жизни, от которой был готов самовольно уйти, и возвращен таким неожиданным, знаменательным и чудесным образом! Нечего и говорить о том, что я уверовал, что душа моя озарилась тем светом, который с этих пор будет руководителем моей жизни. Тут же, перед образом Божией Матери, я дал себе клятву чистосердечно признаться перед всеми и каждым в том, что произошло со мною. («Соврем, изв.» № 213, 1880 г.).
