Он уже долго стоял здесь и из-под руки смотрел, не отрываясь, на юго-восток. Там, где свинцово-серая полоса горизонта переходила в темную синь, висело на небе что-то сверкающее, светлое, подобно концу снежно-белого пера. Он заметил его прежде, чем взошло солнце. Тогда оно горело на небе, как ярко-красное пламя. Он напрягал зрение до боли, покачивал головой и вновь принимался смотреть. Он все же не мог понять, что это было за чудо, там, в бесконечной дали…

Его взор медленно скользил по окрестностям. Там, вдалеке, однотонную серо-желтую поверхность прорезала темная полоса; это должна была быть долина реки. Прежде чем сойти с холма, он еще раз бросил взгляд на это непонятное нечто, реявшее в беспредельной высоте над землей. Потом оно исчезло, и на месте его зависло светло-серое облако.

Солнце стояло уже высоко, когда он достиг долины реки. Он бросился в глубокую, прохладную тень первого же дерева, положил голову на своего аиста и тотчас же заснул. Он проснулся только под вечер, такой же сильный и бодрый, каким он был до этих тяжелых дней. Он развел огонь при помощи камня и трута, зажарил птицу, поел, напился. Потом он спрятал остатки птицы и пошел вдоль русла реки. Она текла на юго-восток, в ту сторону света, которую он избрал своей целью, не зная, где именно была эта цель и что она из себя представляла.

Тихо и одиноко шумела река. Сквозь вершины деревьев проливался свет вечернего солнца, а внизу, под деревьями, тени становились длиннее и темнее. Он спугнул толпу павианов, которые с недовольным хрюканьем оторвались от воды и с шумом исчезли в кустах. Со стоном и фырканьем вынырнула из воды неуклюжая голова гиппопотама и снова скрылась. Ярко-желтые птицы-ткачихи носились около своих гнезд, которые, прикрепленные к качающимся стеблям, наклонились над водой. Вереница больших черных ворон пролетела с жалобными криками. В багряном зареве вздымался над низиной небесный свод, сиял, переливался всеми цветами радуги и, наконец, угас в нежном голубовато-зеленом сиянии. Тогда все вокруг погрузилось в темно-лазоревую ночь.

Теперь путник оставил долину реки, поднялся на отвесный берег и оглядел степь. В сиянии звезд бесконечный простор был погружен в торжественную тишину. Вдалеке среди ночи пылали огни подобно венку кроваво-красных бус. Они лежали в направлении, избранном Хатако, поэтому он пошел на них. Скоро залаяли собаки. Резкий запах скота повеял над степью. Приглушенный барабанный бой и многоголосное хоровое пение раздавались в ночи, в такт ему слышались ритмичные хлопки, тонкие трели женских голосов и звон железных украшений.

Хатако остановился. С загоревшимися глазами смотрел он на пляшущих, которые, подобно теням, двигались вокруг огней. Сомкнутые ряды поющих мужчин приближались торжественным шагом, притоптывая в такт ногами, затем рассыпались, кружились вихрем и дико скакали. В неровном вспыхивающем свете костров блестели широкие наконечники копий племени мазаи, а над танцующими поднимались выпуклые щиты. Вокруг толпились женщины и старики.

Немного поодаль стояла в качестве зрителей группа мужчин. Они не были так стройны и так хорошо сложены, у них не было жестких, пропитанных жиром кос и своеобразных копий и щитов мазаи. Большинство из них были рослые, широкоплечие люди, одетые в леопардовые шкуры или же кожаные передники, вооруженные неуклюжими пищалями и тяжелыми широкими мечами. Их жилистые, покрытые шрамами тела и острые глаза, внимательно и с невозмутимым спокойствием смотревшие с их обветренных лиц, говорили о дикой, полной опасности жизни. Среди них особенно выделялся своим ростом один старик, который стоял посередине, опираясь на длинное арабское ружье. Его волосы сияли, как белое руно, блестящее черное роговое кольцо придерживало их вокруг узкой головы с откинутым лбом. Его озаренное пламенем лицо, кончавшееся белой пушистой бородой, было изборождено сеткой складок и морщин. Он обернулся и бросил своим товарищам замечание, которое было подхвачено дружным смехом.

