Было жарко и душно, пришлось раздеться до трусов, хотя Полозов и брезговал ложиться голышом на затянутые жиденькой колючей подстилкой деревянные нары. Но куда же денешься. Из параши разило кашей, в животе с голодухи поквакивали лягушки.

Вместе с завтраком в окошечко просунули свежую газету. Давясь, Полозов проглотил тарелку сваренной на воде, ничем не приправленной и даже не посоленной перловки, сжевал резиновую краюху хлеба, запивая чуть сладким кипятком, после чего принялся за газету.

Одеваться не стал — жарко. Между прочим, никакой спецодежды ему не выдали, только пошарили по карманам, посмотрели, велев приспустить штаны, что там с изнанки, не приколото ли чего, граната, например, — да так и оставили в рубашке и брюках.

Газета была неспроста. На втором листе имелась статейка о нём, Полозове, с перечислением его грехов. Вменялось в вину то, что составило славу фирме, а именно: открытие первоклассного отеля в столице, где, кстати, любят останавливаться члены МВФ, развертывание сети национальных ресторанов, в которые вечером не прорвешься — все места бронируются заранее, возведение водного комплекса категории А на берегу Черного моря и т. д. Всем бонзам появление вышеперечисленного не просто понравилось, а понравилось очень и даже очень. И никто тогда не считал, откуда у Газпрома такие деньги. Теперь полюбуйтесь-ка чего пишут в правительственной газете: «Страна, где порой не хватает денег на выплату пенсий, не может позволить себе подобного расточительства».

Хамы. Зла на них не хватает. Ну я вас!

И вдруг Полозова прошила мысль, мучившая ночью, но сейчас окончательно оформившаяся: а ведь шьют что-то крупное. Так просто из элиты в заключенные не перемещают. За этим строго следит Хозяин, гарант. Ибо в элиту попадают только с его ведома, и с этого момента становятся неприкасаемыми.

Все воруют, на то он и период накопления. Все замазаны, все повязаны. Что же ему, Хозяину, такое нашептали, что он начал сдавать верных своих слуг?

Ничего плохого Полозов Курепову не сделал, разве что в упор не видел, когда тот был еще депутатом. Но это грех небольшой.

Просто Полозов был ярок, бросок и наиболее выделяем среди «сырьевиков». О нем писали в газетах, его аристократическая физиономия частенько мелькала на телеэкранах, он умел смачно пошутить. Его фамилия стойко держалась в десятке богатейших людей России.

Для громкого процесса, могущего утвердить Курепова в роли Борца За Справедливость, Доводящего Дело До Конца, Полозов был фигурой выигрышной. Насчет процесса подсказал Гыга, весьма довольный тем, как руководит Курепов.

По поводу Полозова к премьеру на прием прорывались сподвижники Льва Борисовича как по линии Газпрома, так и по линии «делового» Братства, где он был богатеньким Фазаном, но всем им в приеме было отказано. Звонила супруга Полозова, её тоже вежливо послали. С адвокатом, который колотился по всем инстанциям, даже разговаривать не стали.

Полозова, который уже второй день пребывал в отсидке, в полдень привезли в Резиденцию. Привезли в наручниках, с завязанными глазами, дабы не видел, куда везут. Провели в подвал — была там большая, глухая, пустая комната рядом с тиром, в которую загодя принесли кухонный стол и стулья, — где повязку сняли. К тому времени Полозова уже начал пробивать нервный озноб.

В комнате этой, сплошь из бетона с единственной лампочкой под потолком, не комнатой даже, а скорее казематом, находились четверо. Двое были следователи прокуратуры — воспитанники Резиденции, двое других — тренер Сергеич и охранник Гаврилов. Следователи сидели за столом, Сергеич и Гаврилов стояли у стены.

Вот эти двое последних, здоровенные, себя поперек шире, один кудрявый с бородой, другой скуластый с короткой стрижкой, напугали своим отстраненным видом. Они здесь были вроде мебели, вроде пыточной дыбы, вроде тех механических болванов, которые загоняют иглы под ногти и бездушно, неотвратимо ломают кости.

— Мама, — слабо сказал Полозов, усаживаясь на указанный ему стул напротив стола. Не сказал даже, а просипел, ибо в горле пересохло.

