Явления живой природы, имеющей несомненный характер целесообразности, можно свести к двум главным группам из коих одну можно назвать группою функций, а другую группою инстинктов. Первые из этих явлений (функции) можно определить как внутренние действия, органов…, а последние (инстинкты) как внешние действия этих органов и в особенности органов отношения. В рассмотрении функций мы обратим внимание главным образом на согласие органического механизма с функцией, а в исследовании инстинктов на согласие действующего механизма с тем следствием которое он должен производить; с нашей точки зрения самое поразительное в функции – это структура органа, а наиболее поразительное в инстинкте – это самое действие.

Из всех явлений приспособления самое поразительное представляет структура глаза в ее отношении к акту зрения. Тут природа должна была победить бесчисленные затруднения и выполнить бесчисленные условия [39]) для разрешения предстоявшей ей проблемы. Первое необходимое условие функции зрения есть существование нерва чувствительного к свету; это факт первичный, доселе не поддающийся дальнейшему анализу и потому неизъяснимый. Итак, для зрения необходим прежде всего нерв одаренный чувствительностью, и при том специфическою, совсем не похожею на чувствительность, напр., осязательную. Но нерв просто только восприимчивый к свету сам по себе мог бы служить только для различения дня и ночи; для различения же предметов со всеми их очертаниями или для зрения в собственном смысле слова необходимо нечто гораздо большее – необходим именно целый снаряд оптический, более или менее похожий на те оптические снаряды, которые выстраивает человеческое искусство. Вот что говорит об этом предмете известный немецкий физиолог Мюллер: «для того чтобы на сетчатой оболочке глаза могли отпечатлеваться образы предметов необходимо, чтобы свет идущий от известных, определенных частей внешнего предмета непосредственно ли или отраженно, приводил в действие только соответственные им части сетчатки, а это требует известных физических условий. Свет истекающий из того или другого светящего тела, распространяется лучами обыкновенно по всем направлениям если не встречает к тому препятствий, так что одна светящая точка освещает обыкновенно всю известную поверхность, а не одну только какую либо точку этой поверхности. Если (поэтому) поверхностью подверженною действию света, идущего от известной точки, служит поверхность сетчатки, то свет от этой точки должен вызвать в ней световое ощущение повсеместно, а не в одной только части ее; то же должно случиться и со всеми другими светящими точками, от которых свет падает на сетчатку». Легко понять, что при таком положении дела никак не могло бы быть зрения в собственном смысле, т. е. раздельного и определенного; потому что сетчатка воспринимала бы только свет но не образы вещей. «Чтобы внешний свет возбуждал в глазе образ соответствующий внешнему предмету, для этого безусловно необходимо, учит тот же физиолог присутствие особенного снаряда, который был бы устроен таким образом чтобы свет истекающий из точек а, Ь, с…, действовал только на изолированные точки сетчатки, расположенные в таком же самом порядке, и который бы не допускал чтоб одна точка сетчатки была освещаема разом несколькими точками внешнего мира» [40]).

Что же касается до хрусталика, то его устройство представляет один из интереснейших и поразительных примеров целесообразности, а именно, в нем поразительно первее всего то пропорциональное отношение, какое существует между его выпуклостью и плотностью среды, в которой призвано жить животное: «эта чечевица, говорит Мюллер очевидно должна быть тем более плотная и выпуклая, чем менее разности представляет плотность ее влаги сравнительно со средою, в которой живет животное; вследствие этого у рыб напр., где эта разность очень незначительна, хрусталик бывает всегда сферический, а роговая оболочка плоская, между тем как у животных живущих на воздухе, роговая оболочка имеет более выпуклую, а хрусталик более плоскую форму». Но эта пропорциональность понятна только при предположении, что хрусталик имеет известную цель; из чисто физической причинности она вовсе не следует с необходимостью, так как едва ли можно допустить, что жидкие среды, действуя на хрусталик механически, одним своим давлением в точности определяют ту степень его выпуклости, которая в данном случае необходима для зрения; это, очевидно, есть отношение предусмотрения, а не необходимости.

Еще более замечательна другая особенность хрусталика, которая лишь в новейшее время обратила на себя внимание. «Если бы глаз был не более как одна простая камер – обскура, все части которой были бы неизменны и неизменно расположены в одном и том же расстоянии от внешнего предмета, то понятно, что в таком случае всякий предмет мог бы быть видим лишь на одном определенном расстоянии. Но всякий по опыту знает что нашему зрению чуждо такое несовершенство, ибо глаз наш обращенный на какой-либо предмет положим на металлическую блестящую проволоку, отстоящую от него на пятнадцать сантиметров может видеть эту проволоку в отчетливом очертании и тогда, если она будет отодвинута от него на тридцать, а при хорошем зрении, даже и далее – на сорок и пятьдесят сантиметров. Это значит, что глаз наш обладает способностью приспособления, которую мы и сознаем в нем; так. напр., когда мы обращаем взор на две светящиеся точки, находящиеся в различных от нас расстояниях, то мы ясно чувствуем при этом усилие, делаемое глазом для того, чтобы видеть последовательно сперва ближайшую из них а потом отдаленнейшую» [41]). Эту способность глаза физиологи и физики изъясняли различно, но в настоящее время можно считать доказанным, что она коренится в хрусталике. Самыми точными опытами доказано, что хрусталик способен изменять кривизну поверхностей, которые его окружают. Вследствие воздействия воли, сущность которого пока еще неизвестна, хрусталик может выгибаться то более, то менее и тем самым изменять степень выпуклости, которою определяется преломление светового луча; эти изменения кривизны по измерению доходят до одной сотой миллиметра, и они в точности те самые, которые требуются теориею для того, чтоб образы предметов находящихся на различных расстояниях могли явственно отпечатлеваться на сетчатке. Этот результат подтверждается и наблюдением над страдающими катарактом у которых способность различения расстояний всегда очень слаба.

Не лишне будет указать в устройстве глаза и на ту особенность его, далеко еще не изъясненную, но не подлежащую сомнению, которая известна под именем ахроматизма глаза; она состоит в способности глаза исправлять тот недостаток чечевицеобразных стекол который в оптике называется аберрациею лучепреломления. Когда два таких стекла заметной кривизны находятся одно подле другого, то между ними появляется более или менее широкая черта, окрашенная цветами радуги, – так бывает по крайней мере, с образами предметов, если смотреть в этого рода стекла. Ньютон считал этот недостаток наших оптических снарядов неисправимым. Действительно, он лишь отчасти устранен в стеклах так называемых ахроматических; но если человеческое искусство не может достигнуть полного ахроматизма, то глаз от природы обладает им, как это видно, напр., из того, что когда мы смотрим на белый предмет лежащий на черном фоне, то не замечаем никакой посредствующей черты. Очень может быть, что и этот ахроматизм не вполне совершенный, но все же он очень достаточен для практического обихода. Это свойство нашего глаза далеко не так важно для зрения, как предыдущие условия, потому что и без ахроматичности он видел бы предметы раздельно, только не в таком точно виде, как теперь их видит; но никак однако же, нельзя отрицать, что при ахроматичности глаза различение предметов становится гораздо удобнее.