Пожалуй, самое время поговорить о пензяках Диане и Николае Романовых. Буквально чуть-чуть. Они были в золотой поре (Диане сорок восемь, Николаю пятьдесят) и как раз относились к категории полупритопленных. Родное их предприятие в самый разгар демократии приказало долго жить, и они устремились в коммерцию. В ту самую коммерцию, когда затариваешься на оптовом складе губной помадой, туалетной водой, зубной пастой и пытаешься это спихнуть таким же нищим, как и ты сам.

И что же? Диана Петровна немедленно стала просто Дианой, Николай Исаевич — Колей. Лица у них, как у всяких уличных торговцев, продубели, прокоптились и превратились в моськи. Каждый Божий день приходилось шустрить, карячить на себе все эти коробки, расхваливать фуфло, которым сам сроду не будешь пользоваться, отстегивать толстомордым пацанам-держателям рынка кровные червонцы, зимой мерзнуть, летом плавиться от жары, и т. д., и т. п. А в результате заработок — с тараканью душу.

К чему все эти тары-бары? К тому, что, прослышав о выдвижении младших Рапохиных, Романовы подались в Москву. Впрочем, об этом несколько позже.

— Прачечная? — спросил в трубку Курепов измененным голосом.

Чудак, думает, что его не узнают.

— Вахта слушат, — ответил Венька, подыгрывая. Стандартный ответ, рифмующийся с прачечной, уже навяз в зубах.

— В двадцать ноль-ноль в Резиденцию, — сказал Курепов. Теперь у него якобы заплетался язык. — Будет кагал.

— Селедку приносить? — уточнил Венька. — Стакашок? Или будет накрыто?

— Второе вернее, — сказал Курепов. — С ночевой.

Положил трубку.

Что ж, когда-то это должно было случиться. С коллегами всё больше приходилось общаться на ходу во время эпизодических посещений Белого Дома. Подоспело, видать, время пообщаться за столом, в тесном кругу.

Был, правда, один нюансик. Завтра в десять утра на аудиенцию должен был явиться академик Петров из этих, из присыпанных нафталином, известных во всем мире и окрестностях, а тут министр с выпученными глазами и амбре после бессонной ночи. Кто его знает, этого Петрова, как он отреагирует. Может, пойдет языком молоть, что от министра амбре, что культурой управляет алкоголик, и вообще начнет делать всякие обобщения. Они, эти академики, эти мамонты тысячелетние, горазды на обобщения. Но может, и виду не подаст. Они, эти старцы, многого в жизни повидали…

В восемь вечера Венька был в Резиденции.

Тут надо сказать об одной его особенности. Полагающихся по штату шофера и двух охранников Венька работой не обременял — повсюду на оставшемся от старых времен «Ауди» гонял в полном одиночестве. Курепов высказывался по этому поводу в том плане, что идет подрыв авторитета, несолидно, мол, государственному чиновнику носиться по городу, как какой-нибудь шестерке от мелкого бизнеса, но Венька всё равно делал по-своему.

Короче, в восемь он прикатил в Резиденцию.

Стол был накрыт в банкетном зале.

Повара под предводительством тети Маши постарались на славу. Всё было оформлено, как любили говаривать старые рестораторы, по первому классу. Скатерти, накрывающие составленные в длинный ряд столы, что символизировало одну большую кормушку, были белы и хрустки, как снег. Резной хрусталь переливался весенними сосульками. В этом белоснежном сверкающем обрамлении сочно и выгодно смотрелись аппетитные многоцветные яства, каждое из которых было приготовлено по-особому, с форсом. Ало-розовая сёмга, например, не просто была нарезана тончайшими пластинами, а каждая такая пластина была скручена в трубочку и наколота на деревянную шпажку с удобной ручкой. Ветчина была сделана рулетиком с наполнителем из размельченных яиц, маринованных грибов и зелени. Помидоры нафаршированы еврейской закуской — смесью тертого сыра, майонеза и чеснока. Янтарный студень обильно посыпан клюквой, а пышная «шуба» — дроблеными грецкими орешками. И так далее, и тому подобное. Разумеется, было много шампанского, торчащего внаклон из серебряных ведерец, коньяка, водки, французского вина в корзиночках, фруктов.

