Однако эта ситуация была в более или менее полной мере характерна лишь для начала периода Чуньцю, после чего выяснилось, что чжоуский ван просто не в состоянии самостоятельно, собственными силами поддерживать желанный для всех баланс. Дела в Поднебесной шли все хуже и хуже, так что объективная опасность, о которой позже напоминал Конфуций, становилась вполне реальной. Дело вовсе не в том, что варварские племенные протогосударства, коих было в ту пору достаточно много не только вокруг Чжунго, но и внутри него, слишком досаждали чжоусцам. Этого, насколько можно судить по материалам источников, не было. Однако центральная власть в Поднебесной тем не менее практически всеми переставала ощущаться. Возникал хорошо известный политологам феномен вакуума власти. Вакуума, который кто-то обязательно вынужден был заполнить.
Разумеется, это не означает, что чжоускому вану следовало сразу же сдать все свои позиции и решительно отступить или хотя бы заметно потесниться. Все обстояло далеко не так просто. Даже не будучи в силах осуществлять реальную власть политического центра, ван продолжал оставаться своего рода опорой, фундаментом цивилизации в Поднебесной. А так как квинтэссенция древнекитайской цивилизации — в отличие, скажем, от индийской — заключалась прежде всего в выработке и сохранении социально-политических нормативов ритуальной этики, то не приходится удивляться тому, что едва ли не важнейшими из признанных функций и привилегий чжоуского вана в феодализированной структуре считались его право и обязанность всех поучать и наставлять, т. е. следить за соблюдением формального порядка и не допускать его нарушений.
Разумеется, практически это было невозможно, ибо принятые нормы, должный порядок и вообще элементарный этический стандарт нарушались на каждом шагу, в том числе и в домене. Однако в задачу вана и не входили функции жандарма. Его миссия сводилась к тому, чтобы с высоты своего величия все видеть и замечать, без стеснения выговаривать всем за их оплошности и поощрять тех, кто является образцом желаемой всеми нормы. Иными словами, к функциям вана по традиции продолжали относиться право и обязанность вырабатывать некий эталон должного — прежде всего социального — поведения и соответственно учить всю Поднебесную вести себя именно так, а не иначе.
Особенно интересны в этом смысле поучения, собранные в «Го юе». Все они обычно насыщены выспренной дидактикой, но наиболее показательны среди них как раз те, что так или иначе связаны с чжоуским ваном, будь то поучения от его имени или наставления от имени его советников, в том числе подчас и обращенные к самому вану (по принципу «врачу — исцелися сам»). И эта ритуально-церемониальная зацикленность текстов на дидактических поучениях, которая так или иначе проявляла себя не только в «Го юе», но почти во всех древнекитайских источниках, особенно в конфуцианских канонах, призвана была постоянно напоминать о том, что изначально было квинтэссенцией китайской цивилизации и на страже чего был обязан стоять чжоуский ван.
Разумеется, заботиться о сохранении и упрочении в обыденной практике выработанных веками ритуальных нормативов было делом не одного только вана. Однако ван был вершиной той сложной системы, которая призвана была блюсти священные нормативы, и именно в этом качестве он воспринимался как гарант древнекитайской цивилизации, как точка опоры всего китайского, столь очевидно отличного от нецивилизованного варварского. Именно эти функции вана и были основными, они же определяли тот круг обязанностей и привилегий верховного чжоуского правителя, которые ван по традиции пытался осуществлять по меньшей мере на протяжении первой половины периода Чуньцю.
