— Но отчего же Бригмоля допрашивали предпочтительно перед другими?

— Потому что предполагали, что он знает об этом деле более всех нас, так как мистер Дунбар ему заказывал обед. Но я и горничная Элиза Джэн были в холле в ту самую минуту, когда вышли оба джентльмена.

— Так вы их видели обоих?

— Да, сэр, так же хорошо, как я вас вижу теперь. Признаться сказать, я очень удивился, когда оказалось, что убитый джентльмен быль не кто иной, как лакей.

— А вы не очень-то продвигаетесь с вашим письмом, — сказал мистер Картер, многозначительно взглянув на меня.

Я до сих пор еще ничего не записал, ибо не видел ничего важного в словах слуги; но теперь, поняв намек сыщика, принялся за дело.

— Отчего вас так удивило, что один из джентльменов был лакей? — спросил мистер Картер.

— Потому, сэр, что он казался истинным, природным джентльменом, — ответил слуга, — не то чтобы он был благороднее на вид, чем мистер Дунбар, или одет лучше его, напротив, платье мистера Дунбара было новее и красивее, но он отличался какой-то особенной небрежностью — верным признаком высокого происхождения.

— Какого вида был этот человек?

— Гораздо тоньше, бледнее и красивее мистера Дунбара.

Я записал слова слуги, но не мог не подумать при этом, что весь этот разговор был без всякой пользы.

— Бледнее и тоньше мистера Дунбара, — повторил сыщик. — Гм! Но вы еще заметили, что имели что-то сказать на допросе, если бы вас призвали в суд. Что это такое?

— Я вам скажу, сэр, это мелочь, безделица; я часто говорил об этом Вильяму Бригмолю и другим, но они уверяют, что я ошибся; а Элиза Джэн, глупая, ветреная девчонка, не может поддержать меня. Но я торжественно заявляю, что говорю правду и нисколько не ошибаюсь. Когда оба джентльмена вошли в холл, то сюртук того из них, которого после убили, застегнут был на все пуговицы, кроме одной, и в это отверстие виднелась большая золотая цепочка.

— Ну так что же из этого?

— Сюртук другого джентльмена был расстегнут, и я очень хорошо приметил, что на нем не было никакой цепочки. Но когда он возвратился после прогулки один, то я увидел на нем золотую цепочку, и, если я не ошибаюсь, ту самую, которая виднелась на груди убитого. Я готов почти утверждать, что это — та же самая цепочка, ибо золото было особенно темного цвета. Я все это сообразил только впоследствии и, конечно, очень удивился этому странному случаю.

— Не знаете ли вы еще чего?

— Нет. Ах да, Бригмоль однажды за ужином, через несколько недель после следствия, рассказал нам, что когда мистер Дунбар открывал перед ним свою шкатулку, то долго возился с ключами и никак не мог найти нужного ключа.

— Вероятно, он был очень смущен и руки у него дрожали? — сказал сыщик.

— Нет, сэр. По словам Бригмоля, мистер Дунбар казался совершенно хладнокровным, как будто железным. Но дело в том, что он пробовал то тот, то другой ключ, пока не нашел наконец подходящий.

— Неужели! Это, действительно, странно.

— Но я надеюсь, сэр, что все, что я вам сказал, останется между нами, — сказал слуга, — я не имел ни малейшего намерения оскорбить мистера Дунбара, а только отвечал на ваши вопросы и…

— Не бойтесь ничего, любезный, — ответил сыщик. — Вы можете без опасения сказать все, что знаете. Многое о подобных делах не попадает в газеты, и потому любопытно и интересно послушать рассказ очевидца. Сделайте одолжение, принесите нам чаю, и, пока вы его будете заваривать, вы можете кое-что еще нам рассказать.

Слова эти, видимо, успокоили лакея, и он, взяв поднос, вышел из комнаты.

— Ну, — сказал мистер Картер, — мой приятель, владелец Модслей-Аббэ, попался в мои когти или уж я очень ошибаюсь.

— Неужели! Каким образом? — спросил я с удивлением. — Все толки о золотой цепочке должны быть вздором. К чему Генри Дунбару часы и цепочка Джозефа Вильмота?

