На самом краю громадного скалистого плато возвышалось пять больших камней, возле них из трещины скалы пробивалось молодое кедровое деревце, в его свежей светло-зеленой листве шумел ночной ветер, ярко-зеленый мох виднелся в углублениях скалы, а вереск склонял свои пышные ветви на гладкие камни. Судорожно сжимая руки и закусив губы, стоял я перед этими надгробными камнями. Здесь спал вечным сном мой мальчик!
Мне казалось, что я уже подавил в себе дикие приступы отчаяния, но, когда вновь увидел это место, мое сердце вновь облилось кровью при мысли о непоправимости того, что произошло.
Мне казалось, что голова моя раскалывается на части. Я снял кожаный футляр браунинга, висевший у пояса, и устало посмотрел в долину. Сидя здесь, я почувствовал вдруг смертельную усталость: я устал жить.
За мной лежал густой девственный лес; вечерние тени упали на его темные верхушки, очертания горы выделялись на светлом фоне неба, тишину нарушало только журчание бегущего в долину ручья. Я сидел не шевелясь: горе терзало мое сердце. Возле моих ног пробежала пестрая ящерица и исчезла в трещине скалы. С кедрового дерева раздался легкий свист, в ответ на который послышался слабый боязливый писк, и из пещеры мимо наваленных мной камней пролетела маленькая серенькая птичка и с веселым щебетанием взлетела к своему другу на дерево. За эти десять дней молодая парочка уже успела свить себе гнездо. Картина всепобеждающей жизни!..
Растроганный, посмотрел я на птичек и встал. В последний раз взглянув на эти камни, я простился с маленьким Мо, лежащим под ними, который так любил меня! И я также любил его и никогда не забуду этого прелестного ребенка! Теперь я снова одинок и для того, чтобы быть свободным, не хочу знать привязанностей!
Мне казалось, что я чувствую, как кровь капля по капле отливает от моего сердца, когда я медленно уходил с этого места. Но по наружному виду я ничем не выдал себя, когда подошел к своим спутникам.
Ничего, кроме частых поломок автомобиля, не нарушало однообразия нашего путешествия. Последняя по ломка, произошла совсем близко от Асмары — нам оставалось не больше получаса езды до города. Мабилара это привело в такое бешенство, что он, схватив молоток, изо всех сил ударил по автомобилю между газовым баллоном и охладителем, так что все крутом зазвенело. Затем он запустил руку под сиденье, достал оттуда громадный ящик папирос и с этим единственным багажом двинулся в город, приказав повару и монтеру дожидаться здесь, пока из города прибудет телега за багажом, и, дав последнего пинка ни в чем не повинной машине, он пошел рядом со мной по дороге.
Итак, я опять пришел в гостиницу с бумажными цветами на столиках, в которой я останавливался три недели тому назад, но только теперь я пришел одиноким.
Через три дня я получил денежный перевод, соболезнующее письмо и сообщение, что мне в Аден выслан фотографический аппарат со всеми принадлежностями.
Я написал отчет о том немногом, что я видел в Абиссинии, послал подробное письмо Кольману, которое далось мне нелегко, и в тот же вечер уехал из Асмары по направлению к берегу Красного моря.
У меня была мысль переехать Красное море, направиться в Аравию и по тому берегу, не спеша, доехать до Адена, но, принимая во внимание громадную сумму денег, которые я потерял, я не мог позволить себе приобрести нужных для путешествия верблюдов и нанять проводников, и поэтому я воспользовался случаем — доехал на арабском «диу» до Ассаба. Проезд на старом заплесневевшем судне был мне даже приятен и стоил очень немного. Я получил в свое распоряжение дырявую койку в маленьком загоне, в который можно было войти только согнувшись. Кстати сказать, он кишел мышами и крысами.