— Что? — спросил следователь N 1, молодой и тощий, оторвавшись от дипломата, в котором копался.

— Утку просит, — мрачно пошутил молодой же, средней упитанности следователь N 2, перед которым на столе лежала куцая стопка белой бумаги и авторучка.

— Хороший знак.

Следователь N 1 посмотрел на Полозова, неожиданно подмигнул ему и сказал чопорно:

— Начнем, господа-товарищи.

Ясно, что сам не принимал всерьёз этот допрос.

Вскоре, однако, оказалось, что всё очень даже всерьёз. Ребятишки эти много чего знали из жизни Полозова как в качестве руководителя Газпрома, так и в качестве подпольного деятеля Фазана. Впрочем, обе эти стези были так хитро переплетены, что отделить одно от другого практически было невозможно. Иной вопрос, что это еще нужно было доказать. Поэтому Полозов, соглашаясь с общеизвестными фактами, всё прочее отрицал.

Но вот что странно. В тот момент, когда он врал, стул под ним начинал скрипеть, а так как врал он постоянно, то и стул скрипел соответственно. Прямо мистика какая-то.

Не раз уже бородатый говорил ему густым голосом: «Не крутись», — но он ведь и не крутился.

Два этих плечистых болвана так и не сели, прохаживались за спиной, и это нервировало. Полозов косил назад, ожидая, что вот сейчас у кого-нибудь из них кончится терпение и он подойдет, вознесет свой кулак-чайник и обрушит ему, Полозову, на голову.

И ведь не сделаешь ничего, защиты никакой.

Спрашивал в основном следователь N 1, следователь N 2 кропал что-то на бумагах. Прошел уже, наверное, час.

Бородатый вдруг вышел, поотсутствовал минут пять, потом вернулся с… Куреповым.

Полозов, увидев второго после Хозяина человека, способного помиловать движением мизинца, воспрял, потянулся навстречу, но стриженый положил тяжелую руку ему на плечо, придавив к стулу.

Курепов небрежно подсел к столу, закинул ногу на ногу, этакий юный элегантный хлыщ, которого одевают еще папа с мамой, впился глазами в бумаги, которые ему услужливо подал следователь N 2. Несмотря на то, что свет был тускл, читал он быстро, и всё это время в каземате царило предупредительное молчание.

— Связь с мафией, стало быть, отрицает, — констатировал Курепов, закончив читать.

— С какой мафией, Леонид Петрович? — встревожился Полозов. Не знал он никакой мафии. Хищения были, приписки и недописки всякие, переводы, так сказать, денежных сумм со счетов на счета, но чтобы мафия — это увольте. Мафия — это же коррупция, это же организованный грабеж, подрыв государственных основ. Не-ет, Леонид Петрович, мы люди маленькие, мы по мелочам, между собой, Петя — Васе, Серега — Узбеку, Лось — Фазану.

— Будто не знаете, Лев Борисович, — ответил Курепов, делая знак следователям, что они свободны.

Те вышли, с натугой открыв и закрыв за собою железную дверь.

— Страну обворовываете, — продолжал Курепов. — В одиночку такую страну не обворуешь, пупок надорвешь. Создали, понимаешь, преступную организацию, скорешились с китайцами, турками и прочими исламистами и пошли грабить. Кто Израилю задарма газ гонит, Пушкин, что ли? Вы, Лев Борисович. Только не задарма. Вы лично от этого хороший навар имеете. А на страну вам наплевать.

— Поклёп, — побледнев, прошептал Полозов.

Был Израиль-то, был.

— Хочу, чтоб ты перед всеми покаялся, Иуда, — сказал Курепов. — На суде. Судить тебя будут.

— Клевета это, — отозвался Полозов, покрываясь холодным потом. — Вас обманули. Напраслину возвели, а вы и верите гадам всяким.

— Сейчас напишешь, как всё было, — Курепов встал. — Подробно. Понял, кобелина? Ни одной сучки, поди, не пропускал. А? Ну-ка, признавайся, сколько девок испортил. С черной икры-то оно, наверное, хорошо с потенцией? Убью, сявка.

Он вдруг прыгнул на Полозова, повалил вместе со стулом, начал бить кулаками в лицо, сначала не больно, а потом всё увесистее и увесистее, будто учился по ходу дела.