Ей следовало также подумать о карьере, о деле всей ее жизни. Ей придется вести в суде дела об изнасиловании, и Лили неизбежно будет вести их с обвинительным уклоном. Она почувствовала себя так, словно перед ее носом захлопывается заветная дверь к креслу судьи. Чем больше она раздумывала, тем больше склонялась к мысли, что не следует сообщать о происшедшем властям.

Она припомнила его лицо, и у нее возникло смутное ощущение — откуда-то из дальних уголков сознания пришло оно, — что она однажды уже видела где-то это лицо. Подвергшаяся насилию память отползала в прошлое и она уже не вполне отчетливо понимала, где правда, а где игра воображения. Но это лицо…

Шейна понемногу успокоилась; лекарство начало оказывать свой благотворный эффект. Потихоньку освободившись из объятий Шейны, Лили позвонила Джону. Она пробудила его своим звонком из глубокого сна, он сказал «алло» таким тоном, словно говорил: «Вы ошиблись номером».

— Джон, тебе надо срочно приехать сюда. — Она говорила очень спокойно и очень быстро. — Произошло одно событие.

— Боже мой, который теперь час? Заболела Шейна?

— С нами все в порядке. Просто приезжай прямо сейчас. Ни о чем не спрашивай, все узнаешь, когда приедешь. Шейна рядом со мной. — Голос ее зазвучал хрипло и надтреснуто. Она не представляла, сколько времени еще сможет выдержать такое спокойствие, надолго ли хватит ей выдержки. — Прошу тебя, приезжай. Ты нам нужен.

Она повесила трубку и посмотрела на часы — был только час ночи. Потребовалось всего два часа, чтобы навсегда исковеркать их жизнь и лишить их счастья, которое, казалось, они опять так удачно обрели в этот вечер. Она подумала о Джоне и о том, как он воспримет случившееся. Шейна была смыслом его жизни, его негасимой путеводной звездой, маленькой девочкой, которую надо было опекать и защищать. Когда родилась Шейна, он вложил в нее все свои нерастраченные чувства, он начисто забыл о Лили: Джон носил ребенка на руках, гладил, целовал; при этом он совершенно перестал гладить и целовать свою жену. Лили начало трясти. Она обхватила себя руками, пытаясь согреться. Ей надо быть сильной.

Казалось, не прошло и минуты, как приехал Джон. Время остановилось и повисло над ними, как тяжелая черная грозовая туча, которая никак не может разразиться ливнем и молниями, словно чего-то ожидая. Он появился в дверях спальни.

— Какого черта здесь происходит? Входная дверь открыта настежь. — Его тон был обвиняющим и требовательным, раздражение он стремился выплеснуть на Лили.

Лили почувствовала, как в ее руках расслабились мышцы Шейны, дыхание ее стало поверхностным, она слишком спокойна, скорее это наступило оцепенение.

— Папочка, — сказала она, потом, плача, крикнула, — о, папочка!

Он смотрел на Лили с яростью, но из глубины его темных глаз уже поднимался страх.

— Что случилось? — Его голос сорвался на крик. — Скажите же мне, что здесь случилось ночью?

— Шейна, мы с папочкой пойдем в другую комнату и поговорим, — мягко проговорила Лили. — Ты будешь слышать наши голоса и знать, что мы здесь, рядом с тобой. Мы будем всего в нескольких футах от тебя.

Лили поднялась и знаком предложила Джону следовать за собой.

Валиум несколько успокоил ее, и она смогла связно рассказать Джону, что случилось. Это было сухое, лишенное эмоций изложение фактов. Если бы она позволила себе уронить хотя бы одну слезинку, начался бы настоящий водопад. Они сидели на новенькой софе при янтарном свете лампы от Тиффани, что создавало почти сюрреалистическую атмосферу. На полу до сих пор лежал раскрытый фотоальбом. Он наклонился вперед и пальцами коснулся порезов на ее губах. Это не был жест сочувствия или потрясения, скорее, он просто хотел удостовериться в реальности происходящего. По его глазам было видно, что он считает во всем виноватой ее, независимо от того, что происходило до этого. Ей надо было найти в себе силы остановить его. Он должен видеть ее, думала Лили, сильной и неприступной, как замок.

Он всхлипнул, его сильное мускулистое тело согнулось от боли, это рыдание, этот жалостный звук, так не вязался с его внешностью — взрослого мужчины, плачущего, как ребенок. Он не кричал, не орал, не требовал возмездия, он просто сломался. Его скорбь не оставила места для ярости.

