Наша дорога была весьма однообразна, и с нами не случалось ничего из ряда вон выходящего. Ландшафт был однообразен: он переходил из скалистой пустыни в песчаную, затем превращался в заросшую скудной растительностью степь, а потом опять в бесконечную песчаную пустыню. Один раз мы наткнулись на колодец с хорошей пресной водой, но чаще всего в попадавшихся нам по пути колодцах вода была соленая, а иногда и совсем не было воды. После таких разочарований мы с тревогой в сердце ехали дальше, иногда несколько дней подряд, радуясь, когда неожиданно встречали по дороге селенья или базар, где можно было приобрести воды и мяса. Если же таковые не попадались на нашем пути, то мы довольствовались овсянкой, которой у нас был большой запас. По названиям этих селений мы видели, что двигаемся вперед довольно быстро. Прибыв в Батну, мы перешли на другую сторону железнодорожного пути в Филипвиль и затем остановились на четыре дня в оазисе Айн-Байда, чтобы хорошенько отдохнуть. Через неделю после этого мы перешли границу Алжира и Туниса у г. Калаа.

Едва мы успели ступить на эту новую землю, как со мной случилась весьма неприятная история. Проезжая по улице городка, вдоль которой тянулся ряд цветущих кактусовых кустов, я заметил поднявшуюся из-за угла фигуру, при виде которой у меня волосы стали дыбом. Это была высохшая старуха, на ее морщинистом лице совершенно отсутствовал рот, очевидно, съеденный какой-то отвратительной болезнью. Вместо рта на ее лице виднелась черная гнойная дыра, из которой торчали два зуба. Она отвела седые пряди волос, свисавшие прямо на глаза, посмотрела на меня потухшим взглядом слезящихся глаз, издала вдруг ужасный крик, скорее похожий на визг мартышки, и, раскрыв свои объятия, бросилась ко мне.

«Безумная», — подумал я и хотел повернуть своего коня обратно. Конь так шарахнулся назад, что от этого неожиданного движения я вылетел из седла. Если бы я упал на каменную мостовую, то наверно сломал бы себе ногу, но то, что я упал на кактусовые кусты, оказалось еще хуже. Только тот, кто испытал нечто подобное, может понять, что это за ужас. Мы тут же на месте разбили палатку, и Ассул с Кольманом и его слугами занялись вытаскиванием из моей кожи страшных колючек. Мой ученый друг всю ночь с трогательным терпением просидел надо мной, смазывая каждую маленькую ранку антисептическим раствором, но я не предвидел ничего хорошего, вспоминая рассказы бедуинов о последствиях укола этого «куста дьявола».

Эти рассказы, как оказалось, нисколько не были преувеличены. На следующее утро сотни ранок стали страшно чесаться и воспалились, а к вечеру они нагноились и причиняли мне такую боль, что я едва мог усидеть в седле. К тому же мы проезжали по солончаковой местности, и когда соленая пыль попадала на раны, то мне казалось, что я схожу с ума от боли.

В таком ужасном состоянии доехал я до священного Кайруана (место паломничества верующих) и сейчас же заехал во французскую гостиницу, откуда послал за врачом. Он прописал мне ванны из всевозможных растворов, дал мазь и присыпки, и я долгие ночи и безумно жаркие дни провел в постели, пять дней не ел ничего, не мог ни спать, ни сидеть, ни лежать, и в конце концов стал похож на привидение. Тогда врач посоветовал мне, как последнее средство, перемену климата, а лучше всего морское путешествие.

Кольман Эффенди думал провести в Кайруане четыре недели, но когда он услышал совет врача, то, не долго думая, своим тихим и спокойным голосом объявил мне, что едет со мной и что он сам приготовит все нужное в дорогу.

Он так и сделал. Моего коня он продал одному офицеру за весьма приличную сумму, также продал он верблюда Ассула и своего собственного, рассчитал всех своих слуг за исключением мальчишки-араба и приобрел билеты на поезд и на пароход.

Через несколько дней мы ехали по направлению Суза. Мои раны здесь, в Суза, где нам пришлось девять дней ждать парохода, стали уже значительно лучше, а затем на море, еще задолго до прибытия в Бенгази, совершенно зажили.

