Гуллисон и я обменялись взглядами. Затем мы оба принялись палками разгребать золу и обломки. К нашей великой радости мы нашли, что искали, то есть спрятанные Гуллисоном перед уходом инструменты: топоры, пилы и цепи, необходимые для перетаскивания дров.

К вечеру следующего дня мы соорудили необходимое убежище, а на третий день к вечеру к нам присоединились два товарища, с которыми Гуллисон сговорился в Винипеге. Они привели две пары волов, и мы приступили к работе.

Это была самая приятная и, как выяснилось шесть недель спустя в Эдмонтоне, самая выгодная работа, какой мне пришлось заниматься в Америке. На мою долю пришлось двести двадцать долларов заработка. Вместе с деньгами, которые я скопил в Чикаго, и теми, которые мне вернул Гуллисон, это составило около четырехсот долларов. Я сделался капиталистом.

Первоначально мы намеревались все вместе вернуться в Чикаго, но теперь, став богатыми, мы изменили свой план. У каждого оказалось свое намерение.

Меня давно уже мучила тоска по собственному клочку земли, который после упорного труда мог бы стать для меня чем-то вроде родины. Теперь эта тоска привела меня к твердому решению. Я хотел отправиться в провинцию Британской Колумбии, славившуюся климатом и красотой природы, и потребовать, чтобы мне там безвозмездно отвели участок правительственной земли размером в 160 акров для обработки.

Горячо пожав друг другу руки, мы разошлись в разные стороны. С Штайнленером мне еще привелось встретиться, Гуллисона же я больше никогда не видел. Он написал мне раз из Техаса, потом бесследно исчез в жарких и диких пустынях Соноры.

Один из двух жителей Винипега, приведших нам волов, был шотландец, его звали Фредериком Мак-Арраном. Он был выше меня ростом, необычайно сух и тонок, ходил низко наклонившись вперед, его светло-серые, редко оживлявшиеся глаза, казалось всегда выискивали работу, а свисавшие костлявые руки всегда готовы были за нее ухватиться.

Прямо удивительно, как ловко он принимался за работу! Никогда в жизни мне не попадался человек, который бы так умело работал, как он; так быстро, и в то же время равномерно, точно машина. Говорил он очень мало. Он был так же скуп на слова, как и на деньги. Скуп и расчетлив он был на редкость! Казалось бы, что эти свойства должны были предостеречь меня, но я все еще оставался фантазером и мальчишкой: я предложил ему стать моим компаньоном. Мне импонировало то, что он с детства занимался той самой отраслью сельского хозяйства, которой я собирался посвятить себя. И прежде всего импонировали волшебное проворство и ловкость его костлявых рук. Увы, они оказались уж слишком ловкими и цепкими!

Я предложил Мак-Аррану проехать к Тихому океану «зайцами», так как нам гораздо выгоднее было истратить наши, то есть, главным образом, мои доллары на инструменты и оградительную проволок, чем на железнодорожные билеты. С этой точки зрения он не преминул согласиться, и вскоре, в глухую полночь, на станции, где набирали воду, недалеко от Эдмонтона, мы вскочили в товарный поезд, направлявшийся на запад.

Мы сидели съежившись, под проливным дождем, в открытом, пустом вагоне. «Гляди в оба! — сказал я товарищу. — После этой станции какой-нибудь мерзавец непременно пойдет вынюхивать нет ли в вагонах бродяг! Последи-ка за передним вагоном, я послежу за задним!»

— А что будет, если нас здесь накроют?

— Нас, разумеется, выбросят! — ответил я.

— Как? На всем ходу? — спросил он.

— Это уж им совершенно все равно, речь ведь идет не об их, а о наших костях.

Внезапно узкая белая полоска света скользнула по вагонам, направляясь к нам. Раздался угрожающий голос: «Убирайтесь-ка вы отсюда, слышите, висельники!?» Вслед за этим на меня направилось дуло револьвера, сопровождаемое ультиматумом: «Вон отсюда, а не то!»

Через минуту я уже парил над полотном железной дороги, стараясь различить хоть видимость почвы под собою. Выскакивая, я успел молниеносно метнуть в голову проводника каким-то тяжелым предметом, случайно подвернувшимся мне под руку; затем подобно пушечному ядру пролетел в воздухе и, на лету, услышал выстрел, раздавшийся с промчавшегося мимо поезда.

