— Вставай сейчас же, а то ты об этом пожалеешь. Ты становишься непослушной. Так нельзя разговаривать с дедушкой. Что скажет твоя мать? Что скажет твой отец?

Соскользнув к подножию холма и оказавшись на ровной земле, Лили вскочила на ноги и побежала. Обогнув по мшистому берегу пруд, она сквозь кустарник бросилась к лесу. Она спотыкалась, падала, снова поднималась и продолжала бежать без остановки. Ветки хлестали ее по лицу, и она дико размахивала руками над головой. Углубившись в чащу, она перестала понимать, где находится. Тогда она остановилась и упала в траву лицом вниз. Потом выбралась на открытое место на вершине дамбы и стала ждать. Она увидела «кадиллак» бабушки, свернувший на грейдер, ведущий к их дому. Темнело. Ей запрещали гулять по вечерам, когда становилось темно. Она стряхнула пыль с одежды и поплелась домой.

Бабушка стояла на кухне, не переодевшись, лицо ее было пепельно-серым, вокруг глаз легли темные круги. За ее спиной, широко улыбаясь, стоял дед. Он отодвинул бабушку в сторону и, схватив Лили, как тряпичную куклу или охапку хвороста, приподнял ее в воздух.

— Нечего теперь плакаться бабушке. Ты же знаешь, что гулять после наступления темноты нельзя. Но так как ты такая храбрая, такая шустрая и не умеешь уважать старших, то… — Он подошел к двери и, обернувшись, сказал бабушке: — Начинай обедать. Я только свожу кое-куда эту маленькую упрямицу и вернусь через несколько минут.

Их ранчо находилось примерно в трех милях от исправительного заведения для малолетних преступников штата Колорадо. Лили сидела на переднем сиденье «линкольна-континенталя». Дед крепко держал ее одной рукой. Видя, как неумолимо приближается высокое здание из темного красного кирпича, Лили ощутила непередаваемый ужас. Она попыталась высвободиться. Она подалась вперед, почти сползла с сиденья, неистово выгнувшись дугой, помогая себе толчками ног.

— Нет, дедушка! Нет, дедушка! — Свободной рукой она стянула с себя трусики и подставилась ему. — Не оставляй меня здесь. Я буду хорошо себя вести. Я буду хорошей девочкой.

Она схватила его за руку, которой он держал ее, и попыталась подтащить ее к своему голому тельцу, к тому месту между ног, которое он так любил трогать, но он оттолкнул ее. Она уже могла разглядеть решетки на окнах и тени людей внутри. Они подъехали к воротам исправительного заведения.

— Поздно, моя дорогая. Поздно. Теперь тебя ждут они. Они очень любят маленьких девочек. — Он повернулся к ней, сделал страшное лицо и зарычал: — Они любят их есть. Запомни, Лили, моя куколка, моя скверная куколка. Есть, а не кормить. Они всегда голодны, а сейчас как раз время обеда.

Он проехал ворота, просто дружески махнув охраннику. Это было заведение с минимальной системой безопасности, а он был частым посетителем, так как дружил с начальником этой тюрьмы. Он проехал мимо охранника, целиком закрыв от него Лили своим огромным телом.

Прямо под стенами здания тюрьмы он остановил машину, открыл дверь и вытолкнул ее на улицу. Она кувырнулась на асфальт, упав на четвереньки и запутавшись в своих вельветовых штанишках. Одна туфля свалилась с ноги и сквозь дырку в носке торчал наружу большой палец. Он развернулся и отъехал, в нее полетел гравий из-под колес. В лицо, едва не удушив ее, ударила едкая струя выхлопных газов. Из глаз потекли слезы, Лили начал бить мучительный кашель. Она села, крепко обхватив колени и плотно закрыв глаза. Она внимательно слушала, не идут ли уже за ней, чтобы съесть ее, как большую курицу. Они воткнут в нее свои гнилые зубы, оторвут ей руки и ноги и растащат ее на куски.

— Хорошо, — сказала она, — вот и прекрасно. Идите сюда, идите, ешьте меня, пока я здесь.

Она ждала.

Зашуршал гравий, земля вздрогнула от рева двигателя. Потом все смолкло.

— Теперь-то ты готова вернуться домой вместе с дедушкой? Теперь ты будешь послушной, хорошей маленькой девочкой? Или ты все еще хочешь, чтобы я оставил тебя здесь?

Дверь автомобиля была открыта, Лили встала, натянула штаны и молча села в машину.

