Альма с Жуком отлично ходили в паре, резво бегали поодиночке (Альма старалась, Жук отлынивал); груз-то был невелик. Витя ездил на собаках по хозяйственным делам, семейным и ясельным. В школу он тоже пробовал приезжать на Альме и на Жуке, но слишком возбуждалась школьная мелюзга, мечтая прокатиться на перемене, становилось ей не до уроков. Вите велено было ходить в школу, как все ходят, на своих двоих.

Зато уж ясельных дошколят Витя катал до упаду. И у меня в то золотое времечко не было выше радости, чем сесть на санки, прижаться к Витиной спине и куда-нибудь мчаться, аж дух захватывало! Или прийти к вороньей сосне, крикнуть Витиным недетским голосом: «Карлуши!» Вороны знали меня, садились ко мне на плечи. Плечики-то у меня были с вороний шажок.

В блокаду Витя Семешко работал на заводе. Я думаю, что-нибудь он изобрел такое, чтобы им с матерью не пропасть. И они не пропали. С Витей я не встречался ни разу с самого детства, но матери наши не потеряли дружбу до смерти; я узнавал от мамы про Витю, что он был токарем, стал начальником цеха, кем-то еще. Потом его след потерялся.

И все-таки след остался — во мне. Я помню воронью сосну на ясельном дворе — одно из деревьев моего детства. Когда ворона села ко мне на плечо на станции Комарово, я подумал, что, может быть, она с того дерева, подружка моего детства...

Когда я бегаю по утрам в Михайловском саду, то обязательно вижу ворон, наблюдаю за ними. И они наблюдают за мной.

Однажды, лежа в больнице, глядя в окошко на тополя и ворон, я подумал почти что стихами, только без рифмы:

«Если когда-нибудь вам приходилось увидеть из окна больничной палаты, как машут ветками тополя, не надо думать, что они прощаются с вами, провожая в последний путь. Это они отгоняют ворон, которые любят затачивать иступившиеся от долгой жизни клювы о тополиную кору...»

Летним утром в воскресенье я вышел на Невский проспект (живу рядом с Невским) прогуляться. У входа в Екатерининский сад приметил прислоненный к скамейке необычного вида велосипед, с навьюченными на хрупкий его каркас мешками, котлом, топором, палаточными распорками, покрышками и камерами.

При виде этого издалека прикатившего велосипеда я сел на лавку, стал дожидаться его хозяина. Какая-то струна отозвалась, зазвучала в моей душе, прошелестел ветер дальних странствий. Были когда-то и мы рысаками...

Путешественник вскоре явился. Он фотографировал хорошо знакомый нам, ленинградцам, давно уже не замечаемый нами памятник. Не первой молодости, широкогрудый, обветренный, продубленный, в штормовке и велосипедной кепочке-каскетке, он взял своего коня за рога и повел его, как видно, без определенной цели, вертя во все стороны головой. Я пристроился следом за путешественником, как пишут в репортажах о велогонках, «сел ему на заднее колесо». Мы дошли до Садовой, на перекрестке остановились. Он заметил, что я сижу у него на заднем колесе. Деваться мне было некуда. Я задал мой первый вопрос:

— Откуда вы едете?

Он быстро взглянул на меня, прикинул что-то в уме, ответил:

— Из Мурманска.

В тоне его ответа звучали нотки, оттенки: «Еду, куда мне надо. И ты, приятель, следуй своим путем». Но я не внял этим ноткам.

— А куда?

— В Кушку, — невнятно буркнул путешественник.

— В Кушку? — переспросил я.

— Да, в Кушку! — Велогонщик взглянул на меня. Из глаз его исхо-

дил напор человека, на что-то решившегося и отметающего помехи.

— В Ленинграде раньше бывали?

— Да нет, в первый раз... — Что-то самую малость дрогнуло, изменилось в тоне и выражении глаз велосипедиста. — А как мне пройти к крейсеру «Аврора» ?..

— Пошли. Я тут рядом живу...

