— Ну что? — спросил я.

— Это письмо — совершенно чистосердечное, сэр, — ответил мистер Картер, — девушка не писала его ни под диктовку чужого человека, ни из-за денег. В нем проглядывает истинное чувство, если я могу так выразиться, — сердце, сердце женщины, а когда в деле замешано сердце женщины, то не ищите ума. Сравнивая это письмо со словами, сказанными вам в коридоре отеля, я вывожу самое блистательное заключение, до которого когда-либо доходил сыщик.

При этих словах вечно серьезное лицо мистера Картера покрылось ярким румянцем — верным признаком неожиданной радости. Он заходил взад и вперед по комнате, не задумчиво и медленно, как всегда, а поспешно, бодро и весело. Я видел ясно, что письмо произвело на него какое-то положительное впечатление.

— Вы нашли ключ к тайне? — воскликнул я. — Вы видите…

— Не торопитесь, сэр, — перебил он меня, нетерпеливо махнув рукой, — когда вы сбились с дороги в темную ночь и видите вдали свет, то не бейте в ладоши, не кричите «ура», прежде чем узнаете, какой это свет. Это — может быть, блуждающий огонек, а может быть, и свет в доме, который вы ищете. Предоставьте это дело мне и не торопитесь делать заключения. Я исследую все основательно, и тогда только скажу свое мнение. А теперь пойдемте погуляем и посмотрим то место, на котором было найдено тело убитого.

— Но как же мы отыщем это место? — спросил я, надевая шляпу и пальто.

— Да любой прохожий укажет нам, — ответил мистер Картер. — Не всякий день случаются в Винчестере убийства, и потому не сомневаюсь, что жители знают цену подобным происшествиям. Поверьте мне, это место известно всем и каждому.

Было пять часов пополудни, и мы, сойдя вниз, вышли на мирную и безлюдную улицу. Холодный ветер дул беспощадно и гнезда ласточек колыхались на обнаженных макушках деревьев. Я никогда не бывал в Винчестере и с удовольствием смотрел на старинные дома, красивый собор, зеленые поля и веселые ручьи. Вся эта сцена своей мирной тишиной произвела на меня сильное впечатление, и я невольно подумал, что если бы человеку суждено было вести уединенную, несчастную жизнь, то Винчестер — лучшее место для этого. В этом унылом, сонном, всеми забытом уголке мрачное однообразие дня прерывалось только гулом соборных колоколов или боем городских часов.

Мистер Картер основательно изучал все малейшие обстоятельства, имевшие хоть какую-нибудь связь с убийством Джозефа Вильмота. Нам указали дверь, через которую Генри Дунбар вошел в собор, тропинку, по которой банкир со своим старым слугой отправились в рощу. Мы пошли по этой тропинке в сопровождении мальчика, который удил рыбу неподалеку. Он взялся быть нашим провожатым и привел нас на то самое место, где было найдено тело убитого. Тут росла высокая береза, и, указывая на нее, мальчик сказал:

— Здесь в роще немного берез, а эта — самая большая, потому это место очень легко найти. Погода стояла очень сухая, в прошлом августе во время убийства, и воды в ручьях было вдвое меньше, чем теперь.

— А глубина везде одинаковая? — спросил мистер Картер.

— О нет, — ответил проводник, — поэтому здесь очень опасно купаться; в иных местах чрезвычайно мелко, зато в других большие обрывы, так что если вы не отлично плаваете, то лучше не ходите в воду.

Мистер Картер дал мальчику шесть пенсов и отпустил его; мы же прошли немного дальше и вернулись к собору. Мой товарищ молчал в течение всей прогулки. Перемена, происшедшая в нем после прочтения письма Маргариты, удвоила во мне доверие к нему, и я теперь терпеливее ожидал результата его поисков. Мало-помалу я осознал всю святость дела, которое взял на себя; мне предстояло не только открыть тайну странного поведения Маргариты, но и исполнить долг гражданина, стараясь всеми средствами найти убийцу Джозефа Вильмота.

