— Нет, — кричала она. — Останови его. Мамочка, пусть он перестанет.

Он сдавил пальцами горло ребенка. Шейна задыхалась, из угла рта стекала струйка слюны, из глотки вырывались какие-то булькающие звуки. Глаза начали стекленеть.

— Спокойно, Шейна. Не сопротивляйся. Делай, что он говорит. Все будет хорошо. Прошу тебя, девочка, слушай, что я говорю. — Лили сохраняла самообладание. Голос ее звучал ровно. — Отпусти ее. Я покажу тебе, на что я способна. Такого секса ты не видел за всю свою жизнь. Я сделаю для тебя все, что ты захочешь.

— Так-то, мамаша. Поговори с ней. Скажи ей, что трахаться — это хорошо. Скажи ей, что ты этого хочешь. — Гортанный голос, которым он произносил эти слова, прорывался сквозь стиснутые зубы. Одно его колено упиралось в постель между ногами Шейны, другое между ног Лили, колено насильника касалось ее промежности.

— Расстегни мне молнию, — приказал он Шейне.

Шейна в ужасе посмотрела матери в глаза.

— Сделай это, дочка, — сказала она, глядя, как тонкая дрожащая рука Шейны протянулась к его паху, стараясь ухватить маленький язычок застежки. У Шейны ничего не получалось. Он приподнялся, ухитрившись каким-то образом по-прежнему держать нож около горла Лили. Она ощущала застарелый запах крови.

— Сделай это за нее, мамаша, — велел он, переложив нож в другую руку и приставив его кончик к пупку Шейны. — Научи ее, как надо ухаживать за мужчиной.

Лили надо было как-то отвлечь его от Шейны, рассеять его внимание и усыпить бдительность. Ей нужно было найти способ завладеть его ножом. Она быстро расстегнула молнию на его брюках и, достав его член, взяла его в рот. Острые рубчики молнии царапали ей лицо. Она ощутила запах мочи и немытого тела, но он выпрямился и застонал, отведя нож от Шейны. Но вместо этого он схватил ее за волосы и отклонил ее голову назад грубым рывком. Он склонился над Лили и с удовлетворением и наслаждением разглядел страх в ее глазах. Что-то холодное ударяло ее по подбородку и груди. Это было золотое распятие, висевшее у него на шее.

Он вдруг оторвался от нее и поднялся.

— Нет, мамаша, я хочу ее, девчонку. Надоели мне старые бляди, рыжие шлюхи. — Он опять ловко перебросил нож из руки в руку и приставил его к горлу Лили. — Смотри, мамаша, и не вздумай отвернуться, а не то я выпущу ей кишки.

Одним злобным движением он разорвал трусики Шейны и выбросил обрывки. Ее тело, выгнувшись, приподнялось над кроватью, но затем рухнуло обратно под его тяжестью. Он овладел ею, и Шейна закричала от боли. Никогда в жизни, кроме одного-единственного раза в далеком и почти забытом прошлом, не чувствовала Лили себя столь беспомощной. Бога нет. Теперь она знала это наверняка. Нет оснований молиться и некому. Она хотела только одного, чтобы он перерезал ей горло и все наконец кончилось.

— Мамочка, мамочка, — кричала Шейна.

Лили нашла рядом с собой ее руку и взяла ее в свою. Рука девочки была холодной и липкой.

— Держись, девочка. Закрой глаза и представь себе, что ты далеко отсюда и все это происходит не с тобой. Держись.

С улицы донесся вой полицейской сирены. Он вскочил и спрыгнул с кровати.

— Соседи вызвали полицию, — сказала Лили, слушая нарастающий вой. — Они пристрелят тебя, убьют как собаку.

Сейчас на него падал свет из ванной, выхватив его фигуру и лицо из темноты. Она отчетливо видела его лицо и красный свитер, пока он лихорадочно застегивал джинсы. Лили села на кровати и дико закричала, охваченная смешанной со страхом яростью:

— Если они не пристрелят тебя, то я сама тебя убью.

Сирена выла уже в нескольких кварталах от их дома. Через секунду насильник скрылся.

Она крепко держала дочку в объятиях и, гладя ее по волосам, нежно шептала ей в ухо:

— Все прошло, девочка, все кончилось. Он ушел. Никто тебя больше не обидит и не причинит тебе боль. Все кончилось.

Звук сирены растаял вдали и стих. Никто, оказывается, не звонил в полицию. Весь происшедший здесь ужас остался незамеченным.