Хатако, до сих пор незамеченный, стоял в темноте. Но вдруг он внимательно заглянул в лицо одному из людей. Его глаза заблестели — он увидел у этого человека острые зубы миема.

— Ка амеша! (Приветствую тебя!) — воскликнул он на языке своего племени, вышел вперед и протянул руку соплеменнику.

Между ними завязался оживленный разговор. Остальные молча бросили испытующие взгляды на пришельца, а потом равнодушно отвернулись к танцующим. Хатако кратко рассказал, кто он и откуда пришел.

— Меня зовут Ньира, — ответил соплеменник. — Скажи, куда ты идешь?

— Я не знаю… Страна велика… А вы кто? — спросил в свою очередь Хатако.

— Все эти люди из разных племен. Вот тот старик — зулус. Посмотри на его головной обруч! Его отец был королем Амидулу! Теперь он наш вождь. Мы все испили кровавую чашу дружбы и мы теперь братья и сыновья одного племени. Мы вакуа! (охотники на слонов), — сказал он, подняв голову.

Последние слова он произнес громко и торжественно.

— Оставайся у нас эту ночь, и завтра, и сколько тебе захочется! Будь нашим гостем! — предложил он Хатако.

— Да, — сказал задумчиво Хатако, — сегодня я у вас останусь. Благодарю тебя. И я буду охотником на слонов, или на львов, или на людей, — добавил он тихо.

Длинный Ньира наклонился к нему и заглянул в глаза.

— Если великая сила слонов недостаточно велика, чтобы потрясти твое сердце, то ты можешь остаться у нас навсегда! — сказал он медленно.

Потом он подвел Хатако к старику.

— Бугван, вот это — Хатако, человек с моей родины. Теперь у него нет родины. Я хочу быть его другом.

Старик протянул ему свою длинную худую руку.

— Тогда я тоже твой друг. Приветствую тебя, — сказал он спокойно.

Через два дня охотники за слонами покинули лагерь мазаи. Хатако пошел с ними. Они шли на юг, по направлению к местности, которую они называли Лонгиди. Говорили, что там много слонов. Воздух был тяжелый, небо покрыто тучами, но вечером следующего дня поднялся ветер и разогнал тучи. Туман рассеялся и открыл дали. Но там туманный горизонт не сливался, как обычно, с бесконечностью, там облака толпились, громоздились стеной и открывали величественную горную страну. Поля и ярко-зеленые банановые рощи покрывали склоны, выше к ним примыкали кустарники, которые переходили в дремучие леса, окружавшие подобно поясу всклокоченного мха исполинские горы. Возвышавшиеся над ними желтые, красные и коричневые плоскости переходили в черные крутые скалистые стены, которым не было конца, как если бы они хотели врезаться в небо, а еще выше над ними в неизменной вышине поднимался величественный белый купол. Чистой торжественной красотой сиял он из темной синевы неба, неприступный и отрешенный от людей и суеты мира.

— Перо белой птицы! — воскликнул Хатако.

Взгляд дикаря замер в восхищении и благоговении.

— Эта гора называется Килиманджаро, Там, на самой вершине — страна духов. Никто не имеет права вступить в нее. Если человек осмеливается подняться на ту вершину, они дышат на него своим холодным дыханием, и тогда тело его коченеет. Даже вода под дыханием духов превращается в холодный твердый камень, а воздух — в белые лепестки, которые падают, как дождь, и погребают человека. Но там, внизу, под лесами, — страна, где живут люди, и где много пищи, а еще ниже, вон там, где толпится много маленьких гор подобно стаду коров, там долина, где много воды, деревьев и кустов, растущих так густо, как трава. Это страна слонов! — объяснил ему Ньира.

Хатако слушал, но его взгляд постоянно привлекал этот купол. Окруженный белым сиянием, возвышался он, подобно серебряному щиту, который на своей выпуклости нес небо. Его спутники пошли дальше, только старик стоял еще около него. Он тоже, как зачарованный, смотрел вверх. Но вот спустился прозрачный серый туман, заволок ослепительный блеск, сгустился в серое облако и скрыл страну духов.

— Это нехорошо — говорить о тех, живущих там, высоко… Они это слышали! — сказал старик шепотом, когда они пошли дальше. — Ты это видишь в первый раз, а мои старые глаза часто видели эту страну, но при взгляде на нее мое старое сердце и сейчас поет песню…