Не помню, чтобы я многому научилась у матери. Вязать меня научила тётя. Готовить — тоже тётя. Краситься — подружка. Я сама в шесть лет записала себя на кружок рисования и ходила туда. Мама лишь немного помогла научиться читать (я буквально глотала книги и научилась очень быстро), да показала несколько видов швов, когда я шила платья куклам. Уборке, глажке, стирке я тоже научилась сама. Не было такого, чтобы в меня кто-то вкладывал душу, хотел передать знания. Наоборот, когда я осваивала, как вбивать гвозди, или пользоваться отвёрткой, папашка сильно бесился и не давал мне учиться. Переживал, что я буду иметь больший вес, чем он, буду лучше делать его работу. Ну и бил за это, орал и запрещал делать то, чему я хотела научиться. "Не женское это дело!", "Что ты копылишь свою мордочку!". Все эти поганые сокращения от ругательств были еще гаже чем сами ругательства. Они произносились таким мерзким тоном… Какое там — чему то научить! Вы что, смеетесь?!!

Когда он избил меня со всей силы ногами по почкам и яичникам мне было около двенадцати. Было больно встать, а все внутреннее женское хозяйство разрывалось от боли. Ах мы видите ли в бешенстве — ну надо же. Позже от двоюродной сестры я узнала версию, что мамашу наших папаш её муж избивал точно так же — ногами по женским органам. А эти сынки значит видели всё это и вряд ли реагировали.

Но знаете, что более мерзко, чем побои? Это когда после них, я слышала, как родители занимаются сексом. Нарочно я никогда не подслушивала, но ночью и рано утром такая тишина, что слышен каждый звук. Неимоверно противно. Его ночная активность возрастала именно после избиения меня кулаками в лицо, после швыряния меня об стену, после футбола с моей поясницей и бокса с моей челюстью, когда я униженная и израненная забивалась в угол или в ванную. Правда хорошо, правда как здорово?

Разные психологи пытаются мне доказать, что и меня и мою сестру наш био-родитель насиловал в детстве, только она была послушной пай-девочкой, а я — нет. Но я уверена, что такого никогда не было. Жестокие побои могут означать лишь моральную деградацию и очень слабую потенцию. Мой папаша, во время побоев и после них возбуждался — как иной раз мужик возбуждается от занятий спортом. Адреналин вместе с прочими гормонами шугает в кровь и поднимает потенцию. Поэтому импотенты и злые люди перед сексом бьют своих любовниц. Запах крови бодрит — О-ля-ля! И Опле-опп!

Физзарядка обычно включала:

— кулачное молотилово по челюсти,

— выкручивание-отрывании рук и ног,

— удары в корпус руками и ногами,

— хватание за шкирку и швыряние об пол,

— наступание ногой на мое лежащее на полу лицо… и шею,

— вдавливание в меня, лежащую, ножек табуретки… Грудная клетка, живот, руки…

А я, лежа без сна в своей комнате и думала… Как моя мама может допускать этого урода к себе? Когда он у нее на глазах так избил и так унизил меня?

Аргументы матери против развода железные. (Еще бы она лишилась материальной поддержки!).

— "Мне и так удобно".

"У меня есть помощник".

"Я не хочу оставаться одна!"..

"Ты выйдешь замуж и уедешь — заводи свою семью, я уже свою завела!"..

— "Такую уродливую, лучше бы не заводила!"

— "Заведи лучше, я посмотрю, как это у тебя выйдет!".

— "И вообще, по закону я должна заботиться о тебе до восемнадцати. Теперь я тебе ничего не должна!".

— "Ну ты и до восемнадцати не очень-то заботилась".

— "Ну и прекрасно! Делай так и дальше! Не ищи виноватых! Ты теряешь время, тебе уже тридцать. А совсем скоро (радостным тоном) тебе будет сорок!".

— "Я не доживу до сорока, я не могу быть неудачницей так долго"…

Её вечно сжатые в кулаки руки, искореженные ненавистью черты лица, стиснутые до скрипа зубы… Её слова: "Подыхай, я не люблю тебя, ты мне надоела, тебе скоро будет сорок…". И все-таки Света, сегодня этих слов уже недостаточно, чтобы умереть немедленно, не сходя с этого места.