Время остановилось. Она укачивала свою девочку, слушая ее жалобные безнадежные рыдания и всхлипывания. В голове Лили мелькали миллионы обрывков мыслей. Несколько раз она порывалась встать и позвонить в полицию. Но Шейна так крепко ее обнимала, что ей приходилось останавливаться. За это время он без сомнения уже был далеко, исчезнув под покровом ночи. События сегодняшней ночи всплывали в ее мозгу со всеми отвратительными подробностями. От ярости в животе у нее образовался жгучий огненный шар, рот наполнился желчью.

— Шейна, дорогая моя. Мне сейчас надо будет встать, но я буду здесь, рядом. Я принесу тебе из ванной халатик, а потом позвоню в полицию и папе.

Лили встала, набросила на плечи пеньюар и завязала пояс. Ярость успокоила ее, теперь она двигалась, как машина; ярость двигала ею, как мощный мотор.

— Нет. — Голос Шейны прозвучал с силой, которой Лили никогда не слышала в тоне дочери. — Ты не должна говорить папе, что он со мной сделал. — Она протянула руку к Лили и схватила ее за подол с такой силой, что поясок развязался и пеньюар распахнулся. Лили вновь затянула шнурок. — Не надо никому ничего говорить.

Лицо и голос были детскими, но в глазах застыло выражение зрелой женщины. Она уже никогда не будет ребенком, никогда не будет больше воспринимать мир, как надежное безопасное место, где нет страха. Лили поднесла кулак ко рту, вцепившись зубами в костяшки пальцев, чтобы подавить поднимавшийся внутри нее крик. В глазах дочери она увидела самое себя. Она вернулась в кровать и продолжала обнимать и укачивать свое дитя.

— Мы должны позвонить в полицию. Мы должны позвонить папе.

— Нет, — снова закричала Шейна. — Кажется, меня тошнит.

Она кинулась в туалет, но не успела, и ее вырвало прямо на пол. Лили подбежала к ней и вытерла ей лицо холодным влажным полотенцем. Она открыла аптечку и достала оттуда пузырек валиума, который ей недавно прописали от бессонницы. Ее руки дрожали, пока она высыпала на ладонь две таблетки — одну для себя, одну для Шейны.

— Прими таблетку. — Она протянула дочери валиум и стакан воды. — Это успокоит тебя.

Шейна проглотила пилюлю, глядя круглыми глазами, как ее мать глотает свою. Потом она позволила Лили отвести себя обратно в кровать. Мать снова заключила дочь в объятия.

— Сейчас мы позвоним папе, а потом поедем домой, мы покинем этот дом. Я не буду звонить в полицию, но папе мы обязательно позвоним. У нас нет другого выбора, Шейна.

Лили, как никто другой, знала, чему она подвергнет свою дочь, если сообщит о преступлении. Полицейские пристанут к ним с бесконечными допросами, снова и снова пережевывая все детали происшествия, до тех пор пока они навечно не отпечатаются в их сознании. Потом госпиталь с неизбежной судебно-медицинской экспертизой. Они будут исследовать Шейну на гинекологическом кресле и расчесывать ей на лобке волосы в поисках следов насилия. Если эти доказательства убедят следствие, то им придется провести массу времени, давая свидетельские показания в ходе расследования и судебного разбирательства. Шейне придется сидеть на скамье свидетелей и в присутствии множества незнакомых людей повторить все отвратительные подробности этой ночи в ее страшных деталях. Потом ей придется слово в слово повторить то же самое адвокату. В том же зале, где будет сидеть и преступник. Ей придется дышать одним с ним воздухом! О процессе узнает вся округа. Даже дети в школе будут все знать и скоро о том, что случилось, узнают все.

Самое страшное, а это Лили понимала лучше других — это то, что после всего того, что им предстояло пережить, еще до того, как прекратятся ночные кошмары, от которых Шейна будет просыпаться в холодном поту, до того, как у них в семье восстановится нормальная жизнь, мерзавец выйдет на свободу. За изнасилование при отягчающих обстоятельствах положено восемь лет, на практике давали не больше четырех. Кроме того, ему зачтется срок предварительного заключения, и к моменту, когда тюремный автобус повезет его из зала суда к месту отбывания наказания, сидеть ему останется чуть больше трех лет. Нет, подумала она, еще ему дадут за оральное совокупление — это еще несколько лет. Но этого мало. Мало будет, сколько бы он ни получил. Срок для подобного не мог быть достаточным. Она была уверена, что на его счету есть еще преступления. Она вспомнила вкус старой засохшей крови на лезвии ножа. Возможно, что на его совести убийство. Да и это преступление тоже было убийством — насильственным лишением девственности.