Неуловимый, как змея, катаясь по земле из стороны в сторону, он вынул свой нож и быстро вонзил его в навалившееся на него тело.

Его враги, сбившись над ним в кучу, наталкивались друг на друга, некоторые падали на него. Он извивался, вырывался, наносил удары своими тяжелыми башмаками и, наконец, снова встал на ноги. Бросившемуся на него противнику он своим тяжелым ножом рассек занесенную с копьем руку. Он отступил назад, и в разбегавшуюся толпу с визгом полетели пули из его ружья. Он издал пронзительный насмешливый крик и огромными прыжками скрылся в чаще леса.

Он недолго бежал и вскоре бросился в поросшую мхом рытвину. С прогалины доносился шум и крики. Справа и слева от него через лес пробирались посланные за ним в погоню. Он пролежал, неподвижный, как кусок дерева, пока все снова стихло.

Тогда он тихо встал и ощупал запекшуюся рану на бедре; порез был длинный, но неглубокий и не задел кости. Затем он связал узлом рассеченный ремень ружья и с ножом в руке снова прокрался к прогалине.

На этот раз он избегал открытых мест, двигаясь в кустах, окружающих опушку леса. Вдруг ему послышались голоса, показалось, что он видит тусклый огонек… Он отступил в чащу.

Там он, после недолгого раздумья, решил идти налево и уже хотел было снова пуститься в путь, но замер на месте, — до его слуха донесся слабый звон медных браслетов. И на этой дороге, в глубокой тени дерева страж.

Вся страна джагга выслеживала его…

Хатако бесшумно вернулся в чащу леса и снова стал медленно, с трудом пробираться во мраке, натыкаясь на тысячи препятствий. Он не мог найти дорогу. Он потратил много часов на то, чтобы пробираться через бесконечные заросли колючих кустарников, разорвавшие в клочья его одежду. Наконец показалось над его головой небо, разгоряченного лица коснулось свежее сухое дыхание ветра — он достиг границы девственного леса и вышел на равнину. Но самая опасная часть пути была впереди. Ему предстояло пересечь банановую рощу с рассеянными в ней поселениями вадшагга.

Отдохнув немного, он с трудом поднялся на ноги и снова пустился в путь, который, казалось, никогда не кончится. Когда первые лучи утреннего солнца залили равнину серебристо-серым светом, он натолкнулся на отряд воинов. Он увидел, что их слишком много, чтобы можно было вступить в бой, и поспешно обратился в бегство. Они его заметили и погнались за ним, как львы за антилопой. Часами шла дикая погоня через кустарник и через лес, через долины и пропасти. Он бежал изо всех сил, прибегал ко всем хитростям, делал крюки, кружил, прятался, но они его настигали и гнали дальше.

Беглец чувствовал, что силы покидают его. С широко раскрытым, ловящим воздух ртом и дрожавшими коленями он, хрипя, взбежал на холм. Из высокого кустарника доносились глухие крики врагов. Перед его меркнувшим взором засверкали красные искры, в ушах раздавался шум, как от водопада, он споткнулся, упал, снова вскочил на ноги и неуклюжими прыжками понесся дальше, пока перед ним не возникла пропасть.

Вырвавшийся из нее влажный ледяной поток воздуха снова вернул его к сознанию действительности. Охваченный головокружением, он схватился за деревце и со стоном глотнул воздух. Он бросил взгляд в пропасть, затем взгляд назад — его преследователей не было видно. Тогда он взял в руку ружье, отступил на несколько шагов, опустил голову и приготовился к отчаянному прыжку. Его худое тело взлетело высоко в воздух; мгновение он парил над бездной, затем ноги его коснулись края пропасти и соскользнули, не найдя опоры. Падая, он схватился правой рукой за раскачивающиеся от ветра ветви куста. Прутья стремительно опустились вниз, но выдержали. Его тело висело над пропастью. Он закусил зубами ремень ружья, а левой рукой схватил ствол кустарника и последним страшным усилием поднялся на руках вверх.

Его силы были исчерпаны. Качаясь, он сделал несколько неверных шагов, затем свалился в траву у края проторенной дороги и потерял сознание.

Прошло несколько часов. Солнце стояло высоко в небе, палящий зной сжигал тихую равнину.

Хатако продолжал неподвижно лежать у края дороги.