На ходу мы обменивались необходимой информацией друг о друге. Нельзя же долгое время идти рядом бог знает с кем. Велосипед был вкачен в подъезд моего дома; в лифт, как ни старались, мы его загнать не смогли. Хозяин быстро развьючил коня, привычно взял его на плечо. Мы поднялись на пятый этаж. Какие бы чувства ни испытала моя жена при нашем появлении в доме, она их никак не выдала, наученная многому за долгие годы нашей совместной жизни. Вскоре мы принялись за яичницу, распивали чаи, познакомились. Моего гостя звали Виктор Старцев. От роду ему сорок лет. Живет в городе Калуш Ивано-Франковской области. Работает электромехаником на шахте. Трансконтинентальные велотуры предпринимает уже давно. Несколько лет тому назад проехал на велосипеде за четыре месяца от Южно-Сахалинска до Москвы. Время для путешествий накапливает за счет неиспользованных отпусков и выходных. Прихватывает, конечно, и за свой счет; как инструктору велотуризма ему идут навстречу на предприятии.

Когда в пути отощает кошелек, Виктор Старцев делает остановку на несколько дней, прирабатывает на товарных станциях, причалах — грузчиком.

В сезон овощей и фруктов такой работы навалом. Можно в день зашибить семь-восемь, а то и десять рублей.

В день Виктор проезжает сорок километров — по карте. Если что-нибудь мешает выполнить норму, назавтра наверстывает. Ночует где-нибудь у дороги. Поставить палатку, приготовить пищу даже в непогоду не составляет труда — странствия научили.

Бывают и непредвиденные остановки. Однажды Виктор упал с откоса, содрал кожу на боку. Несколько суток квартировал в кроне раскидистого дерева — дело было в южных широтах, залечивал раны. Пока не заинтересовалась местная милиция. Проверили — отпустили.

В Ленинграде первую ночь ночевал в брошенном дачном домишке, пока еще не снесенном: на месте коллективного садоводства выстроили микрорайон.

Домишко вполне пригодный для жилья, даже нашлась труба с горячей водой и краном. Отмылся, постирался, тогда уже въехал в город. От приглашений к кому-то зайти, переночевать путешественник чаще всего уклоняется: это расслабляет. Соглашается только в особых случаях, вот как сегодня, на Невском...

Самое трудное в дороге — это спицы и резина: спицы летят на ухабах, на весь путь не запасешься, резина горит. Самый тяжелый участок — за все время странствий — от Владивостока до Уссурийска: жара африканская, расплавился асфальт, грузовики шли так густо, не оставалось и сантиметра дорожного полотна и нечем дышать.

Как-то в вечерних сумерках, тоже на Дальнем Востоке, из тайги вышли трое лихих людей, спросили закурить. Виктор Старцев не курит, но курево возит с собой, вот хотя бы для такого случая. Дал. Внутренне изготовился к любому исходу, даже и к схватке. Страху не было. Странствия научили: ненадо бояться. Струхнешь — и пропал. Почему-то не тронули, дали уехать. В ближайшем населенном пункте узнал, что ищут троих сбежавших опасных преступников. Навел милицию на их след...

И еще что важно в дороге — это затянуть потуже ремешок. Режим — самый спартанский...

Дорожные мытарства щедро вознаграждаются... Чем же? Физическим, мускульным ощущением огромности нашего Отечества — промерял своими ногами. В памяти навсегда остаются пейзажи, картины, виды немыслимой красоты. Едешь и открываешь для себя целые географические пояса...

Вот теперь явился пустынный, гранитный, сосновый, березовый, с синевою озер, с россыпями черники, голубики, морошки — Север... Ни один вид транспорта (разве что на своих двоих) не дает такой широты обзора и непосредственности отношений с природой, как велосипед. И еще запас бодрости, здоровья...

Я слушал, у меня на глазах перелистывались страницы романа-путешествия; присутствие автора — во плоти — помогало представить все это въяве. Нашлись у нас и общие точки для воспоминаний: Виктор Старцев родом с Алтая, почти из тех мест, что Василий Шукшин. И тут я понял, откуда эти знакомые мне по Сибири черты характера-личности: основательность, неуступчивость, кряжистость, здравый смысл, упорство. Ну конечно, сибирячок, хотя и живет в Прикарпатье.