— Глупость какая, — пробормотал Венька, в душе которого было посеяно сомнение. — Не поеду же я пьяный на работу.

— Таблетки эти произведены в подземной лаборатории дядюшки Лю, — ответило на это ментоядро. — Знаешь такого?

— Нет.

— Люцифер, — объяснило ментоядро. — Враг рода человеческого.

— Врешь, — произнес Венька.

— Не забудь, что я тонкая материя, — сказало ментоядро. — Умею читать мысли и посещать астрал. Гыга, которого ты называешь Повелителем, всего лишь прихвостень при дядюшке Лю.

И добавило просительно:

— Умоляю, Веня, выброси таблетки. В них загробная эманация, обратная спираль, движение вспять.

— Чтоб тебя, — с чувством сказал Венька, бросая таблетки в унитаз.

Вода в унитазе зашипела, запузырилась и вроде как потемнела. Не веря себе, Венька включил свет — вода была черная, как деготь.

«Черт, — подумал Венька, смывая. — И эту гадость я глотал».

Однако же надо было что-то делать. Венька, заранее давясь, сунул два пальца в рот.

Потом он постоял под контрастным душем, терпя то кипяток, то ледяную воду.

Помогло, но этого было мало.

Он осушил стакан томатного сока, потом стакан огуречного рассола. Не успокоившись на этом, нацедил из банки с квашеной капустой полстакана ядреной мутной жидкости, не торопясь выкушал.

Тем временем согрелись голубцы, которые Венька обнаружил в холодильнике. Как они туда попали — одному Богу известно, но были они сочны и невероятно вкусны. Венька, который не думал одолеть и одного голубца, схряпал сразу три.

Выпил бокал абсолютно безвкусного кофе, и тут капустный сок властно запросился наружу. Венька еле успел на стульчак.

На работу он, разумеется, опоздал, но кто посмеет выговорить министру?

Вместо старой мымры на Ленином месте сидела миниатюрная блондиночка, молоденькая, с голубыми глазищами и с косой, как у Ани Курниковой. «Здрасьте, Вениамин Олегович», — тоненько сказала блондиночка.

Венька кивнул и, стараясь не дышать, прошмыгнул в кабинет. «Дирол», который он жевал, вряд ли нейтрализовывал тяжелый запах перегара.

Спустя пару минут тренькнул селектор, блондиночка доложила, что по городскому телефону звонит прежняя секретарша. Что ответить?

— Сам отвечу, — сказал Венька и поднял трубку. — Слушаю.

— Спасибо за всё, Вениамин Олегович, — сказала Лена. — Насчет Блантера меня уже предупредили.

— С Блантером придумал не я, — ответил Венька.

— Вот как? Мне было сказано совсем другое.

— Инициатором был Курепов. Что вам там наговорили — не знаю.

— Вам?

— Не цепляйся к словам, — сказал Венька.

— Мог вчера и позвонить. Сам знаешь, какой был день.

— Занят был, — буркнул Венька.

— А сегодня? — мгновенно среагировала Лена.

— Ну, ты даешь, — Венька усмехнулся. — Вчера еще мужа похоронила.

— Ладно, Вениамин Олегович, — сказала Лена. — Всё ясно, Вениамин Олегович.

И повесила трубку.

Венька чертыхнулся. Разговор этот был так кстати. Он был так нужен, когда голова квадратная, а в душе болото смрадное. Вот так подумаешь-подумаешь, да и позавидуешь Лениному Володе, который оставил позади эту паскудную землю. Что же так тяжело жить-то? И без копейки тяжело, и с полной мошной. С мошной-то, пожалуй, еще муторнее.

Венька опустил трубку, в которой пищали короткие гудки, на рычаги, тупо посмотрел на лежащий перед ним талмуд с громким названием «Концепция развития культурного сектора», требующий внимательного прочтения и утверждения, и сказал вслух:

— Мне это надо?

И сам же себе ответил:

— А куда ты денешься?

Открыл талмуд, скрипя извилиной одолел первую страницу и почувствовал к данному опусу в частности и к культуре в целом глубочайшее отвращение. Ничего нуднее и бестолковее на свете не было.

Ментоядро помалкивало, а ведь именно оно призвано было внедрить в Веньку любовь к культуре. Взлелеять в нем второго Лихачева.

