Однажды ко мне пришел старик-лекарь, человек с лицом преступника. Он спросил меня — не хочу ли я примкнуть к их племени.

— Что нужно сделать для этого? — спросил я.

— Я изображу на твоей руке племенной знак и ты станешь апашем! — объяснил он.

Племенным знаком обычно является изображение какого-нибудь животного, которое данное племя почитает святым. Знаком племени, среди которого я жил, была змея; изображение ее красовалось на левой руке у всех мужчин и женщин, которых я знал.

В бытность свою моряком я не раз подвергался татуировке. Варварский обычай этот, как известно, представляется морякам необходимым украшением и принадлежностью их профессии; таким образом предложение лекаря не испугало меня и я выразил согласие.

На следующий день церемония началась. Она, по-видимому, явилась предлогом для народного увеселения. Мужчины достали из мешков, сшитых из звериных шкур, фантастические украшения из перьев, узкие штаны, обшитые бахромой, боевые топоры и ножи, которыми скальпируют. Женщины оделись в нарядные, пестро расшитые одежды из оленьей кожи и нацепили на себя множество звенящих серебряных украшений. Дикие пляски, сопровождаемые игрой на дудках, завываниями мужчин и резким визгом женщин, не прекращались с самого утра.

Сначала мне все это очень понравилось, так как напоминало мои юношеские мечты об индейцах. Но постепенно я стал приходить в беспокойство, так как заметил, что в самой большой из палаток происходили какие-то подозрительные приготовления. Там развесили бычью шкуру и наполнили ее водой. Потом на улице развели большие костры, раскалили камни и бросили их в воду. Таким образом устроили что-то вроде паровой бани.

Вскоре после этого за мною явилась торжественная депутация и повела меня в палатку. Меня основательно напоили водкой, затем обнажили до пояса, дюжина красно-коричневых рук ухватила меня и приподняла над паром. Так меня продержали некоторое время, вероятно для того, чтобы размягчить мне кожу.

Через минуту преступная рожа лекаря появилась в клубах пара. Он схватил мою левую руку и стал ее массировать. Мне показалось, что я очутился в лапах у медведя. Рука моя стала точно бескостной. Тогда он достал гребенку с тонкими как иглы зубьями и принялся за татуировку, обмакивая ее то в синюю, то в красную растительную краску. Закончив какую-нибудь часть изображения, он плевал мне на руку, проводил по раскрашенному месту рукою и затем деревянной палочкой рисовал следующую часть.

Нельзя сказать, что мне было очень больно. Страдания при этой процедуре причиняли сопровождающие обстоятельства: струившийся ручьями пот, удушливые клубы пара и едкого дыма от огня и масляных ламп, вонь от жареной рыбы и сладкой водки, которая поглощалась в невероятном количестве.

Меня тоже заставляли ее пить, несмотря на все мое сопротивление. Время от времени меня подбадривали многочисленными ударами кулаков по спине. И все это сопровождалось оглушительным шумом и грохотом, который производили плясавшие и пившие!

Зверское мучение это длилось девять часов подряд! В последние два часа мне пришлось делать величайшие усилия, чтобы не свалиться в воду. Я едва дышал, кровь и пот текли мне с высоко поднятой руки в глаза и рот — я казался себе свиньей, которую собирались зарезать.

Внезапно наступил конец. Я стиснул зубы и шатаясь, точно в каком-то красном тумане, не обращая внимания на возгласы окружающих, вышел из палатки. Я спустился к ручью и около часа пролежал в его прохладной воде.

Мои многочисленные новообретенные братья с пестро размалеванными лицами, скрежеща зубами и воя, точно каннибалы, скакали вокруг огней; несмотря на весь неистовый шум, я заснул как убитый.

На следующее утро я не мог пошевелить рукой: она жестоко распухла. Вокруг царила мертвая тишина. Около полудня появился лекарь, осмотрел мою руку и пробормотал: «Ты отлично выдержал! Ты хорошо выдержишь и вторую змею! Она больше и берет больше времени».

— Вто-вторую змею!? — ужаснулся я. — Где же ты собираешься ее изобразить?

