Суворов прекрасно был осведомлен, что любого самого заурядного российского чиновника судьба посещает дважды – когда его назначают на должность и когда его снимают с таковой. И только чиновника высшего ранга, а Илья Сергеевич, безусловно, принадлежал именно к этой весьма немногочисленной группе российского истеблишмента, судьба, бывало, готова была посетить и в третий раз. Это когда чиновника отправляют не на пенсию, а переводят на другую работу.

Тем не менее для себя такого поворота событий Илья Сергеевич не желал. Ему вообще было, как говорится, ни жарко ни холодно. Недюжинный ум этого политического тяжеловеса давно все просчитал и, можно сказать, даже в некотором роде все решил за первого человека в стране – единственного, до последней поры стоящего по иерархии над ним. Поэтому, ничего не выдумывая, сочиняя сам себе грядущую отставку, он решил сослаться на семейные обстоятельства.

У Президента же были иные виды.

Да, дамоклов меч отставки действительно был занесен над министром. Но Президент пригласил его совсем по другому поводу. О чем откровенно и сказал Суворову:

– Но если вы сами, Илья Сергеевич, подняли эту тему, давайте начнем с нее. Только про личную жизнь не надо. Идет?

О пресловутых «семейных обстоятельствах» своего министра иностранных дел Президент был осведомлен уже как года два. Придворные шептуны своевременно информировали его, что Илья Сергеевич частенько стал появляться на людях с новой знакомой, относительно молодой и скромной дамой. То его видели на модной выставке, то в ресторане, то еще где-то.

Подобные публичные «залеты» еще с советских времен карались незамедлительно, чаще всего грубым окриком вышестоящего начальства и последующим, классическим по тем временам, резюме на комиссии: «партбилет на стол». Престарелые партийные бонзы, насквозь увязшие кто в стяжательстве, кто в казнокрадстве, кто во взяточничестве, кто просто в бытовом пьянстве, практически неспособные что-либо изменить под все разрастающимся валом коммунистического порока, почему-то наиболее ревностно отслеживали лишь эту ветвь партийного порока – любые отступления от семейной морали. Так было проще и результативнее в смысле оргвыводов. То, что им самим уже было не дано, так сказать, по возрастным параметрам и обильно компенсировалось коньяком, виски или водкой, жесточайшим образом пресекалось на корню.

Слушая сплетни про министра, Президент ловил себя на мысли, что в амурных делах они словно вылеплены из одного теста: оба еще в недавнем прошлом ревнители семейной старорежимности; оба при этом вряд ли стояли на коммунистической или церковной незыблемости института семьи, который был якобы свят для России.

Поэтому Президент, услышав от благородного и симпатичного ему Ильи Сергеевича блеяние про «семейные обстоятельства», пропустил его мимо ушей.

– Идет? – не дождавшись ответа, переспросил Президент.

Суворов послушно кивнул, а про себя подумал: «Интересно, что он предложит как альтернативу моей версии?»

Им принесли чай, не уточняя, какой и с чем: служащие Ново-Огарева прекрасно были осведомлены о вкусах не только обитателей этого дома, но и его высокопоставленных гостей.

Министр, сидящий в глубоком вишневого цвета кресле напротив неспешно прихлебывающего чай Президента, «испекся» уже давно. И причиной тому была не трещина в его семейной жизни и не неизбежные проколы в шахматных политических построениях последних лет.

Мир знавал, конечно, и других министров иностранных дел, в том числе и в России, но уважаемый Илья Сергеевич, увы, был не из их числа. Что, впрочем, ничуть не смущало российских президентов. Скорее даже наоборот, очень даже устраивало. Особенно после излишне самостоятельного Примакова.

Однако это не устраивало ближайшее окружение. И то, что Суворов задержался на своем посту при практически полной смене ураловской команды, особенно раздражало. Объективности ради, чтобы чиновничий истеблишмент не выглядел в данной ситуации совсем уж нелестно, надо заметить, что новая внешняя политика, очертания которой были прорисованы еще в первый срок правления молодого Президента, требовала жесткости и неуступчивости. Чего, по мнению президентских доброхотов, как раз и не хватало министру.

