Откос, по которому он спускался широким шагом, порос высокой жесткой травой. Когда скат стал менее крут, он бросился вниз бегом. Высокие стебли хлестали его по лицу, время от времени натыкаясь разодранными в кровь ногами на камень, он издавал короткий стон. Вскоре пот градом покатился по его измученному телу, дыхание перешло в прерывистый хрип, бедра и икры онемели и отяжелели, как если бы они вместо крови налились свинцом. Но напряженная, как лук охотника, воля по-прежнему гнала его вперед.

Мимо него, как во сне, скользили окутанные тьмой деревья и кусты; вспугнутые ночные ласточки вылетели из-под его ног. Воздух дрожал от пронзительного пения цикад; глухо кричали совы, издалека доносился собачий лай.

Прохладный ветерок повеял с горных вершин и вдохнул новые силы в неутомимого путника. Он ускорил шаги. Сероватые поля, тенистые насаждения бананов, огни, тихо пылавшие около черных хижин, выплывали у краев дороги и снова тонули во мраке ночи.

У Хатако заплетались ноги, он спотыкался, голова кружилась, кровь громко стучала в висках и застилала красным туманом взгляд, которым он с мучительным усилием старался пронзить ночной мрак.

Снова блеснул огонек. Нет, два… Нет, десять… сто…

Он был в кольце пылающих огней!

В диком страхе впившись в землю пальцами рук и ног, он задыхался, его спина судорожно изгибалась в борьбе с неведомым врагом.

Сдерживая в груди хрип, он прислушался: из окутанных мраком банановых лесов доносился глухой, страшный рев — сигналы, звуки рогов… Мели сзывал свои полчища в бой! Но и усталого путника, свалившегося в пыль дороги, звуки эти призывали к последней борьбе.

Сжав зубы, он поднялся на колени, свалился, снова поднялся, поднял узел и, спотыкаясь, пошел дальше. Снова заревели трубы. Собаки ответили лаем. Впереди вспыхивали красные огни. Они все приближались, и вскоре за черными крышами хижин показались белые стены крепости.

Подгоняемый яростной волей, Хатако шел неверными шагами. Вдоль дороги тянулось просяное поле. Вдруг из него вынырнули темные фигуры и вышли на дорогу. Они остановились и окликнули его. Он продолжал идти, вперив взгляд горящих глаз в белые стены.

— Хей, кто ты? Стой!

К нему подскочил мужчина с фонарем, осветил его лицо и вскрикнул:

— Держи его! Это тот самый аскари, который привязал меня к дереву!

Они подняли страшный рев и набросились на него, дубиной сбив с его головы тюк. Он бросился на землю, вырвал ружье из развязавшегося узла, поднимаясь, взвел курок и, выстрелив в нападающих, бросился бежать. Они с воем помчались вдогонку. Хатако несся огромными прыжками по улицам деревни. Люди с криками рассыпались во все стороны, завидя дикую погоню. Собаки с лаем кидались на них, чей-то удар отшвырнул к стене дома старика, остановившегося посреди дороги. Хатако стремительно бежал вперед. Крики преследователей постепенно смолкли.

— Нани ве? (Кто идет?) — окрикнул его часовой. Он внимательно оглядел вынырнувшего из мрака ночи человека. Свет фонаря осветил искаженное лицо, судорожно раскрывающийся рот и широко открытые, налитые кровью глаза.

— Стой! — снова закричал постовой и поднял ружье.

Прибежавший со стоном навалился на флагшток и крепко охватил его, шатаясь, задыхаясь, хрипя…

— О, аллах! Это ты, Хатако? Что ты говоришь?

В ответ послышалось невнятное бормотание.

Звонкий голос крикнул через плац:

— Постовой, что это были за выстрелы? Кто это такой?

К ним подошел офицер.

Хатако отпустил флагшток и выпрямился.

— Аскари Хатако, бана полковник! Король Меливадшагга… Они наступают… Скорее тревогу, бана пол… бана полков…

Он застонал, как умирающий зверь, вскинул руки и упал без чувств.

Медленные, протяжные звуки зори поплыли над лагерем. Стены гулко повторили звуки труб и отбросили их дальше во мрак ночи. Эхо ответило из темных долин и озаренных кострами высот… Но оттуда раздавался также и другой ответ — глухой, протяжный рев рогов. Их мощные голоса ревели из бесконечных глубин банановых лесов, как хор кровожадных, притаившихся во мраке хищников. Волны этих звуков наполнили ночь, ворвались через белевшие в свете звезд толстые стены крепости и проникли в маленькую комнату лазарета, освещенную тусклым красноватым светом ночной лампы.