Я испытывал ужасное чувство беспредельной пустоты под собою. В ушах у меня свистело, и голова кружилась от насильственного сальто мортале, в то время как я с громким всплеском упал в заросшую камышом воду и затем погрузился в отвратительную вонючую тину. Железнодорожную насыпь образовал здесь береговой скат вытянувшегося в длину озера, и она была свободна от деревьев и камней. Иначе мы не отделались бы несколькими царапинами и купанием в грязи. Мак-Арран прополз дальше около полумили на четвереньках по насыпи. Когда он поднялся, его высокий силуэт, наподобие обезьяны, забавно вырисовывался на побелевшем небе.

День наступил теплый и солнечный. Мы вымыли и высушили наши вещи, и я, конечно, прежде всего позаботился о своих размокших банковых билетах. У проходившего мимо бродяги мы купили за четверть доллара гуся, украденного на какой-нибудь ферме. Мак-Арран отлично его зажарил. Ночью мы снова вскочили на проходивший мимо товарный поезд. Я ухватился за открытый вагон и испуганно отпрянул, увидав в нем что-то большое и серое, при слабом свете звезд напоминавшее слона. Все же я взобрался наверх с мыслью о том, что сегодняшний слон ничем не хуже вчерашнего проводника и что с ним, пожалуй, можно будет даже подружиться. Но он оказался не слоном, а большим локомобилем, прикрытым парусиной. Ухмыляясь я побрел по задним вагонам, отыскивая своего товарища. Найти его было нелегко. Наконец он оказался на платформе последнего вагона. Там он сидел, бледный, съежившись и втянув голову в плечи.

— Ой! — пролепетал он, когда я внезапно появился в его укромном уголке. — Я думал, что это проводник. Там впереди, в вагоне с углем, кто-то сидит. Ты заметил? Потише!

— Этого-то я давно заметил, овца ты трусливая! — засмеялся я и стал его приглашать пробраться со мною вперед, под комфортабельный навес локомобиля. Но на это он ни за что не соглашался, несмотря на все мои издевательства и поношения, так как боялся проводника в промежуточном вагоне. Наконец меня осенила новая мысль.

— Послушай, несчастный кролик! Я проберусь к проводнику и произведу шум в его вагоне. Если он меня заметит, я еще немного там позабавлюсь и затем соскочу; так, чтобы он меня видел. Потом, конечно, снова вскочу в поезд сзади. Все выйдет отлично, здесь подъем и поезд идет медленно. Пока я буду препираться с проводником по правой стороне поезда, ты, по левой стороне, проберешься вперед, в тот вагон, где находится мнимый слон. Решишься ты на это? — После нескольких возражений, он изъявил согласие.

Проделка моя удалась на славу; проводник оказался человеком, любящим покой, хотя и весьма предусмотрительным; ибо, поняв причину шума в своем вагоне, он принялся бомбардировать меня неистощимым запасом мелких камней, которые, по-видимому, заранее были у него припасены для нашего брата — бродяг. Мне вскоре пришлось удариться в бегство.

Тем временем мой храбрый товарищ запрятался в темный угол. Я нашел его между колесами локомобиля. Там он сидел скорчившись. Трус даже не откликнулся на мой тихий зов: от страха ему показалось, что это не я, а кто-нибудь из служащих. Я долго шарил, отыскивая его, и благодаря этому наткнулся на драгоценные предметы. Сначала я нащупал что-то теплое и мягкое, оказавшееся большим дорожным плащом. Я не преминул завладеть им. Под ним оказались мешок с инструментами и маленькая походная печка с обильным запасом топлива.

Мы поспешно развели огонь и через четверть часа великолепно поели: мы разогрели остатки жареного гуся и сварили кофе в походном котелке, воспользовавшись дождевой водой, скопившейся в складке парусинового навеса.

После всех этих услад я закурил трубку, тепло закутался в чудесный плащ и, испытывая чувство полного благополучия, уселся под прикрытием парусинового навеса, впереди вагона. Я всецело поддался обаянию волшебной летней ночи. Величавые пейзажи сменялись один другим, обвеянные лесным ароматом, под небом, наполненным белыми, перистыми, пронизанными серебристым лунным светом облаками, мы поднимались по отвесам Скалистых гор.