Я никогда не думал, что в заливе Габес есть столько интересных мест для остановки. Мы, конечно, никуда не торопились, но наш капитан еще меньше: он останавливался в каждой маленькой пристани, которая почему-либо казалась ему интересной. В одной мы задержались даже на два дня, хотя выгрузили всего шесть ящиков товара и приняли груз маисовой соломы и одного пассажира, старого еврея.

Но в одном из портов на борт был принят груз, который возбудил во мне давно забытые и неприятные воспоминания. Ночью мы долго стояли, а когда утром, проснувшись, я вышел на палубу, то, едва протерев глаза, увидел песчаный берег, несколько унылых хижин и набегавшие на песок и таявшие на солнце волны. Я был поражен неприятным запахом, который несся мне навстречу от громадных тюков, наваленных грудой на палубе. Этот запах был отвратителен и вместе с тем удивительно знаком. Тут мне все стало ясно: это было «гуано» (помет гагар), который грузили на наш пароход. Это напомнило мне мою морскую службу, много лет тому назад, на пароходе «Вестфалия». На мостике так же, как и тогда, стоял, повернувшись ко мне спиной, широкоплечий офицер с жирным затылком, который удивительно напоминал мне «толстяка» — царство ему небесное! — и если бы я у вахты увидел матроса, походившего на меня десять лет тому назад, то я мог бы подумать, что сошел с ума.

Когда я встретился с Кольманом за завтраком, то рассказал ему с большим волнением об этом. Усмехнувшись в свою густую бороду, он заметил, что путешествие по пустыне, очевидно, очень подействовало на мои нервы. Бедуины, например, после таких путешествий рассказывают всевозможные страшные истории, которые рождаются в их воспаленном мозгу, и утверждают, что все это правда.

Таким образом, говорят, и возникли сказки 1001-й ночи.

Наконец, на тринадцатью день путешествия наш улитка корабль достиг цели. Мы увидели на горизонте белые стены и зеленые пальмы Триполи, освещенные лучами заходящего солнца. Итальянский таможенный комиссар явился на борт: он богатырски выпячивал грудь и вращал глазами, как актер в балагане. Тут оказалось, что высадиться на берег не так просто. Больше всего заинтересовали его наша профессия и количество оружия, которое было у нас. Эффенди бросил на меня многозначительный взгляд и, выступив вперед и торжественно протянув офицеру какой-то объемистый документ, на прекрасном итальянском языке объяснил, что он ездит по командировке университета в Валисе и что я его научный сотрудник. В ответ на это офицер вдруг сделался предупредительно вежлив и больше не интересовался ни нашими вещами, ни оружием, ни даже нашими слугами.

На мой удивленный вопрос о причине этого лживого заявления Кольман ответил, что итальянцы очень неохотно пропускают в свои владения газетных работников. А почему, — об этом не трудно догадаться.

Но мы заблуждались, считая, что игра выиграна нами. Во-первых, мы ни за какие деньги, даже при помощи моих прежних друзей, которых я сейчас же отыскал, не могли достать мулов для нашего каравана. Война уничтожила их, а те, которые уцелели, были все еще мобилизованы. Мы решили добраться до Тамалея на двух несчастных мулах, которых нам удалось достать, и там на базаре разыскать кого-либо из моих знакомых бедуинов и через их посредничество купить или нанять верблюдов для дальнейшего путешествия. Но и тут итальянские власти помешали нам. Какую местность мы ни называли, желая получить визу в полицейском комиссариате, — офицер с любезной улыбкой произносил:

— Невозможно, синьор. Я весьма сожалею, но принимая во внимание военное положение… — и так далее, и в конце концов мы увидели, что из Триполи открыт был только один путь — на север, в море.

Мы решили доехать до следующей остановки — Бенгази. Мы едва поспели на уходящий пароход, давший уже два свистка. Проезд мы оплатили на борту, и только уже несколько часов спустя я вспомнил, что в суматохе забыл зайти на почту в Триполи и узнать, не прибыл ли новый штатив для моего аппарата. Мы очень скоро доехали до Бенгази, и, против ожидания, нам удалось быстро двинуться по дороге в Египет. Эффенди Кольман случайно встретил здесь одного важного египетского чиновника, своего хорошего знакомого, который приезжал в Триполи по поручению своего правительства и послезавтра собирался выехать обратно на место своей службы в оазис Джарабуб.