Неудивительно, что родители одиноки. У них даже нет компании, с которой можно собраться и поехать на природу, на дачу, или просто пожарить шашлыки. И это при том, что лес начинается во дворе дома… За всю их общую жизнь лишь один раз была попытка приготовить мясо на природе — в компании студенческих приятелей Бредди. Компания отравилась водкой, а мясо не прожарилось и его нельзя было есть.

На море, с маминой сестрой и ее друзьями, мы постоянно готовили бараний шашлык: с херсонским помидорами, луком и сладким перцем… Костер складывается прямо в степи из четырех кирпичей… Так весело делать все приготовления. Нанизывать шампуры, собирать хворост… Никто не портит тебе настроение, всем легко и свободно. Так и должно быть. Звучат шутки, смех. Женщины флиртуют, а мужчины ведут себя так, словно их жены — молоденькие девушки. Бутыль с красным вином ходит по кругу и опустошается понемногу. Как много пространства! Легкие распирает от свежего морского воздуха и запаха полыни. Она растет здесь везде — серебристо-голубая. Весь полуостров в цветах и их запахе. Цикорий, ромашка, медуница, чертополох… Куча трав. Тысячелистник и бессмертник, полевая гвоздика, колокольчики… Сладко! Нежно! Небо такое черное, а звезды — настолько яркие, что степь кажется дном огромной космической чаши. Тысячи кузнечиков и цикад громко поют, заглушая все звуки. Так, будто весь мир принадлежит насекомым, и никаких людей не существует…

Рядом с ним мы не имели никаких человеческих прав, особенно на счастье.

Бредди можно было делать все, нам — ничего.

Он постоянно забывал и терял всё: ключи, документы, личные вещи. При этом был уверен, что мы нарочно прячем все назло ему. Эти подозрения были так смешны и абсурдны, что в ответ на его допрос с пристрастием мы смеялись. Горе нам, глупым!.. Часто уже после расправы над нами, оказывалось, что нужная вещь была потеряна им самим, или находилась среди его барахла. Но перед нами за это никто не извинялся. За наносимые нам побои он тоже не чувствовал угрызений совести и НИКОГДА! НИКОГДА! НЕ ПРОСИЛ ЗА ЭТО ПРОЩЕНИЯ! Мысль об об этом даже не приходила в его больную голову.

Любил задавать риторические вопросы, вроде: "Кто не выключил свет?" и нависать при этом с угрожающим видом. Но если лампа горит в твоей комнате, то ведь понятно кто её оставил. Зачем же бегать по квартире и повторять один и тот же вопрос десять раз?! Брал на испуг и ловил от этого кайф. Тут уж никогда нельзя было знать заранее, кончится ли угроза кулачной расправой, или он остановится на воплях, с перекошенным от ненависти и злобы лицом. Привычка экономить электричество привела к тому, что даже в гостях я пытаюсь потушить "лишний" свет в других комнатах. Приятели смотрят на меня, как на идиотку и говорят: "Расслабься, Света, все в порядке".

Другие мужики его били. Он был трус. И если завязывалась драка, то ему конкретно доставалось. Однажды мы гуляли с мамой и маленькой Эн на детской площадке. Неподалеку были Бредди и его брат. К нам подошли трое мужиков лет по двадцать пять и стали курить прямо над детской коляской. Я в свои семь, как самая решительная, попросила их уйти и не курить "рядом с ребёнком". На что один из них по блядски наклонился надо мной и, глядя прямо в лицо, спросил: "А то что ты мне сделаешь?". — "Щас папу позову". "Ну иди зови!" — разулыбалась довольная морда. Мужиков было трое, пап — двое… Хулиганы здорово разукрасили их, но испугавшись милиции слиняли со двора. Я же и вопила: "Милиция! Милиция!". Вот кто-то из соседей и вызвал её. Мне, хоть меня и часто били, все-таки было жаль члена своей семьи. Как и в тех случаях, когда его на работе унижали наглые продавщицы, с которыми приходилось иметь дело. Но эти маленькие моменты любви умерли навсегда, когда я поняла: некоторые люди — плохие и ничто, никогда, не в силах их изменить.

