Как раз в этот момент Лили подняла кофейник, но, чтобы он не выпал у нее из рук, она поставила его на стол, а чашку подставила под его носик. Вскипевший кофе полился на стол. Лили попыталась вытереть кофе бумажным полотенцем. Шейна выбросила банановую шкурку в мусорный бак под раковиной, взяла губку и вытерла кофейную лужицу.

— Ну, а если я тоже встречу какого-нибудь человека, ну, ты понимаешь… если я соберусь на свидание? От этого ты тоже почувствуешь себя больной? — Лили произнесла эти слова, хотя не могла себе представить, что после вчерашнего будет когда-нибудь ходить на свидания. Как бы то ни было, весть о том, что у Джона уже давно кто-то есть, заставила ее пожалеть о том, что сегодня утром она не дала ему хорошего пинка. Она взяла на себя всю вину, а он спокойно спрятался за ее спину. Она дала себе клятву, что в следующий раз, когда он соберется на свидание, она проследит за ним и впрыснет ему дозу его же собственного лекарства.

Шейна бросила в раковину губку и всплеснула руками.

— Папа будет ходить на свидания… Ты будешь ходить на свидания… Вот дела… наверное, черт побери, я тоже начну ходить на свидания. Мы будем семьей, которая ходит на свидания.

Шейна всегда избегала ругательств. Лили поняла, что девочка всерьез расстроилась.

— Мы всего только люди. Любой человек нуждается в другом человеке, хотя бы просто для дружеских отношений.

— Да я не сержусь, мамочка, — ответила Шейна, улыбаясь. Она даже подошла к матери и обняла ее сзади за талию.

— Ты такая красивая, мама, ты по-настоящему красивая, и потом, ты намного моложе папы.

Лили обернулась и посмотрела на дочь — глаза Шейны сверкали, брови выгнулись подковками.

— Любой парень может только мечтать о свидании с такой женщиной, как ты. А я знаю, что папа собирается привести в дом какую-то старую скучную тетку, которая изо всех сил будет стараться играть роль любящей матери. Кроме того, папа занянчит меня до смерти. Он постоянно гладит меня, целует и вообще относится ко мне, как к маленькому ребеночку, как будто я его кукла. — Она состроила гримасу. — Я не могу этого выносить. Я больше не маленькая девочка.

Шейна посмотрела Лили прямо в глаза. Этот взгляд сказал больше, чем могли бы выразить тысячи слов. Лили точно знала, что сейчас ощущает ее дочь, она знала, что пройдет немало времени, прежде чем она станет нормально чувствовать себя с мужчиной, если даже это ее родной отец. Хотя Лили была уверена, что в поведении Джона и его обращении с Шейной нет ничего, кроме отцовской любви и привязанности, она понимала, что Шейна больше не в состоянии выносить такое обращение с собой.

— Нет, Шейна, ты больше не младенец. Ты, без всякого сомнения, молодая женщина. — Лили почувствовала, что ее глаза наполнились слезами. Она приложила пальцы к глазам, как бы собираясь удержать ими готовые закапать слезы. — Ты не можешь себе представить, насколько я рада, что ты хочешь жить со мной. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы ты была счастлива.

— В Вентуре очень прохладно, мама. Она находится на самом берегу океана. Давай поедем туда сегодня и посмотрим, где мы будем с тобой жить. Ладно?

В голове у Лили роились мысли о Ричарде, о прохладных бризах, о высоких деревьях, растущих у подножий холмов, воспоминания о тех чувствах, которые она пережила там. Она понимала теперь, чего ждет от переезда из города, который раскинулся внизу.

— Отцу придется продать этот дом, он не сможет содержать его один, без моей зарплаты.

— А зачем ему такой большой дом? Что он вообще собирается делать? Пусть сюда вселяется его подруга. Я не хочу больше возвращаться в этот дом. Никогда.

Лили открыла Шейне свои объятия, и та упала в них.

— Я так тебя люблю, — говорила она, тесно прижимая к себе дочь. — То, что ты сказала сейчас, — о желании жить со мной, это как раз то, на что я так надеялась. Ты, наверное, не можешь даже представить, как мне необходимо было услышать от тебя именно это.

Шейна отступила назад и откинула волосы от лица Лили.

— Я знаю намного больше, чем ты думаешь, мама. Все будет замечательно. Подожди немного и ты увидишь.