Словом, должность надо было возвращать под контроль спецслужб, а затем уж с ее помощью более энергично плести паутину интриг и заговоров, по которым так соскучились отодвинутые было от власти люди из Ясенева и с Лубянки. Их кадровая задумка была предельно проста: сначала освободить от нынешнего владельца кабинет на Смоленской площади, затем «повысить» до уровня этого кабинета господина Лаврушкина, освободив в свою очередь его кабинет на второй авеню в Нью-Йорке. А уж позже вновь сменить владельца кабинета на Смоленской площади – благо возраст нового назначенца безболезненно позволял сделать это.

Президент все это прекрасно знал, но Суворова не сдавал. Просто так отправить Илью Сергеевича на пенсию было нельзя по меньшей мере по двум причинам: во-первых, министр по-человечески нравился Президенту, а во-вторых, он являлся одним из гарантов меморандума. Причем именно на его кандидатуре настоял сам Президент в декабре девяносто девятого.

Никто из ближнего окружения Президента понятия об этом не имел. Как не имел понятия и о самом факте существования меморандума. По крайней мере, так до момента с киевской историей ему представлялось.

Святая наивность. Президентам тоже иногда свойственно заблуждаться. Сценарий, разыгрывавшийся менеджерами от власти вокруг меморандума, не предполагал до поры до времени «тревожить» первое лицо.

Впрочем, реальная причина, разумеется, была другая. Никто из ближнего круга не понимал, как дело повернется.

Понимал ли сам Президент?

Илья Сергеевич оказался на сей момент единственным нейтральным лицом, с кем он мог бы пошептаться тет-а-тет. Вот он сидит напротив, осторожными глотками пьет чай, причмокивая своими пухлыми губами. Крупное лицо безмятежно, будто и не предстоит ему никакая отставка.

«Что бы там ни говорили, как бы ни хорохорились, а отставка – это всегда удар по самолюбию, – размышлял Президент. – Или ему действительно все так осточертело? Сколько он уже в министрах? Шесть лет? Семь? А то, что за должность не держится, молодец».

А ведь именно ему в 1999 году Уралов предложил поначалу стать своим преемником. Мало кто знает об этом, но так и было. Другой вопрос: почему Суворов отказался?

У ближнего окружения Бориса Николаевича на этот счет были диаметрально противоположные предположения. Кто-то считал, что Илья Сергеевич всего-навсего трезво оценил свои силы. Другие «почти наверняка» знали, что ему просто хотелось остаток своего века прожить, как говорится, по-человечески. В свое удовольствие…

Но только действующий Президент, пожалуй, был ближе всего к разгадке отказа Уралову.

Суворов не принял те условия, которые продиктовал Уралов, а точнее, его «Семья». Вот и вся разгадка.

«А я – принял. Согласился, – с горечью подумал преемник. – Он нашел в себе силы отказаться, а я – нет. Хоть он грузин лишь наполовину, а мужик из него прет. Даром, что ли, нравится испанцам? Там у них он свой в доску».

Суворов понимал, что его изучают, но как-то странно, по-особенному. Взгляд Президента для неплохого физиономиста, каким считал себя Илья Сергеевич, был достаточно красноречив. «Чего он резину тянет? Не пойму», – думал Суворов.

Именно в это мгновение Президенту действительно надоело тянуть. Он отставил чашку на изящный, скорее будуарный, чем кабинетный, столик.

– Да, Илья Сергеевич, отставка неизбежна. Новый «кабинет», сами понимаете, свои привычки, условности. Да и вы сами, думаю, засиделись на Смоленской площади. Я вот пару минут назад пытался вспомнить, сколько лет вы в министрах – шесть или семь…

– Семь, – неохотно уточнил Суворов, заметив про себя при этом: «А я был прав, когда прочитал в его взгляде, что он думает обо мне».

– Так вот. Я не хочу, чтобы вы покидали мою команду. Вы мне глубоко симпатичны, господин Секретарь Совета безопасности.