Они завернули Шейну в покрывало с ее кровати, и Джон повел ее к двери. Выходя, девочка обернулась. Глаза матери и дочери встретились, они посмотрели друг на друга долгим взглядом. Лили хотела быть ее другом и близким человеком, вести ее по жизни без вмешательства отца. Вместо этого они вместе стали свидетельницами отверстого ада. Это сблизило их, но такая близость выковалась в горниле совместно пережитого ужаса.

— Поезжайте домой и ложитесь спать. Папа ляжет на полу, рядом с тобой. — Она обняла дочь. — Я приеду утром, когда вы проснетесь.

— Он не вернется, мамочка?

— Нет, Шейна, он никогда не вернется. Завтра я съеду из этого дома. Мы больше никогда не придем сюда. Скоро мы обе забудем, что это произошло.

Она знала, что лжет.

Как только они уехали, Лили стала торопливо бросать свои вещи в дорожную сумку. В доме воцарилось мертвое спокойствие. Стояла благостная тишина, словно ничего не произошло, но Лили трясло. В ее мозгу временами вспыхивало лицо преступника, каким она увидела его в момент бегства. Каждый раз, как ее посещало это видение, все начинало валиться из рук, она застывала на месте, как замороженная, тщетно пытаясь уловить, с чем ассоциируется у нее это лицо. Внезапно она снова увидела его, но на этот раз не в неверном свете, падающем из ванной, ненавистная харя глянула на нее с моментального фотоснимка.

Путаясь в полах пеньюара, пропитанного рвотой Шейны, она бросилась в гостиную. Она поскользнулась и упала. С пола она видела свой кейс. Добравшись до него на четвереньках, Лили начала набирать код замка. Руки ее дрожали. С третьей попытки замок открылся. Она выбросила папки на пол и стала лихорадочно перерывать их, так как знала, что фотография находится в одной из папок. Бумаги разлетелись по ковру.

Неожиданно из вороха бумаг выпала искомая фотография, и вот она держит ее в руках и разглядывает его лицо. Это был тот самый человек, который пытался изнасиловать проститутку. Тот самый клиент Клинтона, которого он сегодня отпустил. На нем был даже надет тот же свитер. Его арестовали и сфотографировали в той же одежде, в которой он совершил новое преступление. На снимке была запечатлена самодовольная наглая ухмылка. Должно быть, его освободили как раз тогда, когда она выходила из здания суда и тюрьмы, вернув ему его одежду и то, что было при нем при задержании. Кто-то подвез его сюда или подогнал ему машину к тюрьме. Должно быть, он следовал за ней от самого комплекса административных зданий.

У нее не осталось никаких сомнений после внимательного изучения ненавистной физиономии. Никаких сомнений. Это он.

У Лили участилось дыхание, в горле булькало и клокотало. Действие валиума прошло. Адреналин бушевал в венах. Она быстро перелистала листы полицейского дознания. Вот то, что она искала: его адрес — 254, Третья улица, Окснард. Его звали Бобби Эрнандес, и, хотя он был испанцем, местом своего рождения указал Фресно, в Калифорнии. Лили вырвала листок с адресом из дела и спрятала его в кармашек пеньюара. Она вернулась в спальню, надела свитер и джинсы, переложив туда предусмотрительно адрес. Она порылась в шкафу, пока не нашла отороченные мехом зимние походные ботинки. Джон настоял, чтобы она забрала с собой все свои вещи, чтобы из его памяти стерлось все связанное с ней. Он просил забрать все, кроме мебели. Ее он хотел сохранить, невзирая на тягостные воспоминания. В том же ящике лежала вязаная лыжная шапочка. Лили надела ее на голову, убрав под нее волосы.

После этого она направилась в гараж. Там, заставленный тремя-четырьмя коробками, стоял дробовик ее отца — полуавтоматический «браунинг» двенадцатого калибра. Отец пользовался им, когда охотился на оленей. Остается забавной загадкой, почему ее мать решила подарить ружье ей после смерти отца. Она отдала Лили шампуры для барбекю, авторучку и ружье. Больше ничего.

