— Иван Карпыч! Ау!
Нет ответа. Замок на дверях. И удочки дома, стоят прислоненные к забору...
Мы стояли над глубоким логом, заросшим ольхой и стрекавой. Желтела дорога. Солнце садилось в лиловое облако. Мы молили Судьбу, Провидение, Рок: «Смилуйся и пошли нам Ивана Карповича!»
Мы понимали, что щедрость Рока не беспредельна, равно как и щедрость деда Ивана. Однажды он явился нам — добрый ангел, посланник Рока, с ивовым удилищем в руках...
И все же...
— Иван Карпови-ич! Где вы?! Ау!
Он появился внизу на дороге, как в сказке: дедушка-лесовичок; скрылся в зарослях и неожиданно скоро взобрался к нам на крутой склон. Заговорил с нами так, будто беседа наша прервалась не на месяц, а на какую-нибудь минутку:
— Пошел грибов поискать, да нету...
Я не очень слушал, о чем журчит Иван Карпыч. Ладно, что он журчит. Сразу запахло жизнью. Вскорости зафырчал огонь в летней печке, явились мед, простокваша...
Ночью мне не спалось: пружины в диване Ивана Карповича как будто за месяц еще обособились, лежать на них все равно что на бороне. Да и похолодало. Ладно, в ногах пристроился кот, один из котов Ивана Карповича, кажется, Васька. Он был хотя и тощий, но теплый, делился со мною теплом. Кот мурлыкал, урчал.
— Ишь ты, — сказал Иван Карпович, — распелся: «Вилы-грабли, ноги зябли...»
Хозяин тоже не спал. Он помолился, лег, ворочался, что-то шептал. Ему хотелось поговорить. Спать ему не хотелось.
— Не спите? — спросил Иван Карпович.
— Нет, — откликнулась моя жена.
— Сказочку хотите послушать?
— Хотим, — пискнула дочка.
— Вот ишол солдат со службы, — зажурчал бессонный сказочник. Теперь надолго хватит его журчанья. — Идеть... видить дом богатый. Кержаки живуть. Староверы. Аны богато жили. Ладно. Солдат постучался: «Пустите переночевать». Хозяин вышел, яму говорить: «Я тебя спрашивать буду, а ты отвечай. Правильный дашь ответ, пушшу, а неправильный — иди своей дорогой». Ну, ладно. Пускаеть солдата в избу, там ланпа зажжена. Ен спрашиваеть: «Это что?» — «Это огонь», — солдат отвечаеть. «Не так, — хозяин яму говорить. — Это красота». Кошка на лавку прыгнула, морду лапой треть, умывается. «А это что?» — хозяин спрашиваеть солдата. Тот: «Кошка». — «Нет! — хозяин говорить. — Это чистота». Опять не угадал. Что ты будешь делать?! Солдат думаеть: «Погоди, я тебе тоже загадку задам...» Ладно. Хозяин позволил солдату остаться ночевать. Вот тот утром проснулся, встаеть — и к печи. Хозяйка уже печь протопивши. Узял он из печи головешку, кошке к хвосту привязал, кошка на чердак побежала. А солдат мешок на плечо закинул, выходить на волю. Хозяин на дворе коня запрягаеть. Солдат яму говорить: «Чистота красоту понесла на высоту. Если не божья благодать, то и дому тебе не видать». Хозяин не понимаеть, о чем солдат говорить. А тут уж и дым повалил из крыши. Дом загоревши. Так и сгорел.
Иван Карпович от души посмеялся своей сказочке. И дочь моя и жена посмеялись над тем, как ушлый солдат объегорил хозяина-богатея. Хотя...
Потом дочка спросит меня: «Папа, а почему хозяин пустил солдата ночевать, а солдат его дом поджег?..» — «Ну, видишь, дочка, — отвечал я с надлежащим глубокомыслием, — хозяин был богатый, а солдат, должно быть, из бедняков; между ними существовало непримиримое классовое противоречие...» — «А-а-а-а», — сказала дочка.
Может, так оно и было или еще что-то было... Сказка ложь, но в ней намек, добру молодцу урок. Главное, что солдат оказался молодцом, за временное свое поражение сполна рассчитался.