Звук человеческих шагов, как бы из бесконечной дали, донесся до его слуха. Он вздрогнул, тихо застонал и медленно поднял голову. Плотно сжав губы, он положил перед собой нож, оперся щекой на приклад ружья и стал ждать последней битвы. Шаги приближались. Прищуренными усталыми глазами смотрел Хатако через стебли трав на дорогу…

Но вдруг глаза его от изумления расширились, уставились в одну точку и засверкали буйной радостью. Он встал и вышел на середину дороги.

Впереди отряда шел араб. Вот он остановился и прищурил глаза. В нерешительности и сомнении посмотрел он на исхудалое, грязное, покрытое кровоточащими царапинами и рубцами лицо того, кто вышел ему навстречу. Тут же узнав его, он в безмерном изумлении вскинул вверх руки и остановился.

— Хатако, миема!

Аскари подошел к нему, схватил его худые, желтые руки и прижал их к своему сердцу.

— Ибрагим, отец мой! — проговорил он тихим, низким голосом.

— Хатако, миема! — повторил араб и покачал головой.

Он медленно опустил руки.

— Кто долго живет, тот много видит, — добавил он тихо.

Затем он положил обе руки на плечи аскари.

— Откуда ты идешь? — спросил он.

В его суровых глазах загорелся сдержанный огонек глубокой нежности.

— Отец мой, ты уже раз спас меня от карликов в лесу Конго. Спаси меня опять! По всем дорогам караулят воины Мели, чтобы схватить меня, — торопливо проговорил Хатако.

— Тебя? Почему?.. А-а! Теперь я понимаю! Это ты подслушивал там, в ущелье?

Аскари молча кивнул.

Араб задумчиво продолжал:

— Я должен помогать тебе на путях твоих. Такова воля милосердного Бога. Слушай! Скинь живо одежду, спрячь ее вместе с ружьем в тот тюк и возьми на голову ношу, как в старые времена. Среди моих носильщиков никто не станет искать аскари, которого не могли поймать воины Мели!

Поспешно и безмолвно аскари сбросил разодранную одежду и засунул ее в тюк вместе с ружьем, флягой, шлемом, башмаками и гамашами. При этом он резким движением сорвал присохшую к ране рубашку. Рана при этом открылась, и кровь тонкой струйкой потекла по ноге.

— Что это? Дай я посмотрю, — сказал торговец.

— Ничего, пустяки. Удар копья!

Его губы слегка искривились от боли. Араб тонкими пальцами ощупал воспаленные края раны.

— Пока это пустяки, но это может стать не пустяком, если не промыть рану. Внизу безопаснее, чем здесь, там я приложу тебе лекарство и сделаю перевязку. Я вижу, что ты ослабел и устал. Может быть, ты к тому же и голоден? Ты сможешь дойти до стоянки?

Аскари выпрямился. Подоспели еще люди торговца и с открытыми от удивления ртами окружили их кольцом. Сухим, резким голосом он проговорил:

— Пока я в силах стоять, я также в силах идти.

Затем Хатако безмолвно взял из рук одного из носильщиков бамбуковую палку и двух живых кур, привязал их к тюку, положил его на голову и затянул песню носильщиков. Палкой он выбивал такт. Его лицо сразу приняло безобидное и простоватое выражение.

Носильщики широко осклабились от удивления при виде этого мгновенного превращения. Араб, тихо посмеиваясь, поглядывал на своего любимца.

Они остановились на берегу ручья, который, с шумом низвергаясь со скал, протекал по узкой, прохладной лесной долине. Торговец достал из желтого жестяного ларца полотно и мазь; это был тот самый ларец, который когда-то носил Хатако. Он промыл рану, смазал ее мазью и приклеил повязку при помощи смолы. При этом он рассказал, что утром, когда доставлены были выменянные ружья, он покинул стоянку Мели и теперь направляется в свой лагерь.

— Где твой лагерь? — спросил Хатако.

Торговец указал на север.

— Там, на равнине, у реки Химы.

— На равнине? Это хорошо! Позволь мне проводить твой караван до подножия горы, отец! Взоры воинов Мели направлены на вершину горы. Они выслеживают аскари, который должен спуститься с гор. Они не обратят внимания на шенци (бушмена), который с ношей идет из долины в горы. Как ты думаешь, отец?