— Дерби, — пробормотал он, — Дерби. Значит, он пробирается на север. Какой черт его туда тянет?

Путешествие по железной дороге из Шорнклифа в Дерби в холодную весеннюю ночь, посреди мрака, подернувшего черным покровом унылые, голые поля, при заунывном вое ветра, не могло доставить особенного удовольствия. Эта нескончаемая плоская равнина, на которую мы смотрим ночью из окна вагона, кажется унылой степью, перенесенной из Центральной Африки по волшебству, чтобы придать ужас ночной поре, который исчезнет при первом пении петуха.

Мистер Картер никогда не путешествовал без толстого пледа и без карманной фляжки с водкой, потому, поддерживаемый этими внутренними и наружными предохранителями от холода, он уселся в угол вагона второго класса и устроился по возможности комфортабельно.

К счастью, не было тех трудностей, к которым бы сыщик не привык, и сидеть в вагоне второго класса, закутанным в толстый плед, казалось ему чрезвычайно приятным отдыхом в сравнении с его прежними похождениями. Он привык спать урывками, где Бог пошлет, и минуты через три после того как кондуктор захлопнул дверцы вагона, он уже громко храпел.

Но ему не дали долго спать. Дверь внезапно открылась, и громкий голос прокричал под самым его ухом ужасное известие, столь пагубное для отдыха путешественников: «Перемена вагонов!» Все путешествие от Шорнклифа до Дерби, казалось, только и состояло из перемены вагонов; и бедному мистеру Картеру чудилось всю ночь, что он переходит из одного вагона в другой, с одной линии железной дороги на другую, с временными остановками на сквозных платформах, которые обдают холодом измученного странника, путешествующего в ночное время.

Наконец после переезда, казавшегося бесконечным от частых тревог, которые всегда заставляют сонных людей терять счет времени, сыщик достиг Дерби. Он немедленно отыскал станционного смотрителя и получил от него другую маленькую записку мистера Тобльса, очень похожую на ту, которую ему вручили в Шорнклифе.

«Все благополучно до Дерби, — писал Соня-Том. — Молодец в меховом пальто взял билет в Гул. Я тоже и еду с ним вместе. Ваш покорный слуга Т.Т.».

Мистер Картер, не теряя времени, навел справки о том, как удобнее ему было догнать своего помощника и с ним хромого путешественника. Ему объявили, что надо будет обождать здесь часа два поезд, в котором он сможет доехать до Нормонтона, и что в Нормонтоне ему придется дожидаться около часа отхода поезда в Гул.

— Делать так делать, — воскликнул он с горечью, когда кассир сообщил эту новость. — Не можете ли вы еще как-нибудь проволочить время? Если ваша цель — взбесить человека, то, конечно, чем скорее, тем лучше.

Все это было произнесено вполголоса, и смотритель не смог расслышать этих слов, которые послужили только облегчением для накипевшего нутра сыщика.

«Соне повезло, — думал он, расхаживая по платформе. — Соне на этот раз выпали хорошие карты, и если он вздумает меня обмануть, но навряд ли он на это решится; мы — консерваторы и изменнику как раз укажем дорогу. Мы могли бы намекнуть, что ему следовало бы по причине болезни подать в отставку или написать ему вежливое письмо в этом духе, как это делают военные франты, чтобы отделаться от неприятного товарища».

В Дерби можно было достать все что угодно, и мистер Картер потребовал себе чашку дымящегося кофе и громадную пирамиду бутербродов. Покончив с ними, он удалился в залу, чтобы задать, как он выражался, выхрапку и приказал одному из сторожей разбудить себя за пять минут до отхода нормонтонского поезда, обещая дать ему на чай.

В зале топился камин и горела лампа. Какая-то леди, до половины закутанная в шаль и заваленная со всех сторон грудами картонок, спала в креслах перед огнем; при входе сыщика она вздрогнула, и, находясь в том состоянии полузабытия, когда каждая одинокая дама готова увидеть вора в каждом мужчине, она невольно схватилась за свои вещи.

— Гул, Гул, — бормотал сквозь зубы мистер Картер. — Он, конечно, намерен улизнуть в Роттердам, или Гамбург, или в Петербург — всюду, куда будет только отходить пароход. Он сядет на первое отходящее судно. Он — ловкий малый, очень ловкий малый; и если б не было Сони на станции, то мистер Джозеф Вильмот ускользнул бы из моих рук как нельзя лучше. Но если мистер Томас Тобльс не изменит мне, то мы его еще изловим и возвратим домой точно так, как нежные родители возвращают в школу беглого сына. Если только мистер Тобльс не изменит… но он не особенно много знает об этом деле и совершенно не ведает о добавочной награде и об улике, найденной в Винчестере, потому я надеюсь, что Томас Тобльс останется верным. Человеческая натура чрезвычайно благородная, — продолжал сыщик, — но я всегда замечал, что чем строже ее держишь, тем лучше она становится.