Райс — владелец судна — был тихий и набожный человек. Когда была хорошая погода и нечего было делать, он молился; когда была плохая погода, он еще усерднее молился; если же бывала буря, то он не молился, а действовал, и надо сказать — со спокойной решительностью. Единственным пассажиром, кроме меня, был один сомалиец, который вначале держался очень холодно, замкнуто, но после одной бурной ночи, когда я, балансируя, как жонглер, вскипятил чайник на своей спиртовке, он, выпив чашку чая, оттаял, и с тех пор мы сделались друзьями: он рассказал мне много ценного о своей стране и ее обычаях. Правда, из его рассказов можно было сделать вывод, что поехавшему в эту страну европейцу отрежут там голову, за это девяносто пять шансов против пяти, — но я решил противопоставить этим девяносто пяти процентам свое хладнокровие и оптимизм.
Наше путешествие было очень длительно, но ничуть не утомительно или скучно. Небо и море с разнообразнейшей окраской облаков и жизнь морских глубин — все это было так интересно, что могло не наскучить в продолжении долгих месяцев. Мы заезжали в крошечные, затерянные на берегу моря, гавани, имена которых я слышал в первый раз в жизни и сейчас же забывал их. Вода в этих бухтах была горячая, как кипяток, и пахла рыбой, но она была так чиста и прозрачна, что на глубине тридцати метров видны были дно морское и его чуждый удивительный мир. Оно казалось таким близким, что его можно было достать рукой. Чудовищные растения, рыбы и животные самой яркой окраски плавали там внизу, а песчаный берег с несколькими хижинами и парой высочайших пальм был похож на театральную декорацию.
Там дальше, где скалистый берег круто обрывался в воду, виднелись сказочные коралловые рощи; как клумбы невиданных растений, выращенных искусным садовником, проплывали они под дном нашего корабля. Они переливались всеми цветами радуги, начиная с белого, желтого и зеленого и переходя в красный и коричневый до самого темно-пурпурного оттенка. Населяющий эти рощи животный мир был также чужд нашему глазу; как тени, мелькали туловища чудовищных рыб между подводными деревьями; иногда они выдавали свое присутствие только при повороте, когда их чешуя начинала блестеть и переливаться всеми цветами радуги. Я видел рыб с головой как кузнечный молот, как блестящий металлический шар, как усыпанная бриллиантами пила. А иногда видны были рыбы, как змеи, с нанизанными на их туловища разноцветными кольцами. Стая маленьких рыбок с блестящими, как драгоценные камни, головками опустилась на яркий коралловый куст — это было похоже на то, как будто чья-то невидимая рука рассыпала кучку золотых булавок с бриллиантовыми головками по красному бархату. А вот мимо нас проплыли три медузы, представляющие собой громадную разинутую пасть, из которой наподобие бороды висели длинные серебристые щупальца. Еще другие сорта медуз видели мы; они были подобны громадным орхидеям, видимым сквозь темно-синее стекло воды.
По ночам море представляло собой расплавленный металл. Ударявшиеся о борта корабля волны, рассыпались на тысячи сверкающих искр, блестящей пеной покрывая коралловые рифы, торчавшие из воды, и переливались голубовато-зелеными искрами на хребте темных волн. Искры были похожи на светящиеся ягодки в темной зелени леса, который напоминали эти бесконечные коралловые рощи. Блеск ярко горевших звезд тропического неба отражался миллионами искр в темной воде.
Несмотря на наличие клопов, жару и тесноту, это было сказочно прекрасное путешествие. Только однажды мы были не на шутку напуганы громадным китом, который упорно плыл за нашим кораблем: его треугольные жабры несколько часов подряд виднелись позади нас в темных волнах моря.
Но вот над нами стряслась неожиданная беда. Однажды в темную облачную ночь наш корабль налетел на коралловый риф, и, несмотря на отчаянные усилия, мы никак не могли стащить ветхое судно с этого камня, на котором оно основательно засело. Ветер становился все сильнее, и в конце концов мы с отчаянием увидели, что начинается настоящая буря, грозящая нам верной смертью под обломками корабля. Волны все сильнее и сильнее ударяли о риф, палуба трещала по всем швам, планки скрипели, и мы, оставив все попытки, покорно ожидали момента, когда будем похоронены под пенящимися волнами. Сначала меня охватил страх, инстинктивный страх живого человека перед смертью, но скоро я успокоился и, прислушиваясь к грозному завыванию бури, думал о том, что смерть избавит меня от угрызений совести по поводу гибели моего любимца и что я скоро последую за ним.