Другие родители любили своих детей и гордились ими. Нас же постоянно унижали — как наедине, так и при посторонних. Вы бы за голову схватились, если бы слышали эти эпитеты и сравнения с нашими сверстниками. Особенно удивительным в этом поведении то, что самое главное в характере Крюгера — хвастовство. Сия семейная черта доминирует у всех его родных, и даже сама их фамилия звучит, как это качество. Забавно, но дядюшка Мойша никогда не унижает своих детей. Постоянно их хвалит, хоть в последнее время и не живет с их матерью. И тот же дядя унижает и оскорбляет нас — своих племянниц. Может сказать при новом родственнике: "Девочки неадекватные". Оскорбить нас на пороге нашего же дома — просто так, вместо здрасьте. Кто дал ему право? Если Бредди был в их семейке козлом отпущения, то при чем здесь мы? Мы не давали разрешения нас унижать, дядя! Мы — не ваш племенной скот для рагу. Но говорить бесполезно — они сами выдали себе это разрешение, а некто-отец так даже поощряет издевательство своих родных над нами. Да что это за маразм, в конце концов, что за бред? Кто вы, люди?

Изредка при знакомых натягивалась фальшивая лыба и приторно-спесивым голосом озвучивались наши успехи. Нас выставляли на обозрение, как вещи. Пожалуй единственное мое достоинство, которым папаша хвастал перед другими, были мои рисунки. Для меня это хвастовство извратило все. Он говорил мне: "Повесь свою картинку на стену — пусть все видят, что ты рисуешь!". "Ты так много рисуешь, а ни одной картины на стене нет!". Эти слова сломали меня изнутри. После них я стала обращать внимание, что внутри меня появилась спесь. "Я умею рисовать, а другие (не из кружка) — нет" — думала я. Не хотела, но думала. В моей душе завелся червяк, который требовал постоянной самооценки, превосходства и зависти к другим людям. Я уже не могла не бояться и не сравнивать себя с другими. Я гнала эти мысли, эти ощущения из сердца вон. На время удавалось забыть, и как прежде получать удовольствие от любимого занятия. Может если бы все было нормально в нашей ненормальной семейке, дурацкие мысли покинули бы меня через неделю. Ведь не думала же я об этом раньше? Но я никого не виню в том, что я так-себе-художник. Пусть я обожала рисовать, но особой одаренностью не страдала. Вначале я была счастлива и могла рисовать часами… Но кто знает, как долго бы это продлилось? Меня все время что-то сковывало: я была зажата, как пружина под прессом.

С каждым годом становилось только хуже. Если у меня случалось что-то плохое — потеря работы, личные неудачи — папаша злорадствовал. Сразу задирал нос кверху и ходил с видом победителя. Если я громко смеялась, кричала или бурно выражала свои эмоции, ему это не нравилось. Тогда он мог завизжать мне прямо на ухо — не обычным человеческим голосом, а тем, что обычно вопят на сеансе изгнания бесов. Кривлял меня, значит. Ну и многое другое…

Мне кажется, что я говорю о безнадежно устаревших вещах.

Все эти побои и требования уважать за то, что моя учеба в универе оплачена им. Оплачена потому, что внезапно решила поступать и готовилась к поступлению аж целых две недели. К тому же в наши вузы (особенно такие мажорные, как мой) можно поступить только за взятку. Платят даже льготники-инвалиды и золотые медалисты. Половина от стоимости всего обучения — и вы зачислены. А не дадите — ступайте на платное отделение. Я также слышала вопли, что всем, чего в жизни добилась — я обязана ему, и это исключительно его заслуга… Но это же бред! Я сама одевала себя, сдавая стеклотару и макулатуру. Сама рисовала, сама сдавала экзамены, училась сама, и сама же получала диплом. Всегда без чьей-либо помощи устраивалась на работу… И даже первым осмысленным предложением в моей жизни были слова: "Я сама". Почему люди, не сделавшие другим ничего доброго, причинившие массу вреда, смеют говорить, что им чем-то обязаны? Скажите, когда вас с ненавистью избивают и требуют благодарности за потраченные на вас деньги — вы будете благодарны?