На плечах вана, даже лишенного реальной политической власти и былого военного могущества, лежала прежде всего нелегкая задача заботиться об обустройстве Поднебесной. Именно этим, а не амбициозными или тем менее корыстными устремлениями объясняются его попытки вмешиваться в дела вассалов, включая могущественные царства, как например Цзинь. Вмешательства такого рода достаточно быстро показали свою неэффективность. Потеряв сына в Цзинь (не говоря уже о разгромленном войске), Пин-ван не сумел добиться чего-либо существенного. Не добился успеха и его преемник Хуань-ван, хотя посланный им в Цзинь правитель царства Го, исполнявший в те годы функции одного из двух главных министров вана, дважды одерживал там победы. Чжуан-ван, насколько можно судить по источникам, в дела Цзинь уже не вмешивался, а его сын Ли-ван[108] не только отказался от прямых интервенций, которые чжоуским ванам уже были явно не по силам, но и вынужденно согласился с тем результатом, который был достигнут в Цзинь в ходе затянувшейся на три четверти века междоусобицы. Победителю ван присвоил соответствующий титул, не постеснявшись принять за это ценные подарки из цзиньской казны.
Не привели к успеху и вначале робко предпринимавшиеся попытки вана собственными силами управляться со своими обидчиками, как это было с царством Чжэн. Не представляли собой силу не только его войско (куда делись прежние 14 армий?), но и собранные им коалиции. Первая же из них, с участием армий Го и Чэнь, потерпела сокрушительное поражение от Чжэн, что, видимо, раз и навсегда положило конец попыткам чжоуских ванов решать свои споры с вассалами, опираясь на военную силу. Сыну Неба оставалось одно: смириться со своей военно-политической немощью и сконцентрировать внимание на выполнении тех ритуально-церемониальных функций, которые не требовали демонстрации силы, но зато не только высоко ценились, но и практически всеми считались наиважнейшими, гарантирующими стабильность в Поднебесной. К их числу едва ли не в первую очередь относилось характерное для любой феодальной структуры право инвеституры, т. е. утверждения сюзереном вассала и его наследника во владении.
Из многочисленных записей источников явствует, что это свое право по отношению к вассалам, правителям царств и княжеств (во всяком случае, в пределах Чжунго) чжоуский ван ревниво оберегал и по мере надобности реализовывал, посылая своего официального представителя с соответствующим поручением. Об этом, в частности, многократно говорится в «Цзо-чжуань» применительно к Лу, обычно в виде комментария к соответствующей записи в хронике «Чуньцю», а в более пространной форме — в поучениях, коими столь насыщен «Го юй».
Когда в 650 г. до н. э. в Цзинь к власти пришел И У, ставший Хуэй-гуном, чжоуский Сян-ван послал сановника шао-гуна и чиновника-нэйши с поручением вручить новому правителю нефритовый жезл как символ его власти, легитимирующий эту власть. Согласно «Го юю», Хуэй-гун отнесся к церемониалу вручения инвеституры небрежно, неправильно держал жезл, опустив его ниже уровня глаз, а при поклоне не коснулся головой земли. А коли так — был сделан вывод, — то долго новому правителю у власти не удержаться, как не избежать беды и тем его сановникам, которые не проследили за ритуалом с должной тщательностью. После многословного разъяснения всех других недобродетельных акций Хуэй-гуна авторы текста вновь возвращаются к церемониалу вручения жезла и напоминают, что высказанное таким образом пренебрежение к вану будет небезразлично Небу, которое не преминет наслать на виновных беду [85, с. 11–13; 29, с. 3537, 314–315].
Сразу же вслед за этим отрывком, как бы для контраста, в этом тексте рассказывается, как в аналогичной ситуации проявил себя цзиньский Вэнь-гун, преемник Хуэй-гуна. Посланников вана встретили сановники на границе царства, ухаживали за ними, угощали их. Церемония была торжественной. После передачи устных распоряжений вана Вэнь-гун облачился в парадные одежды, принял жезл, держа его должным образом, и устроил пир для всех собравшихся, оказав при этом особые почести и щедро одарив подарками посланцев вана [85, с. 13–14; 29, с. 37–38]. И хотя здесь невооруженным глазом видна пристрастность составителей текстов, очевидно главное: перед нами описание торжественного ритуального церемониала инвеституры, совершавшегося от имени чжоуского вана.
