В тот день я испытала дикую ненависть. Дичайшую. Она должна была вылиться во что-то. Я была так разгневана, что хотела встать и переколотить все в доме: хрусталь, фарфоровый сервиз и всю посуду вообще, разорвать всю постель, всю одежду, все книги, разбить телевизор, сорвать шторы… Но мысль о том, что это огорчит мою маму, и что мы слишком бедны, чтобы восстановить такой ущерб, удержала меня. Однако ярость и самая черная в мире ненависть требовали выхода. Требовали — и не находили.

Я стояла на кухне и смотрела на зажженную синюю конфорку. Недавно я как раз научилась зажигать газовую плиту. Я решила убить его. Ночью. Топором для рубки мяса. Когда он будет спать и я смогу нанести ему сильный удар — прямо поперек горла. В пять лет! В тот момент рассудок был абсолютно холодным и спокойным. Недетские мысли мелькали в голове. "Я убью и меня отправят в колонию. Но скоро выпустят. А он — больше никогда не сможет распускать руки и обижать меня. Не будет настраивать мать против меня, а потом снова бить. Правда, где мы будем жить?"… Два года назад мы переехали в новую, кооперативную квартиру. Нужно немало лет, чтобы расплатиться за неё. (Пятнадцать, как покажет будущее). Двух их нищих зарплат едва хватает на жизнь и на ежемесячные взносы жилищному кооперативу. Поэтому они не могут разойтись, разбежаться по разным углам, когда тема развода так часто всплывает в нашем доме. Кроме других недостатков, унаследованных им от бабки с дедом, некто-отец панически жаден. Жаден до такой степени, что отобрал бы подаренный коробок использованных спичек… Какой-такой телевизор?!!! Какая-такая квартира?!!!!! Мысль о том, что он может собрать чемодан и переехать к своим родителям, кажется нам самой фантастической чепухой в мире! В голове нашего био-отца квартира и телевизор стоят намного больше, чем десяток, нет, чем сотня таких дочерей и жен, как мы.

Я смотрела на газовое кольцо горелки в темной кухне, и ярость обрушилась на меня. Она была черной, тяжелой и беспощадной, как удар по голове. На несколько секунд, которые показались мне минутой, я ослепла от черноты. Вся моя кровь билась у меня в висках. Я не только ослепла, но и оглохла. Все звуки давят — как на большой глубине под водой… Это удары крови по барабанным перепонкам. Пульс бьется в ушах так сильно, что я боюсь, как бы они совсем не разорвались…

Потом зрение вернулось ко мне. Сил было столько, что я с легкостью разрубила бы ему шею одним ударом. Топор, который я до этого с трудом держала в руках, стал теперь легче обеденной ложки. Я перекидывала тесак в руках и удивлялась, что не чувствую его тяжести. Розовая пластиковая рукоятка и лезвие в форме алебарды. Почти в каждом советском доме была такая штука. И тогда я испугалась. Не его, нет. Не возможных последствий убийства. Не потери любви моей матери. А той огромной ярости, от которой я ослепла. Меня поразили размеры зла, которое вторглось в мою душу и закружило меня как ураган. Надо мной словно разверзлась черная бездна. В этот миг я чувствовала себя такой уязвимой. Пылинкой, с которой Зло может сделать такое, чего я и представить не могу. Мне пришло в голову, что я могу стать хуже своего папашки. Намного, намного хуже. Меня затошнило. И я заставила себя сразу же после этого, моментально, выкинуть убийство из головы, иначе бы я совершила его. Так я решила этот вопрос.

Дети быстро забывают. И первое что приходит мне на ум: те же пять лет, но уже глубокая осень. Парк аттракционов. Темный, ноябрьский вечер и ярко оранжевые фонари напару с лилово-сиреневыми. Напряжение подается так, что одна лампа на фонаре горит более ярким цветом, а другая еле светится, как нежный подснежник. А через пол минуты накал в первой лампе спадает и нарастает во второй. Улица играет цветами: фонари вспыхивают и затухают, затухают и вспыхивают. Мокрый, посеребренный влагой асфальт и деревья в три этажа, в форме драконов. Это сосны. Их стволы и ветки изогнуты так же, как японские иероглифы или рисунки на железной банке индийского кофе. Мы с моей двоюродной сестрой Лялькой бегаем от одной карусели к другой: от лошадок к машинкам, от верблюдиков к лодочкам… Лялька красивая. Рослая и крепкая, с пышной стрижкой цвета сгущёного молока. С ней мы влезаем на высокие тумбы неработающих аттракционов и читаем стихи собственного сочинения. А наши мамы и папы стоят внизу и улыбаются. Папец Лёли — он же дядя Мойша, — хвалит нас и говорит, что мы "Такие умные и талантливые!".. "Такие молодцы!".. И мы улыбаемся и смеемся. Читаем все новые и новые стихи, которые так и льются из нас потоком. Как будто мы только что научились разговаривать — НО СТИХАМИ! Счастье, эйфория. И моросящий дождь на желто-зеленых листьях… такой мелкий, что похож на туман…