— На животе!

Священный Брама! Вторая и еще большая змея красовалась у них на животе? Ее я не мог заметить, ведь эти свиньи никогда не умывались.

В тот же вечер я убежал от своих дорогих соплеменников. Я решил, что лучше отдаться представителям правосудия Соединенных Штатов, чем снова попасть в руки нашего лекаря.

Трудненько мне пришлось на обратном пути. Сначала я встретился с какими-то мексиканскими бродягами, укравшими у меня лошадь. Потом я жестоко натерпелся от собак в деревнях, по которым проходил.

Наконец в глухую полночь, совершенно измученный, хромая, полуголый и изголодавшийся, я добрался до Александрии и постучал в окошко знакомого кабачка. На лице ирландца выразился испуг, когда он меня увидел; он осторожно ощупал мою голову и руки, после чего с облегчением сказал: «Так это в самом деле ты, а не твое проклятое привидение!» Я посмотрел на него, ошеломленный, и он сообщил мне, что через несколько недель после моего отъезда из Рио-Гранде дель Норте вытащили труп, который признали за мой, главным образом потому, что на нем были изорванные штаны. Приказ о моем аресте после этого, разумеется, аннулировали.

— Впрочем, дело все равно было бы покончено, даже если бы ты не утонул. Ведь у нас здесь убийство преследуется лишь до тех пор, пока не произойдет новое. А убийства здесь происходят частенько! Долго ждать не приходится. Ну, а теперь садись и набей себе чем-нибудь желудок, сынок! Он у тебя дьявольски отощал!

Несмотря на спасительный труп утопленника, я счел благоразумным, проведя несколько необходимых для отдыха дней в своем верном убежище и получив от его хозяина новую одежду и десять долларов, отделить себя от Нью-Мексики несколькими тысячами миль. Я отважно проскочил их «зайцем» на товарных поездах.

Первые два месяца после бегства я провел в серебряных рудниках Невады, где познакомился с финном, которого звали Генриком Гуллисоном. Это был огромный, сильный и добродушный малый, любивший выпить. С ним я отправился в Калифорнию. Там мы нанялись на полевые работы. Нам платили сорок долларов в месяц и кормили как в лучшей нью-йоркской гостинице. Но работали мы столько, что за ужином от усталости едва могли есть и клевали носом над пудингом.

Потом мне стало легче: меня назначили надсмотрщиком над паровой молотилкой, а вслед за этим прикомандировали к электромонтеру, устраивавшему освещение в новом доме. Новая работа заинтересовала меня, и я многому научился. Это мне очень пригодилось в дальнейшем как в Америке, так и в Германии.

По окончании полевых работ мы отправились с Гуллисоном в Канаду. Там мы присоединились к партии дровосеков и пошли с ними в занесенные снегом девственные леса Саскачевана.

В таких партиях бывает от двадцати до сорока человек, которые работают на товарищеских основаниях. Каждый вносит определенную сумму денег для закупки провианта, пил и топоров; выручку за нарубленные зимой и проданные весною дрова делят поровну.

Наша партия состояла из двадцати семи человек разных национальностей. Были среди нас и два индейца: один из них занимался охотой, другой готовил нам пищу.

Работа наша была тяжелая, но я до сих пор с увлечением вспоминаю ту зиму. Мне часто представляются леса, погруженные в ледяное оцепенение и глубокое торжественное молчание. Оно нарушалось лишь звуком наших топоров и визгом пил, иногда грубым, предостерегающим возгласом или треском падающих деревьев. В ясные звездные ночи, освещенные северным сиянием, раздавалось завывание волков, визгливый лай лисиц; иногда вблизи нашего дома глухо рычал медведь или раздавался звук, похожий на выстрел, — это раскололось от холода дерево, — повторяемый далеким эхом в темном одиночестве лесов.

Несмотря на разноплеменный состав, наше товарищество довольно мирно и дружно работало до Рождества. Около этого времени ссоры стали возникать все чаще и легко переходили в драки. Образовались три враждебные партии: одна состояла из англичан и немцев, другая из жителей Канады и ирландцев, третья из людей славянского происхождения.