Глубокий мрак и безлюдье дремучего леса, тяжелый влажный воздух, наполненный горьким запахом плесени, перенесли путника на его далекую родину; лес приветствовал его словами родного языка; перед его глазами проносились картины, словно озаренные вспышкой молнии, а затем снова тонули во мраке прошлого. Они заставляли быстрее биться сердце и вырывали из груди короткие отрывистые звуки. Он снова видел, как, спасаясь от лап гориллы и от выстрелов часовых, он спрыгнул в реку вместе с раненым братом, видел, как ударом ножа раскроил череп своей первой жертве, видел, как белый колдун в развевающейся одежде с криком убегал от него по узкой тропинке и как с ужасом он заметил во рту убитого отточенные зубы родного племени, видел, как, закончив переправу с полным мира и покоя сердцем, бросил вражеские уши в тихие воды лагуны… Такой же кровавой тропой, как и тогда, шел он теперь через лес, но в его груди бушевало пламя мести, и кровь дико кипела в жилах. Он остановился. Грудь порывисто вздымалась и опадала, дыхание вырывалось из нее с громким хрипом, белки глаз сверкали во мраке леса… Успокоившись, он снова продолжал свой путь…

Постепенно кустарник и папоротник все гуще стали заполнять проходы между стволами деревьев. Буйно разросшиеся побеги своим густым сплетением преграждали путь. Путнику пришлось прокладывать себе дорогу с помощью ножа. Работая, он широко раздувал ноздри и жадно ловил свежее дыхание открытой равнины. Ущелье расширилось, лес поредел, и он вышел в поросшую маисом и бананами долину.

Короткими, буйными порывами налетел свежий горный ветерок. Глубокий мрак ночи мало-помалу сменился унылым серым туманом. Пошел дождь. Сначала падали легкие капли, затем полились шумные потоки и разразился ливень. Вода отскакивала от широких банановых листьев, потоками стекала с вершин деревьев, заливала жирный перегной и обращала его в жидкую грязь.

Дождь лил без конца. Его струи с шумом падали на непокрытую голову Хатако, стекали по его толстой косе и громко хлестали по кожаному плащу. Ручьи дождевой воды с шумом потекли через дорогу. Жидкая грязь обдавала его брызгами до самых бедер, его кожаный плащ затвердел и покоробился, он с шумом шлепал по коленям и натирал ногу. Холодная вода стекала по спине, а руки онемели от холода и сырости. Но он не обращал ни на что внимания и не чувствовал никакого неудобства от этого ночного ливня. Его мысли были полны ненависти и жажды мщения, они горячими волнами гнали кровь и согревали тело.

Дождь лил без конца. Окружающий мрак был наполнен шумом плещущих ручьев, бульканием и ударами тяжелых капель. Деревья стонали под ударами ветра, отрясали мокрые ветви и покорно ждали, когда новый порыв ветра снова зальет их потоками воды.

Хатако торопливо шагал по тропинке, ведущей под гору. Он, не задумываясь, решил идти по ней, так как при такой непогоде мало было вероятности на кого-либо натолкнуться. Но если бы он все же с кем-нибудь повстречался, его скрыла бы мгла.

Одинокие хижины неопределенными очертаниями выступали то тут, то там из мрака ночи. Их высокие остроконечные крыши тонули в сырой мгле. Собаки принимались тявкать, их злобный лай переходил в пронзительный вой, но ветер и дождь снова загоняли их в теплую конуру. Слева, среди темных густых садов, белели стены строений кофейной плантации. Беспокойно мигавшие огни освещали веранду дома и темные силуэты грабивших его вадшагга. Путник остановился; держась мокрой рукой за забор, он следил за происходившим. Мрачная улыбка застыла на его залитом дождем лице. Он дрожал от холода. Затем он откинул со лба мокрые волосы и отправился дальше.

Тропинка вывела его на большую дорогу. Он минуту постоял в нерешительности; здесь начиналась опасная часть пути. Он поколебался, но все же вышел на дорогу. Он шлепал по грязи и перескакивал через большие черные лужи; его глаза с тревогой впивались в глубокую тень между стволами с левой стороны дороги. Он не заметил ручейка дождевой воды, текущего через дорогу, поскользнулся и упал на руки и на колени. Он оборвал сорвавшееся с его губ проклятие и, приподнявшись, застыл на месте и прислушался. Ветер гудел в ветвях, капли дождя ударялись о листья и с плеском падали в лужи — других звуков он не улавливал.