Вам может показаться, что я всегда ненавидела Этого, а он только платил мне ненавистью в ответ. Но это не так. Иначе я бы не гладила все детство, да и позднее, его рубашки и всю прочую одежду. Только раньше я делала это с любовью, а не только по необходимости. Тогда я еще верила, что делая что-то хорошее для него, я могу помочь ему измениться. Но некоторые люди не могут измениться до самой смерти.

Он никогда не пил и все что он делал, происходило на трезвую голову. А еще он всегда притворялся перед другими людьми не таким, каким был на самом деле. Слащаво-елейный Дедушка-Мороз, обожающий деток. Волком в овечьей шкурке — вот кем он был. Монстром-оборотнем, маньяком, который днем переводит старушек через улицу, а по ночам разбивает им головы. Но вначале я так не думала. Печальная, никогда не улыбающаяся и не смеющаяся мать — тень в доме — нравилась мне меньше отца. Ведь это он брал меня за руку и вел гулять…Стадион в центре города. Огромные тополя уходят бороздками коры в небо, как самые огромные ноги в мире. Они — как космические корабли на опорах. Великаны. Колонны дворца! Ярко желтые листья тополей с большими круглыми коробочками для пуха валяются под ногами. Некоторые листья сухие, или с коричневым и светлосерым налетом. Удивительно было их рассматривать, открывать коробочки пальцами, выпускать белый пух и дуть так, чтобы ветер подхватывал его и уносил высоко-высоко в небо. Я обожаю тополя: может быть поэтому у меня нет аллергии на тополиный пух? Пушинки теряются в синем небе, солнце слепит глаза, и точки тополиных семян под белым комочком пуха растворяются в небесной белизне. Ух ты! Я могу видеть далеко вверх! Какое у меня зрение! А Запах?! Свежий ветер разносит по округе терпко-древесный дух тополиных листьев и коры. Такой воздух бывает только в сентябре, когда тепло перемешивается со звонкой прохладой. Осень поцеловалась с летом! Пахнет прелой землей и разогретым асфальтом. На ветках, проводах и на земле — воробьи. Они чирикают, снуют и прыгают туда-сюда — по двое по трое, а то и целой стайкой. Вот прыгает один, а за ним вприпрыжку бежит второй. А за вторым порхает-скачет третий. Гоняются друг за другом, играют. Каждый старается перелететь вперед, чтобы догоняли его. И все это ассоциируется с родителем, с его синей футболкой и кожаной спортивной сумкой "Динамо". Все его вещи в будущем я возненавижу до колик в животе, как и их собственника. А пока… Этот перемахнул через забор, а я пролезла между железными прутьями заграждения, потому что была достаточно мала и худа. С одной стороны пить с папашкой горячее молоко со свежими бубликами в пекарне на Крещатике, с другой — терпеть его побои и жестокость.

Я тщательно подметала, убирала, рисовала, и думала, что этот урод будет мной гордиться. Как же. Вела с ним разговоры на темы Вселенной, бесконечности космоса… После побоев долго объясняла, что меня бить нельзя, что это несправедиво, и что он не имеет права. А он только противно улыбался. А после сатанел, приходил в бешенство и мог избить еще раз. Сестру же он не трогал и мог лишь очень редко ударить ее — пару раз за всю жизнь. Она всегда была более послушной, более доброй и внешне похожей на него. С рождения, она могла любить родителей без причин, и они это чувствовали. Я же невзлюбила Бредди с пеленок. Слишком уж уродливо выглядел контраст между жестокостью внутри семьи и показухой для чужих людей. Я не желала притворяться. И потому была главным поводом для ссор. Громоотводом, козлом отпущения, ежевечерней жертвой, девочкой для битья… Как же я ненавидела все это.