Какой-то человек давно уже ходил взад и вперед в ожидании поезда. Вдруг он заметил меня и остановился как вкопанный, засунув руки в карманы. Спокойно и молча оглядел он меня с головы до ног, заинтересованный оригинальным педикюром, которым я занимался. Потом спросил: «Скажи, ты умеешь ездить верхом и справляться с лошадьми?»

Я, в свою очередь, спокойно оглядел его; он был высок и сухощав, с острыми чертами лица и большими, оживленными глазами. Он мне понравился, и я ответил ему: «Разумеется!»

— Хочешь стать моим компаньоном?

— Сколько тысяч долларов я должен внести, сэр? — спросил я, ухмыльнувшись.

— Долларов? Несколько тысяч вшей, хочешь ты сказать? Их у тебя довольно наберется! Ну, да ладно, твоим вкладом будут твои мускулы и твоя смелость! А чего они стоят — мы увидим!

Затем он рассказал мне, что доставляет лошадей из Мексики в штаты Техас и Нью-Мексику. Это равнялось импорту воробьев из Гамбурга в Берлин; лошади одинаково дешевы как в Техасе, так и в Мексике.

— Я знаю, — сказал он, выслушав мое возражение. — Лошади дешевы. Но они свободны от пошлины. А за мексиканский бархат, табак и всякие штучки пошлину-то платить приходится. Понял, что ли? — добавил он хладнокровно.

Я понял, присоединился к нему, и около трех месяцев все шло у нас гладко. Ремесло контрабандиста не мешало моему товарищу быть вполне порядочным человеком. Он отдавал мне тридцать процентов своей прибыли, и мне предстояло сделаться чуть ли не капиталистом. Но вдруг все рухнуло.

В одну непроглядно-темную ночь нашей цветущей фирме и одному из ее участников пришел конец. Мы пригнали около сорока лошадей, из которых шесть были нагружены сигарами, ликерами и серебряной сбруей ручной работы. На копыта лошадей были надеты травяные мокасины, чтобы заглушить их стук. Дорога спускалась по ущелью к высохшему руслу реки, которая являлась там границей между Мексикой и Соединенными Штатами. Мы намеревались перейти ее тихо и незаметно.

Мой компаньон ехал во главе длинной кавалькады, а я в конце ее. Он, по-видимому, успел спуститься, потому что я услышал шум, производимый подравшимися лошадьми. Я разразился вполголоса проклятьями. Вдруг впереди раздался выстрел.

Испуганный, я остановил нескольких, ближайших ко мне лошадей. Стоя на стременах и стараясь не производить никакого шума, я стал прислушиваться.

Раздался зов, который повторился, потом выстрел, затем поднялся дикий рев и глухая возня, оглашаемые выстрелами, в глубокой темноте внизу.

— Мистер Чарли! — закричал я, охваченный страхом за него, и хотел было пробраться вперед, но испуганные лошади вокруг меня встали на дыбы и столпились в узком проходе; одна из них внезапно упала, раненная, обливаясь кровью. Я все еще пытался пробиться вперед, когда вблизи меня раздался чужой голос: «Стой!» Требование это сопровождалось выстрелом.

Мое героическое возбуждение ослабело. Я повернул коня, стал его хлестать и гнать вперед как только мог назад в Мексику, назад к свободе! Позади раздавались выстрелы, потом все стихло, и я помчался вперед и проскакал так всю ночь.

С тех пор я никогда больше не видал ни наших лошадей, ни своего компаньона. Напрасно я две недели ждал его возвращения. Мне удалось лишь узнать, что его доставили в лазарет одного из пограничных городов и что он умер вскоре после этого. Рассказавший мне об этом полупьяный ковбой добавил еще, что в ту же ночь одному из пограничных стражников пробили пулей в животе дыру величиною с серебряный доллар. После чего душа его не преминула отправиться в ад…

На следующий день я пошел назад в Нью-Мексику — ведь контрабандистов преследовали лишь на месте преступления.

К вечеру я пришел в Александрию. Этот «город», подобно многим таким городам в юго-западных штатах, состоял из семи бараков; в трех торговали водкой. — Перед одним из этих трех я соскочил с лошади. Кабачок назывался «К святому Патрику» и содержал его, конечно, ирландец.

Увидев меня, он испугался, ухватил меня за плечо, безмолвно втолкнул в заднюю комнату, поспешно закрыл ставни и тогда только заговорил со мною: «Я готов сожрать свои старые сапоги, если мне докажут, что я когда-нибудь видел подобную дерзость!»