В тишине гаража, ощупывая руками приклад дробовика, Лили почти физически ощущала присутствие отца и слышала его голос: «Хороший выстрел, Лили. Ты стреляешь, как заправский мальчишка». Он произносил эту фразу своим громким грубым голосом по субботам, когда брал Лили с собой пострелять по пустым консервным банкам. Ему очень хотелось, чтобы у него родился мальчик. Она и правда никогда не мечтала о модных нарядах и красивых обручах для волос. К моменту, когда умер ее дед, ей исполнилось тринадцать лет, и она ни о чем так страстно не мечтала, как о том, чтобы родиться еще раз, но только мальчиком.

Лили нашла маленький ящичек с зеленоватыми патронами и снова услышала его голос, ясный, близкий и отчетливый: «Это называется — нарезные патроны, Лили-дили». Она зарядила магазин и сунула несколько патронов в тесный карман джинсовых брюк: «Эта пуля сделает в ком хочешь такую дыру, что через нее проскочит кот. Бьюсь об заклад на что угодно. Если эта штука зацепит, то убьет насмерть». Она не колебалась ни секунды. Его голос вел и подталкивал ее. «Как только ты прицелилась и решила стрелять — стреляй без промедления, иначе промахнешься». Он брал ее с собой на охоту на оленей, гордый своей дочерью. Он стремился показать своим приятелям, которые брали на охоту сыновей, что из его дочери получился хороший стрелок. «Думай, что это просто мясо, и стреляй, — говорил он ей в машине по дороге в лес, — оленина». Потом в лесу она впервые стреляла по живой мишени. В прицеле стояло красивое грациозное животное, но она заколебалась, зубы ее стучали, рука вспотела, она была не в состоянии спустить курок как следует. Она была разочарована. Она упустила зверя и поклялась себе, что больше никогда не промахнется.

Когда Лили покидала гараж, неся ружье дулом книзу, ее шаги гулким эхом отдавались в воздухе даже тогда, когда она сошла с выложенной камнями дорожки на ковер. Она ощущала себя очень тяжелой, вросшей в землю от переполнявшей ее решимости. Она больше не принадлежала себе, она была не одна. В ее теле теперь жили два человека. В ночной темноте резко и пронзительно зазвонил телефон. Этот звук был чужеродным и совершенно ненужным сейчас. Это был сигнал, сигнал к действию. Звонил Джон.

— Шейна уснула. Я очень беспокоюсь за тебя. Ты едешь?

— Я приеду через несколько часов. Не волнуйтесь. Я хочу успокоиться и принять ванну. Он сегодня уже не придет. Позаботься о Шейне.

«Делай только то, что умеешь делать лучше всего, — подумала она без недовольства, добровольно принимая на себя трудную роль, — и я сделаю то, что должна сделать, то, что нужно сделать».

Она уже заперла было дверь, но, вспомнив что-то, вернулась на кухню. Порывшись в ящиках, она нашла черный маркер, которым помечала ящики при переезде. Засунув его в другой карман брюк, она вышла из дома. Небо было ясным, светила полная луна. Свет уличных фонарей тысячами маленьких лун отражался от ухоженной зелени дворов. Переезжая, она лишь мельком познакомилась со своими соседями. Это были две пожилые супружеские четы, и по вечерам она слышала, как у них громко работают телевизоры. Те громкие и страшные звуки, которые незадолго до этого оглашали это место, падали, вероятно, на совершенно глухие уши. Теперь квартал выглядел мирным и спокойным, как будто здесь никогда ничего и не происходило. Над улицей висела такая мертвая тишина, что она сама по себе давила на уши, как очень громкий звук. Тишина была невыносимее самого адского грохота.

Лили прокралась к заднему бамперу своей машины и маркером начала исправлять ее номер. Номер ее машины был FP0322. Черным маркером она исправила его на ЕВ0822. Изменение не бог весть какое большое, но это было единственное, что она могла сделать. Она бросила ружье на заднее сиденье и решила чем-нибудь его прикрыть, но потом подумала, что это не имеет никакого значения.

Ярость бушевала внутри нее, как невидимое адское пламя, оно сжигало все вокруг, ослепляло ее, обнимало горячими волнами, подталкивало ее вперед. Перед ее глазами стояла неотступная картина — этот человек, навалившийся всей тяжестью своего тела на ее ненаглядную девочку, приставивший нож к ее животу.