— Теперь вытри глаза, а когда мы приедем домой, ты пойдешь в ванную, смоешь с себя всю грязь, наденешь красивое белое платьице, которое я купил тебе, и спустишься к обеду.

— Хорошо, дедушка, — ответила она.

— Вот так-то, моя прелесть. А теперь поцелуй меня. Один маленький поцелуй в щечку.

Лили дотянулась до него и прикоснулась губами к заросшей щетиной щеке, потом села на место, положив руки на колени и глядя прямо перед собой. В последний раз, когда бабушка была в городе, он оставил ее здесь одну и ей пришлось идти домой в темноте пешком целых три мили.

Каннингхэм, как ужаленный, вскочил из-за стола и, лихорадочно надев пиджак, поправил сдвинувшуюся с места наплечную кобуру. За соседним столом сидел новый следователь из отдела убийств, занятый тем, что раскладывал по ящикам свои вещи. Это был один из тех полицейских, что застрелили торговца наркотиками и поделили его выручку. В свое время Каннингхэм занимался расследованием этого дела. А вот теперь этого человека перевели из отдела по борьбе с наркотиками в отдел убийств. Никто и не подумал предупредить Каннингхэма, что этот тип будет сидеть в нескольких футах от него, делить с ним кабинет и дышать с ним одним воздухом.

— Ты что, на сковородку сел? — спросил он и поднял на Каннингхэма глаза.

— Пошел на хрен, — прорычал Каннингхэм, спеша к двери. — А еще лучше приставь свой шикарный пистолет себе к уху и спусти курок.

Мужчина встал и с угрожающим видом двинулся к Каннингхэму. Тот распахнул пиджак и потянулся к кобуре.

— Еще один шаг, и я это сделаю за тебя сам.

— Ты ответишь за это, говнюк. Я напишу рапорт начальству, и ты вылетишь на улицу, рад будешь найти любую работу.

Проигнорировав его последнее замечание, Каннингхэм пробежал через двойные двери и оказался на улице. Прыгнув в свою машину, он завел двигатель и на максимальной скорости полетел в Вентуру. Сеть полицейской радиосвязи была загружена до Предела. Каннингхэм собрался было включить микрофон и сказать диспетчеру, что покидает пределы города, но передумал и включил рацию на прием.

— Станция один, два-б, — зазвенел в динамике голос диспетчера, — ограбление супермаркета Уайта, пересечение Аламеды и Четвертой улицы. Подозреваемые — двое мужчин, вооружены девятимиллиметровыми пистолетами, последний раз их видели на Третьей улице в коричневой машине, номер не установлен. Убит клерк. «Скорая помощь» вызвана. Код три.

Каннингхэм был всего в нескольких кварталах от того места, куда диспетчер направил полицейские патрули. Он непроизвольно стал ощупывать глазами все проезжавшие мимо машины, но перед его внутренним взором неотступно стояло лицо Лили Форрестер. Он решительно протянул руку и выключил рацию. Почему и во имя чего позвонила она ему и призналась, что застрелила Бобби Эрнандеса? Почему она не оставила все как есть? Как только убили Мэнни, у него не осталось никаких доказательств; она была чиста. Да это же просто глупость, подумал он. Это был чисто женский поступок: признаться во всем, когда он остался практически с носом. Она блестяще осуществила это преступление и великолепно его спланировала. А потом она рассопливилась, раскисла и чисто по-бабски решила удовлетворить свою морально-этическую блажь. Он почувствовал, как в нем закипает гнев; его начала мучить изжога, во рту появился кислый вкус отрыжки.

— Не существует больше никакой этики, — произнес он вслух. — Президенты совершают преступления и лгут, проповедники воруют и развратничают, отцы убивают собственных детей, а дети родителей.

Как раз сегодня утром он прочитал в газете об одном капитане-пожарном, обвиненном в совершении двенадцати поджогов. На следующей странице была заметка о следователе из Лос-Анджелесского департамента полиции, который совершал заказные убийства. За соседним с ним столом восседал человек, имевший право носить оружие и полицейскую кокарду, о котором Каннингхэм знал, что он — хладнокровный убийца. Когда все это кончится? Неужели общество может пасть еще ниже? Он смотрел на мелькавшие мимо него дома и лица прохожих, и ему хотелось крикнуть: «Расходитесь по домам, ослы! Иначе какой-нибудь сукин сын пристрелит вас из чисто спортивного интереса. Заприте двери. Прячьтесь под кровати. Вы что, не видите, что здесь идет настоящая война? Вы что, не соображаете, что у половины тех, кто окружает вас, в карманах больше пушек, чем у всех копов этого занюханного городишка?»