Веньке выпало сидеть напротив Кирилла. Стол был широк, щедро заставлен, и Кирилл за всеми этими щедротами как бы находился в засаде. В общем шуме и гаме до него было не доораться.

По левую руку от Кирилла восседал острый на язык, красивый, как Нарцисс, чернокудрый Иосиф Лазарев. Порой они наклонялись друг к другу, говорили что-то, улыбались этакой блуждающей улыбкой. Лазарев был министр экономики, ему было о чем поговорить с министром финансов, но что-то в их отношениях было не то. Не понравились Веньке эти блуждающие улыбочки.

Рядом с Венькой сидели Аксельрод — справа и Дохлер — слева. Маленькому ушастому вороватому Ефиму Дохлеру в кабинете досталась должность министра образования. Поначалу он обиделся, но потом, увидев, что в системе образования существует множество могучих нераскрытых резервов, успокоился. Здесь можно было запросто делать нетрудовые накопления и при этом ни за что не отвечать. А бюджет? Черт с ним, с бюджетом, пусть о том, как его растаскивать, у других голова болит.

С ведомством Веньки Рапохина по службе Дохлеру приходилось общаться больше, чем с другими, поэтому он и сел рядом с ним как бы на правах хорошего знакомого.

По габаритам Дохлер несколько выпадал из общего стандарта команды, в основном все её представители были крупны и высоки, однако в активности превосходил многих. Короче, был свой в стае.

В течение часа пирующие основательно набрались и, естественно, наружу попёрло всё то глубинное, что по трезвой тщательно скрывается.

Кто-то принялся громогласно требовать баб, кто-то полностью перешел на мат, кто-то начал задираться ко всем подряд.

Немедленно появились женщины из наилучшего в столице стриптизклуба, из невидимых динамиков грянула разухабистая кабацкая музыка, лампы погасли, зажглись настенные светильники, и в интимной полутьме начался волнующий процесс танца-раздевания.

Как только с какой-нибудь из дам слетала важная часть туалета и наружу выплывали полные груди либо обнажались чресла с выбритым лобком, члены кабинета кричали «ура», чокались и хлопали очередную стопку. Закусывали семгой, вот тут-то и пригодилось, что рыба нанизана на деревянную шпажку.

Вышколенные девицы тети Маши, не обращая внимания на танцующих и выставляющих свои гениталии развратниц, быстро поменяли тарелки с недоеденным и уже остывшим люля-кебабом на обжигающее азу в горшочках. От горшочков исходил такой аппетитный аромат, что пирующие, забыв на время о гениталиях стриптизерш, принялись, урча, рыгая и отпыхиваясь, хлебать ложками вкуснейшее острое варево. При этом было пропущено по паре стопок водки.

Стриптизерши в это время, не особенно себя обременяя, вяло пританцовывали под музыку. В зале было жарко и голышом они чувствовали себя вполне комфортно, вот только не мешало бы выпить и закусить. Эти ребятишки, эти очередные хозяева так смачно шамали, что кишки подводило. Приходилось, однако, терпеть. Шеф Юрий Карлович Заболотный строго-настрого предупредил делать только то, что будет велено хозяевами. Велено будет жрать — покушаете, велено будет отдаться — отдадитесь. За вечер, сказал Юрий Карлович, с отдачей — без отдачи ли, неважно, каждой полагается по пять тысяч баксов, что сверх того от щедрот хозяев, то ваше.

Наконец, высокопоставленные члены напитались, вслед за чем последовало предложение танцевать вновь, но покруче, посексуальнее. А всего лучше разбиться на пары и в такт музыке подзаняться лесбиянством, можно также выбрать подходящий пестик и самоуслаждаться в одиночестве, можно услаждать пестиками друг дружку, за лучший вариант приз десять тысяч долларов. Пестиками могут служить свечи, морковки, бананы и пластиковые пенисы.

Озвучивший данное предложение Курепов хлопнул в ладоши, и всё те же девицы тети Маши внесли на подносах вышеуказанные предметы.

Что и говорить, желание хозяев было несколько неожиданным, но куда деваться. Юрий Карлович строптивых не любил.