— Вы совершенно правы, — ответил мистер Картер. — К чему Генри Дунбару цепочка Джозефа Вильмота? Вот один вопрос. Почему дочь Джозефа Вильмота старается всеми силами защитить Генри Дунбара после свидания с ним? Вот вам и второй вопрос. Попробуйте-ка их разрешить.

Я ответил, что, вероятно, слова мистера Картера ничего более как мистификация и что ему вполне удалось меня поразить.

Мистер Картер засмеялся с видом торжества.

— Не беспокойтесь об этом, сэр; предоставьте мне это дело, а я уж его устрою. Подождите конца, мистер Остин, и не теряйте терпения. Знаете ли, что я намерен сделать завтра?

— Нет, не знаю.

— Я больше не буду терять времени на пустые расспросы. Я велю выкачать всю воду из ручья на том месте, где совершено убийство. Я постараюсь найти платье несчастного Джозефа Вильмота».

«Остальная часть вечера прошла довольно тихо. Мистер Картер выпил свой чай, потом попросил у меня позволения пойти на улицу покурить. Когда он ушел, я снова принялся за письмо к матери. Окончив его, я вышел из отеля, чтобы опустить письмо в почтовый ящик. Ночь была светлая, холодная, и я с большим удовольствием дышал свежим воздухом, ибо от треволнений этого дня у меня разболелась голова. Почтамт находился на узенькой улице, неподалеку от отеля. На обратном пути, выйдя на большую улицу, я с удивлением увидел на противоположной стороне женскую фигуру. Она до того была похожа на Маргариту, что я испугался, словно увидел привидение. Я приписал это нервному раздражению и решил покончить это дело разом; я поспешно перешел через улицу и подошел к девушке, лицо которой было скрыто толстой вуалью.

— Мисс Вильмот, Маргарита! — воскликнул я.

Мне казалось невозможным, чтобы Маргарита была в Винчестере, и, по-видимому, я был прав; девушка гордо подняла голову и поспешила перейти улицу, как будто приняла мои слова за оскорбление. Я следил за ней, пока она не исчезла в одном из боковых переулков.

Я вернулся в отель и, усевшись перед камином, взял газету, но не мог прочесть ни одной строчки — так далеко были мои мысли от того, что я читал. Мистер Картер пришел не раньше одиннадцати часов; он был в очень хорошем расположении духа и выпил в один прием целый графин грога. Но как я ни допрашивал, я не мог от него ничего добиться, исключая то, что завтра он намерен начать поиски платья убитого. Я спросил, зачем ему нужно это платье и какую пользу принесет ему эта находка; но он только сказал, что я сам пойму, когда увижу.

Сегодня несчастный день, день ужасных открытий, но все же он не совершенно горестный, ибо великое открытие, сделанное нами, оправдало мою веру в женщину, которую я люблю.

Утро было холодное, дождливое, лучи солнца не пробивались сквозь мрачные, серые облака, покрывшие небо, и густая пелена тумана застилала весь пейзаж.

Мы встали рано и поспешно позавтракали. Несмотря на кажущееся спокойствие сыщика, я видел ясно, что он взволнован. Он выпил только чашку крепкого чаю и, съев кусок жареного хлеба, быстро надел шляпу и пальто.

— Я иду в здешнюю полицию, — сказал он. — Мне придется там сказать, по какому делу мы приехали, потому что мне понадобится их помощь. Если вы хотите присутствовать, когда будут выкачивать воду из ручья на месте преступления, то можете прийти в рощу к двенадцати часам. Я уже буду там с рабочими.

Мистер Картер ушел в половине девятого, и в это утро мне время показалось чрезвычайно долгим; наконец, в одиннадцать часов я вышел на улицу, несмотря на проливной дождь.

Проходя мимо собора, я увидел моего друга сыщика: он разговаривал с каким-то стариком и сделал вид, что не заметил меня; поняв из этого, что я ему помешаю, я медленно пошел по той самой тропинке, по которой мы шли накануне, по которой когда-то шел в рощу человек, не зная, что его там поджидает смерть.

Не успел я пройти и полумили, как меня догнал сыщик.

— Я вас не признал, — сказал он, — потому что боялся, что, увидев вас, старик перестанет говорить, и я, может быть, лишусь важных сведений.