Фашист застонал, обхватив голову руками…

Пленного привели к догорающей белорусской деревне, в которой несколько часов назад он зверствовал со своими молодчиками. На улицах валялись трупы женщин и детей. Гитлеровец понял, что прощения не будет.

— Вот мы и пришли, — сказал Колесников. — Узнаешь деревню? Последний раз посмотри на грязные дела своих, рук. Не отворачивайся, смотри! Жаль, нет фотоаппарата, заснять бы тебя на фоне этого пожарища и фото вручить матери… Насмотрелся? Быстрее становись к развалинам. Видишь, бегут? — указал Юра на женщин, бежавших из ближайшего леса. — Попадешь к ним в руки — растерзают.

Прогремел выстрел.

— Этот уже не сожжет ни одной хаты, — сказал молчавший до сих пор Борисенко. — А сколько их еще шныряет с факелами по нашей земле.

Колесникова и Борисенко обступили женщины. Грязные, оборванные, худые — они представляли страшное зрелище. Крестьянки сразу же в убитом фашисте признали командира карателей. Они, перебивая одна другую, жаловались на зверства фашистов. Рассказали, как в деревню нагрянули каратели на автомашинах и начали поджигать все дома подряд. Убивали всех, кто попадался им на глаза. Бросали гранаты в погреба, где прятались женщины с детишками. Даже скот и птицу перестреляли. Если бы не подошел взвод Маркиданова, всех бы уничтожили…

Колесников и Борисенко возвращались в полк молча. Наконец заговорил Борисенко.

— Зачем мы топали сюда четыре километра? Там бы на кладбище хлопнули — и конец!

— Эх, друг, человек ты, немало проживший на свете, до войны колхозом командовал, а понять того не можешь! — сказал Колесников. — Пошел четвертый год войны. Я за это время чего только не насмотрелся! Убитые, сожженные, искалеченные… Видел трупы детей и женщин с выколотыми глазами и распоротыми животами. Страшные преступления творят фашисты. За все это они заслуживают самой жестокой казни. Мне захотелось приговор привести в исполнение на том месте, где им совершено преступление… Ты думаешь, мне легко было с ним так поступать? А он? Скотина скотиной, а заговорил о человечности… Нет, не могу я таким прощать! И ты не тревожь мою душу!

…Дивизия увлеклась засадами, потеряла два дня и снова оказалась в боевых порядках войск Белорусских фронтов. Наша же задача — глубже проникать в тыл врага и содействовать успешному наступлению советских войск. Надо было спешить.

В течение 9 и 10 июля дивизия совершила 85-километровый марш из Детемли, оторвалась от фронтовых войск и вышла на реку Щару, с ходу форсировала ее и в районе Песчанки, Бояр, Воли, Крупиц захватила плацдарм по фронту в десять и в глубину пять километров.

Противник пытался отбросить партизан за реку. Двадцать часов дивизия удерживала плацдарм. Наибольшая тяжесть выпала на четвертый батальон Степана Ефимовича Ефремова, который до сих пор не отличался особой стойкостью.

История четвертого батальона второго полка такова, что следует о ней рассказать. Он был сформирован из бывших полицаев и власовцев, перешедших на сторону партизан, а также из числа советских граждан, освобожденных из фашистского плена. Вполне понятно, что боевой и моральный дух личного состава батальона был невысок.

Встал вопрос: кого назначить командиром батальона? Нужен был волевой и авторитетный человек, который бы сумел в короткий срок из этой разношерстной человеческой массы сколотить боевое подразделение. Долго думали. Наконец Вершигора предложил кандидатуру Ефремова.

Бывший бухгалтер Степан Ефимович Ефремов в соединении показал себя храбрым воином и умным организатором. Отличался дисциплинированностью и исполнительностью. Пятая рота под его командованием была на хорошем счету. Вершигора выдвинул его на должность помощника начальника штаба соединения. Теперь ему вручался батальон.

Среднего роста, стройный, очень подвижный, стремительный в движениях и действиях, Ефремов сразу же приступил к исполнению обязанностей. Старшиной батальона он взял своего старого друга Петра Шепшинского. Перво-наперво они произвели смотр рот. Обойдя строй и присматриваясь к подчиненным, Степан Ефимович помрачнел. Действительность превзошла все его ожидания. Уж больно неприглядную картину представлял батальон.