— Сделай милость, подавись ими, но дай мне чего-нибудь выпить! А потом, если ты не объяснишь мне в чем дело, я вобью тебе твои зубы в глотку!

— Если бы тебе не нужно было удирать, вшивый мальчишка, я так бы тебя отколотил за эту болтовню, что ты бы у меня с места не двинулся. Как видно ты и впрямь не знаешь, что приказ о твоем аресте расклеен повсюду?

— Приказ об аресте!? Как так? — спросил я спокойно и вытащил из ящика бутылку зельтерской воды.

— Как так? За убийство, мое ненаглядное дитятко! Во время вашей стычки с пограничниками одного из них застрелили из солдатского ружья. А так как у бедняги Чарльза такого ружья не было, то убийца стало быть ты!

— Ерунда! — пробурчал я. — Никогда у меня не было солдатского ружья, а в ту ночь я не сделал ни одного выстрела даже из револьвера. Я так же неповинен в смерти этого человека, как твой младенец, который орет в соседней комнате. А теперь уложи меня куда-нибудь; я чертовски устал и хочу спать.

— Уж это тебе сегодня не удастся, ненаглядное дитятко! — сказал ирландец, ухмыляясь. И он стал доказывать мне необходимость бегства. В конце концов мне пришлось согласиться с тем, что он прав, и мне стало не по себе. По-видимому, следовало удрать сейчас же. Я стал думать, куда бы мне направиться и вспомнил двух братьев индейцев, студентов университета, с которыми познакомился, когда служил там. Ведь они приглашали меня к себе.

Час спустя я мчался темной ночью по дороге, ведшей на север.

На третий день я увидел перед собою форт Мак-Кинлей. Я объехал его со стороны леса, потом остановился перед мостом, который вел через Желтую реку в новую территорию. Одобрительно кивая головой, я прочел приказ о своем аресте. Над ним висела доска, на которой было написано, что эта земля отводится индейскому племени апашей на вечные времена и что правительство Соединенных Штатов не может обещать белому, который на нее вступит, никакой законной защиты. Я помчался через мост.

В ближайшей жалкой деревне мне оказали сердечное гостеприимство, как только я назвал имена своих друзей. Мне объяснили, как проехать к их родителям, и, немного отдохнув, я пустился в дальнейший путь.

Старик отец моих друзей оказал мне такой почетный прием, как будто я был президентом Соединенных Штатов. Но я недолго у него побыл. Мне скоро стало скучно.

Все здесь вполне соответствовало описаниям моих друзей. Потомки самого дикого и воинственного из индейских племен вели здесь, на этой неблагодарной почве, требовавшей суровой работы, к которой они не имели ни охоты, ни способностей, унылое и прозаическое существование.

Один старик рассказал мне о других апашах, называемых «дикими индейцами». Они жили не в деревнях, а в палатках из звериных шкур и кочевали с места на место.

Я навострил уши. «Дикие индейцы? Где они живут?» — спросил я поспешно.

Он указал на юг и пробормотал что-то про Мексику и провинцию Сонора.

— Я хотел бы к ним пробраться! Послушай, как по-твоему, возможно это? — спросил я.

Он оглядел меня, подмигивая, с головы до пят. «Да, ты можешь к ним отправиться. Тебе нечего бояться. У тебя отнять нечего!»

Это была истинная правда. На мне ничего не было, кроме рваных штанов, такой же рубахи и заржавленного, негодного револьвера; даже самым падким на добычу диким индейцам нечего было бы у меня отнять. Итак в дорогу!

Я испытал немало злополучий, прежде чем попал к мексиканским индейцам. Но и здесь меня ждало разочарование. В прежние времена в Мексике не прекращались революции, и боровшиеся стороны нанимали индейцев на службу. Им удавалось от души наслаждаться грабежом, убийством и поджогами. И за все это им еще и платили. Но, когда все это прекратилось, жизнь их стала невеселой. Теперь они занимались, главным образом, охотой, объезжали диких лошадей и продавали пестрые ткани и кожаные изделия — работу их женщин. Мелкие кражи вносили некоторое разнообразие в их существование. Все же их кочевая жизнь до некоторой степени привлекала меня. Да и возвращаться пока было опасно: я опасался правосудия Соединенных Штатов. Таким образом я провел у них около шести недель.