Наступило утро, солнце сияло, птицы пели, на зеленых лугах, окружающих дымный город, паслись коровы, поселяне толпами отправлялись на работу; по сторонам дороги лежала скошенная душистая трава, и новорожденный день, казалось, нес на себе отпечаток невинной молодости. Сыщик вышел на платформу, спокойный, сдержанный, решительный; он, по-видимому, ничем не отличался от энергичных, деловых людей, приехавших на одном с ним поезде и спешивших теперь к своим занятиям, ничто не говорило в нем, что он — безжалостная ищейка, преследующая убийцу. Он поспешно оглянулся. Нет, мистер Тобльс ему не изменил. Этот джентльмен стоял на платформе и следил за выходящими пассажирами. Лицо его казалось желтее прежнего, и он шевелил губами с еще большей энергией; мистер Картер, хорошо знавший привычки своего помощника, тотчас понял по этим признакам, что дело не удалось.

— Что же, — сказал он, хлопая по плечу Соню-Тома, — он улизнул от вас? Говорите же, я вижу по вашему лицу, что он улизнул.

— Да, вы отгадали, — ответил мистер Тобльс обиженным тоном. — Но, хотя он и улизнул, вам нечего смотреть на меня с таким презрением, будто это моя вина. Не выпустить из вида такого человека — все равно что не дать выскользнуть из рук угрю.

Сыщик взял под руку своего помощника и вышел с ним на безлюдную, мрачную площадку позади станции.

— Расскажите мне все, — сказал он, — не забудьте ни малейшей подробности да держите ухо востро.

— Я дожидался в кассе на шорнклифской станции и в начале третьего вижу, входит мой клиент и берет билет; слышу, как он говорит: «в Дерби»; только он вышел из кассы, я беру себе билет туда же. Приезжаем мы в Дерби, и, несмотря на частые перемены вагонов и на всякие остановки, каждый раз при перемене вагона я не упускаю из вида моего джентльмена, который ужасно хромает и подозрительно оглядывается, чтобы заметить, не следят ли за ним. Разумеется, за ним не следят — о нет, не было ничего подобного. Среди всех невинных молодых людей, подверженных соблазну этого злого света, никогда не бывало столь невинного младенца, как писец адвоката, который рассказывал соседу довольно громко, чтобы молодец в меховом пальто мог расслышать его слова, как его вызвал по телеграфу его хозяин, занятый делами выборов где-то за Гулем; при этом он ругал немилосердно своего хозяина, заставившего его ехать с таким скучным поездом. Наконец, мы приезжаем в Дерби, и мой молодец берет билет в Гул; приезжаем мы в Гул, и я вижу как он выходит на платформу; вижу, как он садится в наемную карету и слышу, как он кричит: «в отель “Виктория”», но было уже около десяти часов, наступила темнота и завыл ветер. Я вскакиваю позади кареты, и, таким образом, то бегом, то держась за нее руками, достигаю отеля «Виктория»; здесь я соскакиваю, и смотрю как мой молодец входит в отель, ужасно прихрамывая от боли. Он отправляется прямо в холл, и я за ним: гляжу, мой любезный греет перед огнем свою бедную, увечную ногу, а саквояж и теплый плед лежат рядом на столе; но вот он вдруг встает и, сильно похрамывая, выходит из комнаты; я слышу, как он расспрашивает о времени отхода поездов в Эдинбург; я спокойно продолжаю сидеть (впрочем, полагаю, что это продолжалось не более трех минут) для того, вы понимаете, чтобы он не заметил, что за ним следят. Спустя три минуты я выхожу из холла, вполне уверенный, что найду его в буфете; но ни в передней, ни в буфете его нет. Слуга объявил мне с очень торжественным и хладнокровным видом, что хромой джентльмен вышел на набережную полюбоваться видом и купить сигар и что он минут через десять вернется, так как он заказал себе к тому времени баранью котлетку. Я выхожу в ту же дверь, полагая, что хромой приятель где-нибудь поблизости; но прихожу на набережную, и нигде не вижу его следов; я бегаю по всем окрестным улицам, но все напрасно; через полчаса мне пришлось вернуться в «Викторию», усталому, как собаке. В зале лежали его саквояж и теплый плед на том же месте, куда он их положил, а около камина накрыт был для него маленький стол. О нем же самом не было ни слуха, ни духа; потому я опять вышел на улицу; пот градом катил по моему лицу, и я исходил этот прекрасный город по всем направлениям; смотрел вправо и влево, расспрашивал повсюду, где мог только предполагать, что подобный молодец спрячется — но все без малейшего результата. В час ночи я вынужден был возвратиться в «Викторию» на ночлег. Как только я проснулся сегодня утром, снова бросился на набережную узнавать об отходящих кораблях, но ни одно судно не собиралось отойти в это утро, и единственный корабль, который отходил в Копенгаген в следующую ночь, не принимал пассажиров; впрочем, судя по наружности шкипера, я уверен, что он готов принять любой груз, даже целое кладбище трупов, если только ему хорошо заплатить!