На другое утро Л. разбудил меня восторженным криком. Выбравшись из палатки, взглянув по направлению его протянутой руки, я увидел вершину Меру, блистающую выпавшим снегом в золотистом сиянии утренней зари. Все предвещало хорошую погоду.

Целый час мы медленно поднимались вдоль шумящей пенящейся Энгаре-Наньюки через поле, усеянное отвратительными острыми камнями величиной с человеческую голову. Отсюда я снял вид на полукруг кратера. Мы сняли также исподтишка воинов племени мазаи, примостившихся у дороги. Я предательским образом втянул их в разговор и незаметно сфотографировал. Затем мы перешли по древесному стволу речку и направились вверх.

Обрывки облаков, висевшие на скалах, растаяли в голубой синеве неба, сверху из темной зелени лесов подул бодрящий ветерок. Крутые холмы, через которые мы перебирались, представляли удручающее зрелище: они были покрыты черными обуглившимися и заплесневевшими трупами деревьев. Здесь бушевал когда-то один из тех лесных пожаров, которые в несколько часов уничтожают вековые леса.

После двухчасового подъема мы добрались до «дома лесничего» — цели нашего сегодняшнего пути. Он расположен на уступе скалы, в нескольких метрах от которой бушевал пожар. Серо-зеленой стеной поднимался здесь над хребтом и оврагом девственный лес. Бесконечно далеко развертывался вид на степь, отливающую золотисто-желтым цветом, и вдали вздымался огромный массив Килиманджаро. Точно серебряный колокол, блистала вершина Кибо. Вокруг нашей лесной хижины с грохотом низвергались водопады в неизвестные глубины темных ущелий; из чащи леса доносился воющий, похожий на детский плач, звук птицы-носорога.

Дом лесничего нельзя было занять под ночлег, потому что в нем расположились негры, состоявшие сторожами по охране диких зверей. Мы оставили несколько человек для очистки нам места для палатки позади дома, а с остальными отправились тотчас же искать воды. Вода, низвергавшаяся в овраги, не годилась для питья, потому что содержала натрий. Кицимото (что означает «горячая работа»), один из моих людей, неутомимый веселый парень, скоро нашел маленький родник недалеко от хижины. Затем мы с большими ножами в руках пробрались в густые заросли леса и стали искать тропинку, ведшую до 1914 года из хижины вверх в гору. После четырех часов трудных поисков мы ее обнаружили, и когда, вспотевшие и ободранные, выбрались, наконец, из чащи, встретили негра с письмом от живущего внизу фермера, приглашавшего провести у него вечер. Л. принял приглашение, я же отказался и провел после обеда, состоявшего из бараньей печенки и печеных зеленых бананов, чудесный вечер в полном одиночестве.

Кругом шумели горные потоки, низвергаясь в черные пропасти; насекомые кружились вокруг фонаря, а миллиарды сверчков так стрекотали, что в воздухе стоял гул; на темно-синем бархате неба сияли белые звезды. Сильный ветер шумел в высоких кедровых деревьях и раздувал пламя, освещавшее голые черные тела негров, расположившихся вокруг костра.

Ночью дикий горный ветер чуть не сорвал нашу палатку. Кроме того здесь, на высоте почти 1760 метров, было довольно холодно; спал я поэтому плохо.

Утром около половины восьмого, когда густой туман немного рассеялся, мы снова двинулись в путь. Первая часть дороги была ужасна. Буйно разросшиеся побеги среди опрокинутых и наполовину обуглившихся гигантских кедровых деревьев образовали вперемежку со сгнившими стволами и ветвями почти непроходимую чащу.

Изредка этот хаос прорезали дороги, проложенные слонами и носорогами. Мы ежеминутно наталкивались на их старые и новые следы.

Затем началась полоса девственного леса. Сумрачные проходы, серые, покрытые мхом и лишаями высокие колонны со сплетенными в непроницаемую крышу верхушками. Прекрасные папоротники, растущие между огромными, похожими на гигантских змей, корнями.

Внезапно веселая болтовня наших людей замолкла; из леса послышался далекий глухой треск. «Тембо» (слоны), — вполголоса проговорил Мтонья, наш повар, показывая в чащу леса. «Ханцури» (ничего не значит), — ответил я, улыбаясь и шагая вперед. Однако у меня было совсем не спокойно на сердце. Мы шли молча вперед. Вдруг на верхушках деревьев над нами послышался шум. Мы увидели обезьян, черных, как бархат, с чудесными белоснежными пучками шерсти на плечах и на хвосте. Они, хрюкая, пробирались по веткам деревьев.

