К полудню от командира взвода батальонной разведки сержанта Барсукова поступило донесение:

«По шоссе Щучин—Волковыск, Щучин—Гродно и по прилегающим к ним проселочным дорогам наблюдается интенсивное движение автоколонн противника с живой силой и техникой, преимущественно артиллерией…»

В штаб полка немедленно были вызваны Тютерев и майор Мороз — начальник штаба первого батальона.

Не дожидаясь возвращения командира полка из штаба дивизии, куда он был вызван, я поставил перед прибывшими офицерами задачу: приостановить движение фашистских колонн.

Батальоны тотчас же снялись с обороны и направились на задание. Первый батальон возглавил старший лейтенант Колесников, который, после того как отправили Шумейко, шефствовал над батальоном. Проводив батальоны, я отправил донесение в штаб дивизии и занялся организацией боевого охранения. Пришлось расположить в оборону комендантский взвод, ездовых и даже часть больных, которые не могли идти с ротами на задание. Противотанковые орудия и взвод бронебойщиков перекрыли дороги, подходившие к хутору.

Был знойный июльский день. Откуда-то с востока, даже несколько южнее, доносилась артиллерийская канонада. Наши войска преследовали врага, стараясь не давать ему передышки. Примерно часа через два послышались отдаленные взрывы с юго-западной стороны, куда ушли наши батальоны.

— Слышишь? — настороженно спросил меня Бакрадзе, вернувшийся к тому времени из штаба дивизии.

Мы прислушались. Взрывы то учащались, то редели. Судя по взрывам, била немецкая артиллерия. Наши взяли с собой лишь противотанковые сорокапятимиллиметровые орудия.

— Тютерев и Колесников начали, — сказал я. — По всему видно, ввязались в драку с сильным противником. Боюсь, как бы их там не поколотили.

— Не поколотят, — уверенно сказал Бакрадзе. — Лишь бы немецкие самолеты не налетели.

Это беспокоило и меня. Выступили-то они среди белого дня, окунулись в самую гущу отступающих гитлеровских войск, которых кругом было более чем достаточно.

Мы стояли, тревожась за своих, прислушивались к бою и перекидывались репликами. Из-за дальности пулеметной и автоматной стрельбы не было слышно. Скоро взрывов стало меньше, а еще через некоторое время они и вовсе прекратились. Мы беспокоились за исход боя.

С востока гул канонады накатывался. До нас донеслись выстрелы автоматической пушки и пулеметная дробь, вдали замелькали наши штурмовики. Они кружились над лесом, обстреливали, бомбили. По-видимому, наши войска сломили сопротивление противника.

— Смотри, смотри — вот дают жизни фашистам! — радовался я, наблюдая за самолетами. Там во многих местах поднимались клубы густого черного дыма. — Это уже близко.

— Как бы эта радость не обернулась для нас обратной стороной, — охладил меня Бакрадзе.

— Почему? — удивился я.

— Убегая, гитлеровцы могут напасть на тылы полка, а нам и защититься нечем.

— Всех, кого можно, я расположил в оборону.

— Подумаешь, оборона — два десятка ездовых и десять человек из комендантского взвода. Надо всех их перебросить на восточную окраину. Пойду туда, а ты оставайся с орудием…

Опасения командира полка вскоре подтвердились. Оставляя за собой хвост серо-бурой пыли, по проселку с востока приближалась к хутору колонна автомашин. У наших пулеметчиков, оборонявшихся на восточной окраине хутора, не выдержали нервы. Они открыли огонь, когда до противника было более полукилометра. Немецкие автомашины остановились, потом повернули вправо и, перебравшись на другой проселок, двинулись в обход хутора с севера.

Проехав километра три, гитлеровцы напоролись на кавдивизион Ленкина и подразделения полка Кульбаки. Завязался короткий бой. Немцы побросали машины и разбежались по рощам и посевам. Но в погоню за ними кинулись наши кавалеристы…

Мы ждали возвращения батальона. По времени должны бы вернуться. Я стоял у противотанковой пушки и слушал интригующий рассказ политрука роты Прутковского о том, как накануне его земляк Вася Зяблицкий со своим взводом разведчиков взял в плен два десятка гитлеровских солдат. Не успел политрук досказать одну забавную сценку пленения фашистов, как из-за кустарника вдруг вынырнула легковая автомашина. Это произошло настолько внезапно, что расчет, не дожидаясь моей команды, бросился к орудию. Наводчик торопливо завертел маховик наводки, опуская ствол пушчонки.