Он решил, что ему почудилось, и поднялся было, но вдруг снова бросился на землю и беззвучно, с быстротой молнии, как тень, скользнул за деревья. По тому месту, на котором он только что стоял коленями в грязи, прошла измокшая человеческая фигура — еще одна, и еще одна, а на некотором расстоянии за ними следовала целая группа людей, вполголоса переговариваясь между собой. Хатако неподвижно стоял в темноте и прислушивался к удаляющимся голосам; он ничего не мог расслышать и уже поднял было ногу, чтобы идти дальше, но вдруг раздался слабый звон металла о камень: новые люди поднимались в гору! Они быстро проходили мимо, но вот один остановился прямо перед ним, что-то крикнул ушедшим вперед, они остановились; отставший провел в воздухе своим копьем и чуть не задел Хатако. Тот хотел податься назад, но почувствовал за своей спиной плотную стену стволов и ветвей. Ускользнуть бесшумно было невозможно. Совсем рядом с собой он услышал как острие копья ударилось о корень, еще один шаг, и человек наткнется на него!

Его мысли в бешеном вихре искали выхода, рука схватилась за нож. Он не знал, что делать. Короткий, дикий крик угрозы, хриплый рев вырвался из его горла, и человек отскочил, как если бы его отбросила чья-то рука. «Э! Ангелиени!» (Берегись, леопард!) — закричал он, прыгнул в лужу и исчез в темноте. Остальные, хлюпая по лужам, побежали следом за ним.

— Э-э! — осклабился Хатако, вытянул голову и прислушался. Затем он быстро побежал по дороге, высматривая что-то с левой стороны, и, наконец, со вздохом облегчения прыгнул через канаву и ступил на темную тропинку. Банановые листья вокруг него и над ним ударялись один о другой, звонко хлопая, как мокрые тряпки.

Эту тропинку он знал с того времени, когда ходил с офицерами на охоту. Она круто спускалась к подножию горы, затем шла вдоль берега и терялась в равнине.

Дождь, наконец, перестал лить. Студеный ветер шумел лиственной крышей над головой одинокого путника, дрожащего от холода под мокрым плащом. Он остановился на минуту, выжал воду из своих волос и из привязанной косы, фыркая, похлопал себя руками и застывшими, сведенными пальцами достал понюшку табака. Бросив быстрый внимательный взор на небо, по которому неслись последние обрывки черных облаков, он снова зашагал настолько быстро, насколько это позволяла скользкая глинистая почва и темнота.

Скоро крутизна склона перешла в мягкую волнистость холмов. Темные прохладные банановые рощи остались позади. Вокруг него колыхалась высокая, покрытая росой трава и тянулся дико разросшийся колючий кустарник.

Ему навстречу неслась волна звуков — сначала слабые, как далекий прибой, они с каждым шагом разрастались и, наконец, наполнили воздух мощным гулом и ревом. В этом пении мириад лягушек, доносившихся из болота, слышался то стук сухого дерева, то мелодичный звон бесчисленных колокольчиков. К бурной песне этого хора примешивались и другие звуки. Ночной ветер шуршал и скрипел в зарослях папируса, слышалось журчание и ропот невидимых потоков в беловатом тумане и фыркали чьи-то страшные ноздри, а в гнилостных испарениях болот с тонким пронзительным жужжанием носились рои москитов.

Время от времени из этих болотистых глубин раздавался голос наполнявшей их многообразной жизни. То был голос голодной жадности, или предсмертный крик боли. Огромное тело животного с треском раздвинуло стволы папируса и шумно шлепнулось в болото. Пронзительный крик потряс воздух, стоны и хрип соперников, борющихся за любовь или за добычу, наполнили туманную низину. Спугнутые птицы с громкими криками вылетали из-под ног одинокого путника и прятались в камышах; два гиппопотама, тяжело ступая, фыркая и разбрасывая брызги грязи, пересекли тропу.

На возвышенном сухом месте тонкий тростник сменил непроходимые заросли папируса, высокие стебли которого, сплетаясь сводом над тропинкой, закрывали небо.