В тринадцать я случайно отравилась арахисом. Ела его сырым, вместе с изюмом. Видно, для сохранности от гниения, его напичкали химикатами, а может, в нем было слишком много удобрений. Перед этим мы с матерью крупно поссорились. Я пошла в душ, чтобы хоть как-то утешиться, и прямо под душем меня начало глючить от отравы. Если меня и пробило на жалость к себе, так именно тогда — под действием "орешков". Я включила горячую воду, но вместо нее шла холодная. Я так плакала, что голос охрип. Пыталась петь песни, говорила как ребенок, издавала какие-то звуки, далёкие от речи. И повторяла: "Пожалуста, хоть немного горячей воды, я так замёрзла, мое сердце замёрзло, мне надо согреться. Холодная вода стань горячей!", — и плакала. Мать к двери так и не подошла.

Иногда, после особо несправедливых побоев или ссор, она во время подобных истерик подходила, и просила открыть дверь. Но её объятия и утешения были кратковременны и очень редко искренни. Она ничем не могла помочь мне, и как только болевой шок моей психологической агонии спадал, она начинала сердиться, за то, что я не могу помочь себе сама.

А я действительно не могла этого сделать. Сначала я была очень счастлива в дружбе, а потом безумно одинока. В те же тринадцать я выла у себя в комнате, слушая веселую гульбу у себя под окном. Круглое зеркало на полу — в роли луны, заляпано моими слезами. Все компании собирались исключительно под моим балконом — рядом с огромным деревом. Удобное место… А я должна была слушать шутки и смех, заигрывания и отчаянные визги девиц, которых тискали пацаны. И так каждый вечер! Каждую ночь! Это был кошмар. Мне было не с кем даже поговорить, не то что пойти гулять. Зато компания за окном веселились до утра! Я думала о самоубийстве, но все еще не решалась на него.

Меня били, уродовали, таскали за волосы, избивали ногами по телу и кулаками в лицо — регулярно… От причины всего этого мать не могла и не умела меня оградить. Видимо считала, что у меня должен быть такой же толстый кокон эгоизма как у нее. Она, по её словам, много перенесла в детстве: её отец издевался над своей женой. Но своих детей и пальцем не трогал. Даже в состоянии белой горячки. В сознании мамы закрепилось, что нет ничего хуже страданий матери, поэтому на мои страдания она смотрела так, будто я и не страдала вовсе. Прежде всего её волновало собственное положение. Ее не били — только замахивались? Отлично! Муж не уважает, не любит, издевается, не помогает, унижает, позорит, не зарабатывает? Очень хорошо! — Так ведь и не пьет же! А разборки с дочерью — как из ненастоящей виртуальной жизни, ибо есть "МАМА", и была она вначале, и будет она в конце, и Воля её закон. Но я бы никогда не поступила бы так со своим ребенком. Ни за что.

С работой по специальности юриста в студенческие годы не складывалось. А работать, как девочке из хорошей семьи в таком гнезде порока, как бильярдный клуб, мне естественно не позволяли… Выдумали целую историю про подброшенные наркотики, и про то, что меня посадят… Вобщем я была безработной и зависимой. А мои одногруппники одевались, как и полагается одеваться в лучшие годы детям богатых родителей. Ездили на машинах, говорили по мобильным телефонам, носили золотые украшения. Всё это было не нужно мне, только вот надоедало терпеть постоянное презрение и плохое отношение со стороны. Кого волнует, что ты бедная? Ну ладно бы ещё красавица, тогда тебя ещё более-менее уважают. Потому что знают: ты можешь удачно выйти замуж, и таким образом сравнять счет. Стать обеспеченной дамой и дальше пустить в ход зубки-коготки, построить карьеру… Но если видят бледное растение в смешной одежде — зачем обращать внимание? Брать в компанию, интересоваться? С какой-такой стати? Мне не были особо интересны студенты в универе. Либо зазнавшаяся элита, либо надменные заучки. Дети, обеспеченных родителей, как минимум: депутатов, известных музыкантов, бизнесменов. И я тут же — в своем заношенном свитере. Тоскливо. Одиноко. Невыносимо.