Но, простите, какая тут к черту любовь к культуре, когда перед глазами стоят звери, пожирающие человечину.

Нет, надо было проглотить эти таблетки и не мучиться. Внедрился в систему — терпи, это уже до гробовой доски.

С Леной нехорошо получилось. Поманил, приручил, а теперь в отставку. Человек всё же, и не чужой человек.

«Сволочь ты, Венечка, — сказал он себе. — Пакостник».

Как они сожрали этих троих. Один к своему счастью был уже трупом, но двое других всё чувствовали. Их жрали живых. И они кричали.

А за это награда, даже не сребреники — жестяная медалька. Он вынул из кармана желтую побрякушку с выдавленными на ней латинскими буквами, одна из которых «L» наверняка означала Люцифер.

Вот кому мы теперь служим.

Потом будет что-то новенькое, еще более страшное. Потом кровь потечет рекой, подземное сиятельство это любит.

— Так, так, так, — раздалось рядом. — Подкоп, подрыв авторитета, шельмование великих.

Сказано было вроде бы в шутку, но в голосе Гыги, а это, конечно же, был он, явственно звучала угроза.

Вышедший из воздуха Гыга был затянут в черное трико. Теперь ему было немногим за тридцать, он имел бородку, усики, пышную темную шевелюру и страшно напоминал модного шоумена, которого любят показывать по телевидению. Да что там напоминал, это именно он и был.

Вот они, наши радетели, наши звезды. То появятся, то пропадут, но никогда не исчезают. Вот кто несет культуру в массы. А мы-то, глупые, гадаем, что же на экране делается: будто все с ума посходили. И, привыкнув, начинаем им во всем подражать. То-то подземный папа рад.

— Так, так, так, — повторил Гыга и вдруг вскричал: — Да ты же пьян. В кресле министра — и пьян в лобузы. Это мы непременно запротоколируем.

В его руках появилась видеокамера. Приставив окуляр к глазу, он тут же начал снимать, переходя с места на место, изгибаясь самым невероятным образом, чуть ли не залезая с ногами на Венькин стол.

— Пошел вон, — сказал Венька, чувствуя, что еще немного, и он даст этому прыткому проныре по рогам. Да, да, вот именно по рогам. Гыгу он воспринимал не как грозного Покровителя, каковым тот казался раньше, а как продувного шоумена.

— Класс, — возбужденно затараторил Гыга. — Скажите еще что-нибудь, Вениамин Олегович. Что-нибудь свеженькое, не затертое. Желательно матерком.

Венька взял в руку тяжелую хрустальную пепельницу. Она осталась от прежнего владельца, который покуривал, Венька порой чинил в неё карандаши, но обычно она, как вот сейчас, стояла пустая.

— Давай, кидай, — заворожено сказал Гыга. — Целься в камеру, чтоб всё по правде.

Венька метнул.

Пепельница исправно долетела до камеры, остановилась, едва не коснувшись её, потом громко упала на ковер. Что интересно, даже не треснула.

— Пальчики оближешь, — резюмировал Гыга, опуская видеокамеру, и заговорил совсем уже другим тоном: — Эт-та что за самодеятельность? Почему таблетки не жрем? Почему пьяные на работу ходим? Мерекать удумал, мозгами раскидывать? Я тебе померекаю. Сидеть у меня и не рыпаться. По уши уже замазан. Если что, материальчик этот, — он постучал пальцем по камере, — будет запущен в производство. С соответствующими комментариями. И не только этот. И с бабами материальчик будет, и с секретаршей, и как ты Боцмана бил, и как с балкона, наркоты обкурившись, сигануть вознамерился, и как Евсеича пришиб. Всё будет, поелику всё запротоколировано, даже то, чего и не было. Вопросы есть?

— Пошел вон, — сказал Венька, которому и без этого басурмана было тошно. — Брысь под лавку.

— Вот оно что, — приглядевшись к нему, произнес Гыга. — Вот кто подзуживает. Сам-то ты, пенек ушастый, вряд ли скумекал бы.

В Венькиной голове взорвалась петарда. Венька почувствовал, как его начинает выворачивать наизнанку, вытряхивать из собственного тела. Было больно и страшно до жути, он закричал.

В ту же секунду тысячью солнц под потолком вспыхнул ослепительный свет, не оставив в кабинете ни единой тени. Венька зажмурился, однако свет проникал сквозь веки.