Воскресенья были днями посещений в тюрьме графства Вентура. Мэнни Эрнандес выстоял длинную очередь, чтобы отметиться, потом его проверили детектором металла и тюремный чиновник тщательно его ощупал. В четверг Мэнни похоронил брата. Похороны были не Бог весть какими пышными, но, чтобы они были хотя бы приличными, отцу пришлось занять денег в компании, где он работал. Мать давно ушла от них, Мэнни был тогда совсем маленьким, а Бобби исполнилось шесть лет.

Наконец Мэнни добрался до комнаты посетителей и, заняв одну из кабинок, поднял телефонную трубку. Посетители и заключенные разговаривали по телефону, глядя друг на друга через толстое звуко- и пуленепробиваемое стекло. Заключенный затараторил что-то по-испански.

— Ни черта не понимаю, что ты буровишь, братец, — сказал Мэнни.

Заключенный знал, что посетитель не понимает по-испански, но все время забывал об этом. Отец Мэнни рос и воспитывался в Штатах, и сам знал всего несколько испанских слов.

— Тебе не надо было приходить сюда, парень. Они проверяют всех, кто сюда приходит, и смотрят, к кому ты пришел.

— Убили моего брата, и копы буквально прилипли к моей заднице. Каким-то образом они пронюхали что-то о Кармен. Это поганое дерьмо, парень. Очень поганое. Ты слышал, что я сказал?

— Слышал. — Лицо человека исказилось от ярости. — Я слышу, что ты спелся с этими гребаными легавыми, парень. Считай, что ты покойник. Вот что я слышу.

Мэнни собрался уходить.

— Я не собираюсь глотать дерьмо, чье бы оно ни было, — крикнул он.

Человек за стеклом прижал к нему обе ладони и кивком головы приказал Мэнни остаться. Поколебавшись и переступив с ноги на ногу, Мэнни снова взял телефонную трубку.

— Ты не слышал, что я хотел тебе сказать. Никакого дерьма я тебе не говорил, парень. Это не дерьмо. Это ты сидишь в тюрьме, а не я. Тобой интересуются. И я интересуюсь. Какой-то лысый белый парень замочил Бобби, я хочу разодрать этому парню задницу, ты меня понял? Если я найду его, я его кончу. Насмерть. Понял, я и так слишком долго говорю.

Мэнни швырнул телефонную трубку на желоб, по которому с воли арестантам передавали письма и всякие вещи. Шум был достаточно громким, чтобы привлечь внимание охранника. В мгновение ока тот оказался в кабинке Мэнни.

— Я уронил трубку, приятель, — сказал Мэнни. Он поднял руки, словно его уже арестовали, и он показывал полицейским, что ничего не прячет в руках. — Я ее просто уронил.

С этими словами он вышел из помещения.

Когда он подъезжал к дому, его внимание привлекла полицейская машина, стоявшая у тротуара, и Каннингхэм, который, сидя в машине, знаками подзывал к себе Мэнни.

— Хренова ищейка, — ругнулся Мэнни, сжимая руль так, словно хотел его сломать. Костяшки пальцев побелели от напряжения. — Он хочет ободрать меня заживо. Куда бы я ни пошел, он везде тут как тут, поссать мне не дает. Мать его…

Захлопнув дверь машины, он подошел к полицейскому автомобилю и сунул голову в открытое окно.

— Чего тебе от меня опять надо? Сегодня воскресенье, приятель. Я только что вернулся с заупокойной мессы по моему брату. Ты меня уже утомил. Шляешься тут…

Каннингхэм насмешливо улыбнулся, поглаживая пальцами кончики усов.

— Мэнни, мальчик мой, кто это вздумал жаловаться на мои посещения? Кто на самом деле так озабочен, что я часто сюда наезжаю? Может, твой шеф, или, быть может, мэр?

— Ну ладно, так какого хрена тебе надо теперь? Ты что, хочешь понюхать мой член и узнать, ссал я сегодня или нет?

— Ты наврал мне про Кармен Лопес, а ты даже не можешь себе представить, как я начинаю переживать, когда мне врут.

Каннингхэм полез во внутренний карман куртки из чертовой кожи и извлек оттуда «смит и вессон» тридцать восьмого калибра, с которым никогда не расставался. Играя револьвером, он нянчил его в руках, проверил, сколько патронов осталось в барабане, вытер оружие полой куртки.