На одной из деревянных коек больной зашевелился и приподнялся. Громко зевая, он вытягивал руки, тер глаза и в полусне с изумлением оглядывался кругом. Он хрипло откашливался, со стоном пошевелил онемевшими ногами, ощупал ступни, горевшие огнем, повязки на пальцах и, недоумевая, посмотрел на соседнюю койку. На ней лежал человек с плотной белой повязкой на голове и крепко спал. В комнате было жарко и сильно пахло лекарствами. Проснувшийся вытянул голову и попытался рассмотреть черты раненого. Из коридора просунулась в дверь чья-то голова.

— Это ты, Хатако? Лежи, ты не должен вставать, пока тебя не осмотрит штабной врач! Я сейчас его позову…

— Э, Фарзи, постой! — крикнул ему Хатако.

— Ну, в чем дело?

— Почему я здесь лежу? У меня такая тяжелая голова… Дай мне воды, я хочу пить! Я долго спал?

Санитар рассмеялся.

— Да, почти двадцать четыре часа, как собака, побывавшая на охоте!

Хатако оторвал губы от сосуда, из которого пил жадными глотками, и уставился на товарища.

— Двадцать четыре часа? А-а… Вадшагга? Они не пришли?

— Пришли! Но мы им здорово всыпали! Теперь они засели в банановых рощах, воют, как гиены, завидевшие огонь и не смеют приблизиться! Но не все там, и мы опасаемся, что большая часть отправилась в Паре, чтобы напасть на другие два немецких поста. Ты знаешь, они нам прокладывали дороги и брали с вапаре налоги. С Мели у них с давних пор были нелады, он никогда не являлся на переговоры, посылал совсем мало провианта, а наших трех дойных коров, которые вдруг исчезли, тоже, наверное, увел этот вор! Бана полковник по выстрелам вчера вечером и по твоим нескольким словам сразу догадался в чем дело и послал Мамади и Зефу в Паре предупредить те отряды и немедленно вызвать их сюда. Белые из Моши и Ромбо пришли с плантаций и живут здесь, в лагере. Но вадшагги по пути убили госпожу Келлер!

Ты знаешь, это та, с желтыми волосами, которая всегда много смеялась и раздавала нам шоколад, когда мы на обратном пути из Паре остановились на ее плантации. Ее муж в прошлом году умер от горячки…

Сегодня ночью прибежал сюда ее бой с маленьким белым ребенком. Он прыгнул с ним в речку и полночи простоял в воде, пока не убрались вадшагга…

А как ты себя чувствуешь? Эти собаки тебя затравили до полусмерти! Ты взял отпуск на два дня, чтобы снова карабкаться туда на гору, да? Ну, какой же ты дурак, Хатако! Здесь в долине тепло, а в деревне можно достать папиросы, банановое пиво и девушек, а ты бегаешь по вершинам, где так безлюдно, сыро и холодно! Но теперь я пойду за врачом, а ты ложись!

Неизменно веселый, болтливый Фарзи поставил перед Хатако еще одну кружку воды, осклабил круглое блестящее лицо, напоминавшее черную луну, и шмыгнул в дверь.

Хатако продолжал сидеть на краю койки с низко опущенной головой. Усталость двухдневной борьбы за жизнь все еще давила его, но тяжелее давила печаль о смерти этой белой женщины…

Он так хорошо помнил тот день… С куском шоколада в руке и со своей солнечной улыбкой на губах она подошла также и к нему и отступила назад. Она испугалась этого угрюмого, неподвижного лица с глазами пантеры, но верным инстинктом женщины она все поняла, и улыбка снова заиграла на ее губах.

Его лицо оставалось неподвижным, но в глубине его натуры шевельнулось что-то теплое, засиял какой-то свет, — далекое, слабое предчувствие радости, вызванной не видом мяса или дымящейся крови, а смутное желание проникнуть за закрытую дверь, то чувство, которое охватывало его всякий раз, когда он любовался торжественным белым сиянием страны духов. После этого он видел ее еще несколько раз. Она ласково отвечала на его приветствие, а в тот вечер, когда, возвращаясь с лейтенантом с охоты на льва, они зашли на плантацию, она долго расспрашивала его о его родине и о том, зачем он всегда поднимается так высоко в горы, как ей рассказал об этом господин лейтенант. Затем он понес в сад ее ребенка, который только в первые минуты немного боялся его и отталкивал его лицо своими крошечными ручками, мягкими и белыми, как кошачьи лапки. Но затем малютка принялся смеяться и щупать его заостренные белоснежные зубы… И белая женщина тоже смеялась. А теперь она убита, он уже не увидит никогда ее улыбки, прекрасной, как залитое солнцем поле…