— В радиатор» в радиатор целься! Бронебойщики — по шоферу! — кричал я, уверенный, что мои хлопцы хотят подпустить автомобиль ближе, чтобы наверняка сразить его.

Однако машина остановилась. Видимо, заметили нас. И прежде, чем командир орудия успел скомандовать «огонь», из автомашины выскочил человек в немецкой форме и начал размахивать руками.

Мы поразились: вроде это Юра Колесников. Не своим голосом он кричал:

— Стой! Свои! Я еще жить хочу…

Мы никак не могли понять, откуда взялся Колесников, да еще на столь шикарной немецкой автомашине. Не верилось глазам. Артиллеристы тоже узнали старшего лейтенанта и облегченно вздохнули. Ведь еще несколько секунд, и кто знает… Пушкари наши, да и бронебойщики, мимо цели очень редко стреляли, тем более на таком близком расстоянии…

— Что же ты без предупреждения прешь? — напал я на своего помощника, когда он подъехал на машине.

— Хотелось быстрее доложить результаты операции, — скороговоркой ответил Колесников и кивнул на сидящего в машине пассажира.

— Но эта поспешность могла стоить жизни тебе и тем, кто с тобой…

В машине, кроме Колесникова, были старшина Боголюбов, пулеметчик Исаев — любимец Юры и пленный немец, здоровенный детина.

— Как машинёнка? Нравится? — спросил старший лейтенант, нервно покусывая свои рыжеватые усики.

— Ничего особенного, — ответил я. — Мы таких немало уничтожили…

— Знаю, — сухо согласился Колесников. — Но те не в счет «Как думаешь, от кого эта досталась нам?

— Понятия не имею, — пожал я плечами и в шутку добавил — Может, от фюрера?

— Не от самого бесноватого, но почти, — почему-то сердито ответил Юра и вздохнул.

— Точно! — подтвердил Боголюбов. — От генерала одного — командира немецкой дивизии…

Я посмотрел на Юру. Бледный, с крепко поджатыми губами, он переминался с ноги на ногу. Такое с ним случалось в минуты крайнего расстройства.

— Можешь убедиться, — пробурчал Юра и, указав на вылезавшего из машины немца, добавил — Личный шофер генерала.

Колесников что-то рявкнул пленному по-немецки. Гитлеровец вмиг вытянулся, щелкнул каблуками и, опустив одновременно руки по швам, отчеканил неведомые нам слова, из которых мы уловили «дивизионе генералы.

Юра оттолкнул пленного от машины, открыл дверцу и извлек новенькую шинель с блестевшей серо-зеленой шелковой подкладкой, мундир со всеми генеральскими регалиями, крестами, бляхами и прочими причиндалами, которыми так любили украшаться высшие представители вермахта. Но нас поразило, что среди побрякушек был и значок члена гитлеровского рейхстага.

— А вот и карта с обстановкой района Немана, документики, удостоверяющие личность герра генерала, — произнес Колесников гем же недружелюбным тоном и вновь полез в машину. Выбросил оттуда какие-то мелкие вещицы, бинокль и большой никелированный термос. Открыв его, Юра понюхал и передернулся:

— Кофе, кажется…с ромом.

— Все это хорошо — кофе с ромом, — не выдержал я, — но сам генерал-то где?

— Генерал? — переспросил грустно Колесников.

— Ну да, — поддакнул и политрук Прутковский, также не понимавший, почему Юрий, обычно разговорчивый, теперь отделывается отговорками.

Причину всего этого раскрыл старшина Боголюбов.

Согласно заданию Колесников и начальник штаба майор Мороз повели партизан в намеченный район действия. В пути следования головной дозор полковой разведки с ходу захватил железнодорожный переезд. Среди взятых в плен охранников были и два итальянца. Один из них — смуглолицый, худощавый, с посеребренной нашивкой на рукаве сердженти мажори[25] привлек к себе внимание партизанского разведчика своей необыкновенной подвижностью и словоохотливостью. К тому же Колесников умел располагать к себе такого рода людей. «Адъютантом» у него одно время был француз Мишо Легре. Теперь этот только что взятый в плен итальянец стал вдруг проявлять инициативу, указывая на уязвимые места фашистов, расположение охраны и укреплений.