Через пару месяцев случится страшное. Побоище, к которому мысленно буду возвращаться не один раз. "Травма психики", — или как там еще выражаются эти грёбаные психологи? Я думаю: "А что если бы тогда я поступила бы так, как хотела? Что было бы тогда? Может быть вся моя жизнь была бы другой?". Впрочем, судите сами.

Может показаться странным, что я не помню "официальную" причину своих избиений. Но я помню, что все они — неоправданная жестокость, которая была столь велика, что вызывала шок и потерю памяти. Все могло начаться с оскорбительных слов в мой адрес без всякой причины. А иногда удары сыпались и вовсе без прелюдий. Именно тогда я сказала себе: "Когда я вырасту, напишу об этом книжку. И пусть все узнают о его жестокости".

"Шакалюжка", "Чёрная вонючая душонка", "Сволочужка", "Падлотина", — все это каждый раз вместо "доченька", "лапушка", "зайчик" и "львенок". Какой ребенок долго выдержит подобное обращение? "Скотобаза", "Дрянь", "Тварь", "Мразь", "Гадина", "Я тебе сейчас язык вырву".. Слова сопровождаются попыткой открыть мне рот, щеки сдавливаются железной хваткой так, что сжатые из всех сил челюсти разжимаются… "Маленькая сволочужка".. И меня обдавало как помоями — волной не только ненависти, а еще и инцестированной порнухи. В груди все закипало от страха и адреналина. Нужно сказать, что во все время этих экзекуций надо мной папашка сексуально возбуждался, и не могу передать как противно мне при этом было. Ха ха ха! Когда я рассказывала об этом своим родственникам, они элементарно не верили. "Я вон тоже своему Алешке ремня давал, и ничего! Это нормально!" — вещал родной дядя моей мамы. Как и все остальные люди на планете Земля он винил во всем меня, и советовал мне искать причину в самой себе! А вот это все, выходит по-вашему, ничего не означает? Не ломает душу? Даже пишу я все это — через силу, потому что знаю, чтобы понять меня, каждому нужно лично пережить нечто подобное. Девяносто процентов людей из ста, которые бы прошли сквозь это, наложили бы на себя руки в раннем детстве. Или убили бы своего мучителя… Но ближе к делу. Я захлебывалась от воздуха, насыщенного разрядами злобы, питая отвращение к той похоти, что сквозила вокруг.

У меня есть много знакомых, лет двадцати пяти, с маленькими детьми. Тогда я спросила одного из них, что было бы с его маленькой дочкой, которую он обожает, если бы он (Стас) бил ее хрупкое тельце о батарею, или издевался над ней так, как издевались надо мной. "Конечное я не сделаю этого! Даже не собираюсь" — ответил он… И посоветовал мне искать причину моих бед в себе… Трижды хаха! Чувствуете, как смешно? "Так ты, дружок, шандарахни свою дочурку пару раз о пол — с высоты своего роста! И делай так лет десять подряд, а лучше тридцать. И если твоя дочь такая сильная и хорошая (ведь причина в ней, не так ли?), то это на нее никак не повлияет! Ты понимаешь мою иронию? Или ты неспособен провести параллель, потому что я — не твоя дочь? В твоем мозгу закреплено два разных отношения: к ней, и ко мне. Две мерки, две шкалы справедливости".. И все-таки, я очень благодарна тебе, Стас. Большинство людей вообще не заморачивается с ответом. Они просто игнорируют тебя. Для таких равнодушных фраза "Ищи причину в себе" вызвана желанием сожрать тебя с костями под обвинительную речь "ты-сама-во-всем-виновата"! Они говорят: "Не нужно ничего менять в обществе — пусть каждый позаботится о себе сам!".

..Сколько раз дрожали мои руки, тряслась голова. Сколько раз заходясь смехом в компании, когда мне было особенно весело, я — уже взрослая — переходила на громкие, горькие и безудержные рыдания. Смех, как катализатор запускал поток слез, которые не могли прорваться иначе.

В четыре года я вообще разучилась улыбаться. И когда фотографы в детском саду пытались выжать из меня улыбку, мое лицо перекашивалось в жуткой гримасе. А если я пробовала улыбнуться просто так, для себя, губы и виски начинал дергать нервный тик, который не проходил пару часов. Как я комплексовала! Как завидовала другим детям, которым легко давались улыбки! Ведь до четырех я смеялась, даже не задумываясь об этом. А в пять лет уже пыталась вспомнить перед зеркалом, как у веселого человека раздвигаются губы. Смотрела на свое отражение серьезного, безрадостного человечка, и пальцами поднимала уголки губ вверх. Хреновая получалась улыбка!