Если бездушному злодею позволили жить припеваючи, гордо подымать голову в качестве владельца Модслей-Аббэ и главы торгового дома, пользовавшегося в течение двух веков честной славой, то ясно, что преступление терпимо обществом, потому что оно совершено одним из сильных мира сего. Если бы Генри Дунбар был нищий, который с голоду в минуту безумной злобы против человеческой несправедливости и неравенства поднял бы руку на своего богатого ближнего, то, конечно, полиция беспощадно преследовала бы его и довела рано или поздно до виселицы. Но в этом деле человек, возбуждавший законные подозрения, обладал высшей добродетелью, доступной нам, обладал миллионами, и полиция, так ловко преследующая низких и несчастных мошенников, отворачивалась и почтительно объясняла, что Генри Дунбар слишком великий человек, чтобы совершить такое дьявольское преступление. Эти и подобные мысли занимали меня, когда мы возвращались в гостиницу. Мы очутились дома не ранее половины седьмого и гостиничный слуга ждал уже нас с нетерпением, боясь, чтобы рыба не перестояла.

Пока мы обедали, я ожидал каждую минуту, что мистер Картер заговорит с ним об интересовавшем нас предмете; но он говорил все о посторонних предметах: о Винчестере, о последней судебной сессии, о погоде, о рыбалке — обо всем, кроме убийства мистера Вильмота. Только после обеда, когда на столе появились какие-то окаменелости, которые слуга выдавал за миндаль и изюм, мистер Картер приступил к делу. Впрочем, предварительная перестрелка была не без пользы: слуга стал очень разговорчив, откровенен и готов был рассказать все, что только знал. Я предоставил моему товарищу распоряжаться всем, и нельзя было без улыбки смотреть, как он, развалясь в кресле и держа в руках прейскурант вин, глубокомысленно рассуждал, который портвейн лучше: светлый, в сорок два шиллинга, или темный — в сорок пять.

— Я думаю, лучше попробовать номер пятнадцатый, — сказал он, отдавая прейскурант слуге. — Но смотрите, наливайте в графин осторожнее. Я надеюсь, что у вас погреб не очень холодный.

— О нет, сэр, хозяин наш очень заботится о погребе, — ответил слуга, выходя из комнаты, вполне убежденный, что имеет дело с двумя знатоками.

— Вам нужно закончить эти письма к десяти часам, мистер Остин, — сказал сыщик, когда вернулся слуга с графином портвейна на серебряном подносе.

Я понял намек и тотчас приготовил все, что нужно для письма, на маленьком столике у камина. Мистер Картер подал мне свечку, и я написал несколько строк к матери, пока он молча пил свой портвейн.

— Порядочное вино, — сказал он наконец, — очень порядочное; не знаете ли вы, откуда ваш хозяин достает его? Нет, не знаете. Вероятно, он сам разливал его в бутылки. Очень может быть, что он купил это вино на распродаже в Варен-Корте. Налейте себе стакан, — продолжал он, обращаясь к слуге, — а графин поставьте к камину, вино-то немного холодное. Да, кстати, я на днях слышал похвалы вашим винам от одного значительного, очень значительного человека.

— Неужели, сэр! — промолвил слуга, который, стоя на приличном расстоянии, очень тихо, почтительно отхлебывал свое вино.

— Да, о вашем отеле очень лестно отзывался не кто иной, как знаменитый банкир мистер Дунбар.

Лицо слуги просияло, и я, отложив в сторону письмо, которое начал писать матери, приготовил чистый лист бумаги для записывания слов слуги.

— Это, однако, была очень странная история, — сказал мистер Картер, обращаясь к слуге. — Налейте себе еще стакан; мой друг не пьет портвейна, и если вы мне не поможете, то я выпью всю бутылку и буду нездоров. Скажите, между прочим, вас допрашивали на следствии по делу об убийстве Джозефа Вильмота?

— Нет, — поспешно ответил слуга, — меня не допрашивали, хотя теперь и говорят, что нас должны были всех приводить к допросу. Вот видите, сэр, бывают такие вещи, которые один заметит, а другой — нет. Конечно, нашему брату не следует соваться вперед со всяким вздором, но ведь из целого вороха таких мелочей можно узнать что-нибудь и полезное.

— Но, конечно, кого-нибудь из ваших допрашивали? — сказал мистер Картер.

— О да, сэр, — ответил слуга, — прежде всего допрашивали хозяина, а потом буфетчика Бригмоля; но, сэр, надо сказать, что Вильям Бригмоль так занят собой, своими галстуками, воротничками, золотыми цепочками, что едва обратил бы внимание, если бы земля разверзлась и поглотила полмира. Я вам говорю это по чистой совести, без всякой злобы на Вильяма Бригмоля, с которым мы вместе служим вот уже скоро одиннадцать лет. Он, говорят, здесь буфетчиком целых тридцать лет, а, право, я не знаю, какая от него польза, кроме его манер и искусства заставлять скромных посетителей требовать дорогих вин. Что же касается следствия, то по этой части он столько же принес пользы, как римский папа.