— Да, батальон, что называется, смерть фашизму! — пробурчал комбат.

— Шо и говорить, смерть мухам и комарам! — поддакнул Петя.

Ефремов строго посмотрел на старшину и отчеканил:

— Эти штучки, Петр Моисеевич, брось. Это теперь наш батальон, и мы должны сделать из него настоящий боевой коллектив.

— Слушаюсь, товарищ командир, — виновато ответил старшина.

Как и следовало ожидать, на первых порах новички не блистали ни храбростью, ни умением. В первом бою, когда настал момент для решительных действий и Ефремов подал команду «в атаку», — почти половина бойцов осталась на месте. Да и те, которые поднялись, особой прыти не проявили, больше оглядывались назад. Неизвестно, чем бы окончился бой, если бы не подоспел на помощь батальон Шолина.

После боя разгневанный Ефремов построил батальон, быстрым шагом прошел вдоль строя, потом резко остановился и, сдерживая клокотавший в нем гнев, выкрикнул, словно кнутом стеганул:

— В нашем батальоне есть трусы!!

Строй замер. Виновники стояли, опустив головы, не смея взглянуть в глаза комбату. А Ефремов напирал:

— Вы зачем пришли к нам? Воевать? Или вам нужны справки, что сражались в партизанах? — не дожидаясь ответа, комбат продолжал — Право называться народным мстителем завоевывается в бою, кровью. Вы же сами пришли к нам и сказали: «Хотим кровью искупить свою вину перед Родиной». Вам дали такую возможность. Что же вы, хотите чужой кровью искупать свою вину? Не выйдет! — сказал Ефремов, словно гвоздь вколотил. — Трусам среди партизан нет места. Кто не хочет воевать — пусть уходит. Удерживать не будем. Есть такие? Три шага вперед! Ну…

Строй не шелохнулся. Комбат выдержал минуту, а потом сказал:

— Значит, нет таких? Так зарубите себе на носу: с трусами и паникерами цацкаться не будем. Будем судить партизанским судом. Подумайте… Командирам и политрукам рот — сделать подробный разбор боя, указать на ошибки… Разойдись!

Партизаны уходили пристыженные, с неприязнью смотрели на виновников, а те брели, понурив головы, не решаясь взглянуть в глаза товарищам.

Допоздна в подразделениях батальона шел жаркий разговор о случившемся. Командиры и политруки рот подробно разбирали ошибки в действиях партизан, указывали, как надо вести себя в бою, приводили примеры из своей боевой практики…

Конечно, не сразу четвертый батальон стал вполне боеспособным подразделением. Пришлось еще много потрудиться комбату вместе с ротными и взводными командирами. Немало комбату помогал и командир полка Кульбака. Но сейчас был сделан перелом…

С каждым боем батальон набирал силу. В последнем бою на реке Щаре четвертый батальон принял на себя основной удар. Гитлеровцы понимали, какое значение для наступающих советских войск будет иметь плацдарм, удерживаемый партизанами, и прилагали все усилия, чтобы отбросить наши подразделения за реку. Но их отчаянные атаки не сдвинули батальон. Бойцы Ефремова дрались по-настоящему: мужественно и стойко. В них трудно было узнать тех новичков, с которыми комбат шел в первый бой.

Теперь и командир полка Кульбака говорил с восхищением:

— Смотри, яки хлопцы? Орлы!

Да и сами партизаны теперь почувствовали свою силу, гордились батальоном. Их гордость была законной. В этом бою гитлеровцы потеряли более трехсот пятидесяти солдат и офицеров, два танка, бронемашину и прекратили атаки.

Наши саперы оборудовали три переправы через Щару, в селах Москали, Песчанке и Щаре. Переправы вместе с плацдармом передали подошедшим советским войскам.

Совершив два перехода, партизанская дивизия имени С. А. Ковпака в третий раз форсировала Неман, на двенадцать километров углубилась в тыл врага и расположилась на хуторах южнее местечка Щучин Гродненской области. Подразделения заняли круговую оборону. Во всех направлениях ушли разведывательные группы.