Итак, вернусь в тот день, который можно назвать днем медной проволоки. Мне — пять. Что там произошло вначале опять-таки точно не помню. Вроде бы папашка поссорился с матерью, (а ссорились они постоянно), и все мы находились в зале. Вечер, люстра, работающий телевизор. Сколько себя помню — он работал всегда, а ночью светился от дневного перегрева. Мать в кресле, некто-отец на диване. Я — на полу между книг и игрушек. Может, я хотела смотреть какой-то фильм на другом канале. Но скорее всего я выложила книги с полок, чтобы вытереть за ними пыль. Это часто бесило ро-дителя. Как бы там ни было, он нередко срывался на мне после работы, или когда переключался на меня с выяснения супружеских отношений. Все должны были признавать его власть, какой бы грубой, дурной и жестокой она не была. Ему не нужна была любовь: он сам никого не любил. Единственное в чем он нуждался — это причинять боль другим, желательно беззащитным, тем кто не мог противостоять ему. Унижать, причинять боль, и еще раз причинять боль! Даже тогда я знала, что в Америке его посадили бы надолго. Но я также знала, что у нас — не Америка. Малейшее неповиновение, возражение, любой успокоительный довод, или просто счастливая улыбка, вызывали в нем такое бешенство, что если бы не мама, то меня бы покалечили и убили еще в раннем детстве. Помню, года в два, когда я началась бояться темноты и вечером не пользовалась взрослым туалетом, я сидела на горшке. В воспоминаниях — рука, которая больно, с ненавистью хватает меня между плечом и локтем… Чуть не ломая кость, вскидывает меня вместе с горшком, в котором застряла моя задница, и ударяет меня с моим пластмассовым троном о пол снова и снова… И в этот момент из меня вместе со страхом, унижением и болью начинает дристать дерьмо. При таких усилиях со стороны, оно растекается далеко за пределы горшка. Я не могу понять, чем вызвана такая дикая злоба, ненависть и ярость. Неужели надо так психовать из-за того, что я зову мать, а та не слышит меня и потому не может подойти?

Поэтому я не люблю некто-отца. Мне даже противно само это слово. Вы, наверное, не замечаете, что слово "па-па" звучит с экрана телевизора в тысячу раз чаще, чем слово "мама"? Оно упоминается настолько часто — к месту и не к месту — что становится смешно. "Я хочу вырасти как мой отец!", "Отец, я отомщу за тебя!", "Папа-папа! Ты самый лучший!" (ну конечно) — и так без конца, телеящик не унимается! Когда я в очередной раз слышу это слово меня против воли начинает тошнить. Переключаю канал и через пять минут там опять проскакивает "па-па!" — тонким голосочком! Достали! Я спрашиваю себя: как мог дед вырастить такого сына, как мой папашка? Кто из них чудовище?

Итак, Этот рассвирипел и, отшвырнув меня от телевизора, стал бить со всей силой тридцатилетнего мужика, который еще недавно посещал студию каратэ. Грудь, руки, голова, запястья — никогда мне уже не швырять мячики на далекое расстояние… Щеки, губы, нос… Подозреваю, что уже тогда носовая перегородка ломалась не первый раз, ложась то на левую сторону, то на правую. Нижняя губа лопнула посередине, из нее льется кровь… Синяки на ногах, руках, животе, спине, запекшиеся потом дочерна. Я рыдала, кричала, орала, просила не делать мне больно, но ему этого казалось мало. Он был чем-то вроде электрика, и у нас в доме всегда было полно всякого мусора: шурупов, резисторов, сломанных выключателей… Длинной, толстой проволоки… Это была не чистая медь, а скорее ее более твердый сплав. Несколько миллиметров в диаметре, с острым загнутым концом-крючком. Загиб проволоки был отломан, или скорее откушен кусачками. Назначение предмета так и осталось неизвестным для меня. Эта самая медная проволока с крючком со свистом впивалась в мое тело — в плечи, голову, но больнее всего — в задницу. Она оставляла рваные царапины на теле, дырки в колготах и в новом платье. Таком красном платье, в синюю клетку, с красным бегемошкой на груди. Я изо всех сил упиралась, чтобы усидеть на полу и избежать удара крючком, который выдирал не только кожу, но и плоть из мягкого места. Чирк-чирк-чирк… Это было куда хуже, чем удары по голове кожаным ремнем с массивной пряжкой шириной в ладонь. До этого, я не думала, что в жизни может быть ТАКАЯ боль. Не знала, что она существует в природе. Меня рвали за руку с пола и стегали снизу вверх этой плёткой карабаса-барабаса. Крик разрывал нашу квартиру и весь девятиэтажный дом пополам.