Старшей дочери Президента в ее достаточно раннем возрасте уже были близки идеалы свободы и демократии, как высокопарно порой говорили о них политики, упражняясь в ораторском искусстве. Сегодня именно ее отец – гарант этих идеалов. Причем гарант еще и потому, что был среди тех, кто нес эти идеалы России все последние десять лет. Тут Наташа подумала: разве дядя Толя Собчак, Михаил Сергеевич, Борис Николаевич Уралов, Дмитрий Сергеевич Лихачев – не эти люди? И разве папа не был с ними?

Что, папа стал думать по-другому? Что, должность меняет или, может быть, ломает людей? Или, может быть, с кем поведешься, от того и наберешься? Вопросы один за другим, как лавина, обрушились на президентскую дочку. Так, наверное, лавина унесла там, в горах, артиста Сережу Бодрова. Наташа почему-то вспомнила о своем кумире и чуть не заплакала от горя.

Никто ее не понимает. Ведь и с мамой же пыталась поговорить о том же. Впустую.

– Ну ладно, посмотрим, – сказала она жестко. И крепко сжала губы, как делает папа, когда принимает решение.

Больше не раздумывая ни секунды, она свернула листок с меморандумом в трубочку и спрятала под халат. Вернувшись в свою комнату, она выглянула в окно и увидела отца с друзьями около дальней беседки.

«Спорят», – решила она, хотя голосов, естественно, на таком расстоянии слышно не было, а эмоциональных жестов никто себе не позволял. В основном спорили Смирнов и Любимов. Президент, насупив брови, все больше слушал.

– После того как вы прочитали документ, надеюсь, понимаете, что всполошились напрасно? Что в нем не так, что надо против него действовать любыми средствами? Вы можете мне объяснить? – наконец спросил он.

– Пусть Виталий объясняет. – Любимов сделал жест, будто тыкал пальцем в грудь президентскому советнику.

– Почему всполошились мы – это цветочки, и не так уж кроме нас кому-нибудь это еще важно. А вот когда всполошится Запад, после того как наша оппозиция предъявит миру меморандум, это уже будут ягодки. С колючками. Вот такими.

Смирнов показал кулак и в запале продолжил:

– Президент вступил в сговор при передаче власти. Это – раз. – Он загнул палец почему-то перед носом Любимова. – Этим меморандумом Президент заковал себя в политические кандалы. Это – два. Народ никогда не поддержит на референдуме наши планы. И тем более не поддержит на выборах. Вы полагаете, после Украины народ ничему не научился? Это – три. Мало?! Вот почему я убежден, что нашу линию надо жестко продолжать. Продолжать уничтожать документы. Покупать гарантов. Деньгами, политическими дивидендами, чем угодно. Или… – советник Президента сделал многозначительную паузу, – ликвидировать.

Президент и Любимов переглянулись. Слово «ликвидация» в присутствии Президента так прямолинейно, в лоб, было употреблено впервые. Хотя, конечно, подобный метод воздействия был ему прекрасно известен.

– Не распаляйся, – спокойно заметил Президент.

– Я и не распаляюсь. Но кто-то же должен называть вещи своими именами! Отступать, простите, я повторяю то, что говорил у вас в кабинете, дальше – некуда. Через четыре месяца надо объявлять референдум.

Дачный лес многозначительно зашумел под порывами невесть откуда взявшегося ветра.

Смирнов ждал реакции.

Директор ФСБ догадывался, что Смирнов не остановится ни перед чем, если вдруг появится угроза уйти вместе со всей командой в политическое небытие. Тот уже не раз говорил, что воспользуется единственно серьезным жупелом для главы государства. Речь шла об оригинале сверхсекретной директивы Президента о принудительном вытеснении чеченцев в малопригодные для жизни горные районы республики. Президент якобы собственноручно поставил под ней свою подпись вместо более привычного в таких случаях факсимиле.

Для Президента это означало бы крах. Независимо ни от каких меморандумов. И приятели это отчетливо понимали. Правда, сам Президент в этот момент даже не подозревал, что такой документ имеется. Потому что тогда его, еще неопытного политика, просто умело развели, подложив несколько заурядных документов на подпись. Среди бумаг оказался явно «случайно» подсунутый тот самый сверхсекретный документ. Фактически – политический приговор.