Иван Карпович посмеялся и опять зажурчал (и смех его был как журчанье):
— Ишол солдат со службы... От он идеть по дороге и с им вместях, туды же идеть, попался монах. Идуть аны, видять, гусь недобитый валяется. Должно, везли гусей на базар, уронили. Узяли аны гуся, дальше идуть. В деревню пришли, на ночлег просются. Их хозяйка в избу пустила, аны ей говорять: «Ты гуся ошшипли, изжарь, завтра нам рано в дорогу итить». Тая говорить, ладно, гуся приготовлю. Легли аны спать, а не спится, слюнки текуть, с дороги гораз голодные. Думають, как бы скорей до гуся добраться. Монах был хитрый, ен говорить солдату: «Давай зауснем, кому сон интересный приснится, тот гуся и съесть». Уговорились. Лежать. Ладно. Монах-то не спить, размышляеть, какой бы сон придумать поинтересней, чтоб, значит, гусь бы яму достался. А солдат спить, дуеть в две дырочки. Утром ен первый проснулся, а монах намаялся за ночь и зауснул. Солдат пошел к печке, гуся достал и съел. Опять спать завалился. Монах его будить: «Вставай! Мне сон такой интересный приснился. Будто андели спустились ко мне, под ручки подхватили и в рай понесли...» — «Во-во, солдат говорить, и я то самое видел. Андели тебя в рай понесли, я думаю: «Ну, теперь не возвернется. Из раю не возвертаются...» Я гуся и съел».
Посмеялись и над этим смекалистым солдатом и над бедолагой-монахом. Такая веселая выдалась ночь в избушке Ивана Карповича. Кот у меня в ногах — кот Васька — тоже слушал да мурлыкал: «Вилы-грабли, ноги зябли...»
— Може, так оно и было когда, — сказал Иван Карпович, — а може, и не так. Уж им тысяча лет, этым сказкам. Народ серый был, непонемчистый...
— Надо бы ваши сказочки, Иван Карпович, записать на магнитофон...
— Не, ня надо. Это грех, — сказал Иван Карпович. — Мои годы такие, нельзя баловством заниматься.
Хозяин еще рассказал две сказки, потом потекли истории из жизни, бывальщины. Впрочем, журчали они, как сказки...
Под журчанье, бульканье, лопотанье ручья я стал поклевывать носом. Мне захотелось на ребра дивана, к Ваське-коту.
— Спокойной ночи, Иван Карпович.
— Спокойной ночи.
И правда, спокойная вышла ночь, душе в ней было спокойно, уютно, в этой ночи.
Утром Иван Карпович принес большой жбан желтого майского меду. Мед засахарился, стал как топленое масло. Пасечник резал его ножом и накладывал в банку — для нас.
— На березе листочки вылупятся, у клею, — журчал пасечник, — пчелы с листочков взяток беруть... Вы весной приезжайте, когда все у цвету, воздух шибко хороший.
Ну что же, дожить до весны и приехать.
— А вы-то, Иван Карпович, будете здесь на будущий год? Без вас-то здесь и делать нечего. Уж вы поживите еще годик.
— Да и я тоже думаю. Такая здесь благодать... Бросить жалко.
И так мне жалко расставаться с Иваном Карповичем. Сидел бы с ним и слушал его сказки-бывальщины. Вечером бы слушал, а днем бы траву косил, с Карпычем на пару. Вон трава какая! И косы у Карпыча отбиты, остры... Если бы да кабы...
— До свидания, Иван Карпович. Спасибо вам, милый человек!
Хозяин посмотрел на меня, на мою жену и дочку. Глаза у него жидкие, как вода, стариковские, слезятся от курева.
— Смотрю я на вас, — сказал дед Иван, — давече ишли в Березово люди, у меня ночевали. Вроде тыи люди, и хозяйка и девочка, дак с ими был Глеб. Где Глеб-то?
— Я Глеб и есть.
— Да ну? Вот дурья башка!
Жену Иван Карпович узнал и дочку узнал, а меня не узнал. Вот до чего изменился. Месяц пожил в деревне, в своей избе, и не узнать. Хочу сказать: изменился к лучшему. Но так нельзя о себе говорить.
В деревне все к лучшему и клонилось, день ото дня становилось мне лучше: рано утром косил траву, слушал журавлей на болоте, глядел на ласточек в небе, как они сражаются с канюками и побеждают, купался в Ловати и рыбачил (ничего не поймал), спал на сене, в рядок с женою и дочкой, караулил их сон, близко слышал родное дыханье, рубил дрова, топил русскую печь, варил в чугуне картошку, нюхал луговые цветы, слушал журчание новгородских бабок, реже — дедов, видел, как стала румяной рябина, сидел на завалинке, читал Лескова, записывал в тетрадь то хорошее, что увидел или подумал, помог цыганскому табору, проходившему мимо: дал недостающий в телеге гвоздь; никуда не рвался, никому не завидовал, ни с кем не враждовал...