— Ты хочешь, чтобы мы позвонили в полицию? Ты отец, и я не могу принять это решение без тебя, — сказала она. — Но мы всегда сможем заявить в полицию, если надумаем сделать это позже.

Пока она говорила, ее глаза непроизвольно смотрели в сторону кухни — она подумала об отпечатках пальцев, которые, возможно, остались на двери.

— Нет, я согласен с тобой. Если мы заявим в полицию, то сделаем только хуже для нее, — отозвался он после долгого молчания. По его лицу текли слезы, и он вытирал их тыльной стороной ладони. — Поймают ли они этого ублюдка, если мы заявим?

— Откуда, черт возьми, я могу знать? Этого не знает никто. У нас нет описания машины, на которой он приехал. — Она ругала себя за то, что не бросилась вслед ему, а осталась рядом с Шейной. — Может быть, мы делаем ошибку, не сообщая об этом в полицию. Боже, я же не могу знать все.

Ее сознание было спутано, она плохо соображала из-за вынужденно подавленной ярости. Память о прошлом и хранимая много лет тайна мутили ее разум. Внутри нее что-то прыгало, ныряло, крутилось и бешено вертелось. Ей надо было остановить эту круговерть во что бы то ни стало. Ей надо было перемотать пленку с самого начала. И стереть все лишнее. Голос Джона звучал приглушенно, словно издалека. Она внимательно смотрела на него и попыталась сосредоточиться.

— Я хочу забрать Шейну домой, подальше от этого места. — Его голос прерывался всхлипывающими звуками. — Мне больше ни до чего нет дела. Я просто хочу позаботиться о своем ребенке.

— Я знаю, что она твой ребенок, — закричала она, но сразу же понизила голос, чтобы Шейна ничего не слышала. — Но это наш ребенок, а не только твой. Или ты думаешь, что я не хочу тоже позаботиться о ней? Я не хочу, чтобы она страдала. Я не смогла предотвратить то, что произошло, но я могу прекратить это сейчас. Я дала ей успокоительное. Надо собрать ее вещи и отвезти ее домой. Я упакую сумку и приеду позже.

Он поднялся, но вдруг, пораженный какой-то новой мыслью, застыл на месте. В его обезумевших глазах появилось выражение неописуемого ужаса. Встав с постели, он забыл причесаться и не начесал на лысину волосы, как делал это обычно. На виске его обозначилась глубокая морщина. Он выглядел таким старым, таким изможденным.

— Она не может забеременеть? Мое дитя, моя маленькая крошка?

Она начала говорить, но была крайне раздражена его слабостью; именно его слабость была причиной того, что она потеряла к нему всякое уважение много лет назад. В то время как она пыталась преодолеть прошлое и во всеоружии встретить превратности реальной жизни, он продолжал жить в фантастическом несуществующем мире. Почему он не мог принять решение даже в такой момент, который выпадает один раз в жизни? Она не могла не думать о Ричарде. Ей хотелось, чтобы на месте Джона оказался сейчас именно он. Впервые в жизни ей показалось, что она наконец дотянулась до счастья и испытала чуть-чуть наслаждения. Наслаждение, подумала она. Тот человек из тьмы находил свое наслаждение в ужасе, который испытывала Шейна. Он нашел удовольствие в их унижении и сломленности. Так же, как ее дед нашел наслаждение в запретных местах юного тела своей внучки.

— На беременность практически нет шансов, так как эякуляции не было. Его спугнула полицейская сирена. Завтра мы отвезем ее к врачу, ей введут антибиотики для профилактики инфекции и обследуют. Остается только уповать на Божью милость.

— Она преодолеет это, Лили? Наша маленькая девочка будет когда-нибудь прежней?

— Я уверена, что если мы будем рядом и окружим ее заботой и любовью, то обязательно сможет. Я буду молить Бога, чтобы она смогла.

Пока она произносила набор фраз, которые говорила десяткам жертв насилия, до нее дошла их полная бесполезность. Шейна сильная девочка, точнее, была сильной. Лили старалась сделать ее сильной, отказываясь мелочно опекать и оберегать ее, как это пытался делать Джон. И если они не станут без конца таскать ее по всевозможным инстанциям, то, возможно, настанет день, когда Шейна будет вспоминать все происшедшее как дурной сон. Лили тоже вспоминала свое горе, как дурной сон, и ведь ей же удалось этого добиться. Почему же не должно удаться Шейне? Единственная альтернатива — стать безнадежной калекой. Но такого исхода для собственного ребенка Лили никогда не допустит, ее дитя никогда не упадет в эту бездну.