Сам Президент думал в эти минуты о другом своем грехе, непосредственно связанном с меморандумом. Что, собственно, для него этот меморандум? Условие, при котором его как игрушку вытащили за ворот из серой массы российских чиновников и назначили преемником? Для сколько-нибудь вдумчивого гражданина сам факт некоего политического соглашения между ним и прежней администрацией очевиден, как дважды два. Меморандум в том виде, в котором был подписан, по совершенно искреннему и глубокому убеждению преемника, гарантировал обществу спокойствие и торжество демократии. Опроси сегодня людей на улицах – так полстраны и весь цивилизованный мир одобрили бы его.

Это некоторые чиновники, окружившие его, как рыбы-прилипалы, почему-то решили, что обнародование меморандума – гибель. Вот для них самих, возможно, и гибель. Даже очень возможно. Президент уже давно кипел справедливым гневом на своих чиновников, фактически в тайне от него принявших решение по зачистке всего и вся, что связано с меморандумом. «Себя спасали», – констатировал он. Жаль, что друзья тоже оказались среди них. Двое стояли рядом и жадно смотрели Президенту в рот, будто хотели утолить жажду кровью.

Президента передернуло. Но он мгновенно взял себя в руки. Вольно или невольно его собеседники затронули тему, от которой преемник мысленно бежал все минувшие годы своего президентства. Во всей этой истории с меморандумом, как в самой заурядной бытовой пароварке, имелось двойное дно. Хотел того Президент или нет, мысли вновь перенесли его в прошлое. Правда, не столь далеко от Ново-Огарева – всего лишь в Барвиху, куда Уралов пригласил его под самый Новый год, сразу после подписания меморандума.

– Нужно оформить еще кое-что. Требуют, па-нима-ешь…

Уралов кивнул в сторону дверей. Из чего преемник сделал вывод, что приглашен не он один.

– Пойдем, обсудим. – Уралов обнял преемника за плечи и бережно повел в соседнюю комнату.

Возможно, впервые выдвиженец в полной мере ощутил тяжесть президентских объятий.

В соседней комнате, а это была каминная, собравшихся было немного. Дочь Президента Татьяна, бывший и нынешний главы Администрации Президента олигархи Духон и Эленский. А также начальник всей энергетики страны Огнев.

– Ну, кто у нас объяснит задачу? – Уралов с интересом оглядел присутствующих. – Или, может, сначала закусим, пообедаем?

– Нет уж, Борис Николаевич, знаю я ваши обеды. – Таня быстро остудила пыл отца. – Сначала дело.

Присутствующие понимающе весело переглянулись.

– Ладно, – нехотя согласился Президент. – Ну, так кто же возьмет на себя бразды правления в нашей честной компании?

– Может, господин Огнев? – полувопросительно предложил Эленский.

– Я не возражаю, – сразу же согласился Огнев.

Он вытащил из портфеля пять экземпляров подписанного несколько дней назад меморандума, которые кодировщик еще не успел упрятать в предназначенные каждому гаранту персональные сейфы-контейнеры, и разложил на столе.

– У кого лучший почерк? Нужно написать некоторый текст. – Огнев достал из внутреннего кармана пиджака сложенный вчетверо листок бумаги.

«Наверное, домашняя заготовка», – предположил преемник. И угадал.

– Так у кого? – переспросил Огнев. – Кто готов послужить Отечеству?

– У пишущей машинки, безусловно, почерк лучше, я полагаю, чем у любого из нас, – в своем духе сострил Александр Духон. – Только вот беда, спросить у нее нельзя, готова ли она служить Отечеству?

– Пусть каждый самостоятельно перепишет текст, – предложил Дорошин. – Так, считаю, будет правильнее.

Его поддержали все, кроме будущего Президента.

– Похоже, я единственный, кто не знает, что нам предстоит написать, – сказал он.

– Действительно. Это непорядок, – громко сказал Уралов.