Шум и грохот направо от нас становился все сильнее. Кацимото взволнованно бормотал что-то про себя. Мы неслышными шагами шли по мягкому, как шелк, мху. Теперь и я почувствовал острый характерный запах слонов, но их пока не было видно. С деревьев падали душистые иглы; большие ярко-красные цветы, похожие на хризантемы, горели в зеленеющей тени. Ярко окрашенные бабочки, величиной с раскрытую ладонь, порхали взад и вперед. Мы опять пересекали тропинку толстокожих. Наши люди, нагибаясь, показывали на плоские, величиной с бадью, отпечатки, сообщая нам, что слоны прошли здесь полчаса тому назад. Дорога становилась круче. Между стволами деревьев поднимались неуклюжие скалы. Мы, задыхаясь, карабкались вверх, и понемногу шум пасущихся позади нас слонов затих. Но все чаще стали попадаться места остановок носорогов. Мне мерещилось, что один из огромных серых камней вдруг оживет и, превратившись в носорога, кинется на нас.

Перед нами поднималась крутая каменная кладка. Мы были на высоте 2260 метров. С той стороны открывалась широкая долина. Через нее шумно протекала река. На берегу этой реки мы сделали обеденный привал и около двух часов пополудни отправились дальше.

Изредка над нашими головами открывался просвет и можно было увидеть высокие стены кратера. Все прекраснее становилась вокруг нас галерея из кедровых деревьев, напоминающая колоннаду храма, все мягче цветной ковер под ногами, все легче и душистее воздух. Под конец наша тропинка перешла в тропу для носорогов и слонов, местами покрытую сухим навозом. Эти тропы расходились по всем направлениям и заводили нас то вправо, то влево и даже вниз. Мы таким образом потеряли много времени, и к пяти часам все еще не видели кратера. Тогда мы пробрались сквозь узкое ущелье на поляну; стены этого прохода были отшлифованы до блеска толстокожими великанами, проходившими здесь в течение столетий. На этой поляне мы решили расположиться на ночлег.

Место было очень странное; почва состояла из вулканического туфа, на котором не росло ни одной травинки, а весь воздух гудел от заглушенного шума. Причину этого шума мы скоро открыли: его производил ручеек, падавший в отверстие невдалеке от нашей стоянки. Он протекал под тонкой корой земли и только в конце поляны опять появлялся наружу. По этому ровному месту, пригодному для установки нашей палатки, проходили две тропы носорогов.

Уже до захода солнца стемнело; тяжелые серые тучи поднялись снизу и окутали нас холодным неприятным туманом. Начал накрапывать дождик, где-то поблизости шумела и гремела гроза, озаряемый молнией туман бросал зловещий свет. С холодными, как лед, руками и ногами мы, после скудного ужина, забрались в нашу палатку. Замерзшие негры зажгли костер; поднимавшееся пламя его доходило чуть ли не до верхушек деревьев.

В течение ночи ни один носорог нас не потревожил. Солнце уже высоко поднялось позади туч, когда мы проснулись. Умываясь, мы заметили, что вода в речонке была на 13° Цельсия теплее утреннего воздуха; от нее шел теплый пар.

К великому нашему удивлению, через полчаса, после краткого подъема, мы увидели дно кратера. Мы были на высоте 2600 метров. Перед нами лежала большая открытая котловина; на ней росли единичные огромные кедровые деревья, сплошь обвешанные мхом и лишаями; кусты можжевельника и вереска на свежей зелени луга придавали ландшафту вид северного парка. А кругом на невероятную подавляющую высоту поднимались стены кратера. Диаметр почти круглого дна кратера равнялся приблизительно двум километрам.

В громадном дупле старого седобородого лесного великана мы устроили свое крошечное жилище. Я быстро снял несколько видов и залез в палатку, заставив всех негров накинуть на нее свои одеяла, пока я лежал внутри нее на животе, заряжая аппарат новыми пластинками. Скоро после этого вернулся Л. со своей первой разведки. Он повел меня, весь сияя от внутреннего умиления, мимо черно-серой полосы из чистой лавы; ее твердые, как стекло, глыбы с острыми краями еще не имели никаких следов растительности. Поток лавы вел прямо к юго-западному углу кратерного котла, и в конце его поднимался серо-синий конус, почти геометрически правильной формы; высшая точка этого конуса точно соответствовала внешнему валу кратера. Формация эта даже нашему мало опытному глазу показалась самого недавнего происхождения.