Скоро тарелка пустеет, я отодвигаюсь от стола. Ларри Хэдлок ставит свой пикап на заднем дворе, рядом с моей машиной, и достает из багажника косилку. Я наблюдаю за ним — стол стоит возле окна. Ларри в нашу сторону не смотрит.

— Что ему надо? — осведомляется мама и перестает есть.

— Наверное, хочет подстричь твой газон, — говорю я.

— Нечего там стричь, — отвечает мама. — Он его стриг на прошлой неделе. Что там могло вырасти?

— Наверное, для новых жильцов, — предполагает Джил. — Ведь кто-то тут поселится.

Мама переваривает эту мысль, потом продолжает есть.

Ларри Хэдлок запускает косилку и принимается стричь газон. Мы с ним немного знакомы. Когда я сказал, что снимаю жилье для матери, он снизил цену на двадцать пять долларов. Он вдовец — плотный, лет шестидесяти пяти. Несчастливый человек с хорошим чувством юмора. На руках у него растут белые волоски, несколько прядей, таких же белых, видны из-под кепки. Он похож на фермера, какими их рисуют в журналах. Только он не фермер. Был строителем, сейчас на пенсии, скопил немного денег. Поначалу я даже надеялся, что они с мамой будут иногда ужинать вместе и вообще подружатся.

— Вот вам наш король, — говорит мама. — Король Ларри. Не у каждого такая прорва денег, не каждый живет в большом доме и дерет с жильцов три шкуры. Ну, ладно, скоро я уеду и больше никогда не увижу его морщинистую морду. Доедай курицу, — обращается она ко мне.

Но я качаю головой и зажигаю сигарету. Ларри с косилкой приближается к окну.

— Вам уже недолго на него смотреть, — утешает Джил.

— Ты не представляешь, как я этому рада, Джил. А то, что я вперед заплатила, он все равно не вернет.

— Откуда ты знаешь? — интересуюсь я.

— Знаю, и всё, — отвечает мама. — А то я мало имела дело с такими типами. У них у всех руки загребущие.

Джил говорит:

— Совсем недолго осталось, а потом вам никогда уже не придется иметь с ним дело.

— Одно утешение.

— Но следующий будет точно такой же, — добавляет Джил.

— Я даже думать об этом не хочу, Джил, — говорит мама.

Пока она варит кофе, Джил убирает со стола. Я споласкиваю чашки. Потом разливаю кофе, мы протискиваемся мимо коробки с надписью «Мелочи» и переходим в гостиную.

Ларри Хэдлок теперь возле боковой стены. По улице перед домом медленно ползут машины, солнце начало опускаться к деревьям. Я слышу, как бурчит косилка. Несколько ворон снимаются с телефонного провода и слетают на свежевыкошенный газон перед домом.

— Я буду по тебе скучать, сыночек, — говорит мама. А потом добавляет: — И по тебе тоже буду скучать, Джил. Мне вас обоих будет не хватать.

Джил делает глоток и кивает.

— Главное, чтобы вы благополучно добрались, и чтобы в конце вас ждало именно то, чего вы хотите.

— Когда я там обживусь — а уж это, дай бог, мой последний переезд — приезжайте в гости, — говорит мама.

И смотрит на меня, ожидая, что я кивну.

— Приедем, — отвечаю я.

Но знаю, что говорю неправду. Там, в Калифорнии, обрушилась моя жизнь, и больше я туда не вернусь.

— Жаль, что вам у нас совсем не по душе, — говорит Джил. — Жаль, что вы не смогли прижиться. Знаете, что? Ваш сын ужасно за вас переживает.

— Джил, — говорю я.

Но она встряхивает головой и продолжает:

— Иногда он даже спит плохо. Просыпается ночью и говорит: «Не могу уснуть. Всё думаю про маму». Вот, — выпаливает она и смотрит на меня. — Я высказалась. Облегчила душу.

— А мне, как ты думаешь, каково? — говорит мама. Потом добавляет: — Другие в моем возрасте живут и радуются. Почему я не такая как все? Мне всего-то хочется найти дом и город, которые бы меня радовали. Разве это преступное желание? Вовсе нет. Разве я так уж много прошу от жизни?

Она ставит чашку на пол рядом со своим стулом и ждет, когда Джил скажет, что она просит совсем не много. Но Джил молчит, и через минуту мама начинает разглагольствовать, как она собирается радоваться жизни.

Некоторое время спустя Джил опускает глаза и, глядя в чашку, отпивает еще кофе. Я вижу, что она перестала слушать. А мама все говорит и говорит. Вороны разгуливают по газону перед домом. Слышатся вой и глухой удар — в косилку набилась трава, и она заглохла. Через минуту, после нескольких неудачных попыток, Ларри запускает ее снова. Вороны взлетают обратно на провод. Джил кусает ноготь. Мама говорит, что завтра утром приедут из мебельной комиссионки и заберут то, что она не собирается отправлять автобусом или тащить с собой в машине. Стол, стулья, телевизор, диван и кровать пойдут на продажу.

В комиссионке сказали, что карточный столик они не возьмут, так что мама собирается его выбросить — если только нам он не нужен.

— Мы его заберем, — говорю я. Джил поднимает глаза. Она начинает что-то говорить, но, передумав, обрывает фразу.

Завтра днем я отвезу ее коробки на автовокзал и отправлю их в Калифорнию. Последнюю ночь мама проведет у нас, как и договаривались. А потом, с утра пораньше, двинется в путь. Через два дня.

Она все говорит. Описывает во всех подробностях, как будет добираться до Калифорнии. До четырех часов вечера она, не вставая, просидит за рулем, потом переночует в мотеле. До темноты она надеется попасть в Юджин. Юджин — симпатичный городок, она там уже останавливалась, по дороге сюда. В мотеле она засиживаться не станет, выедет на рассвете и, если Бог ее не оставит, к середине дня окажется в Калифорнии. А уж Бог ее не оставит, в этом она уверена. Стоило столько держать ее на свете, чтобы потом оставить. У Бога на нее есть виды. Она в последнее время много молилась. И за меня молилась тоже.

— А почему за него? — интересуется Джил.

— Потому что мне так хотелось. Потому что он мой сын, — отвечает мама. — И чего в этом такого? По-моему, нам всем иногда полезно молиться. Может, некоторые и не молятся. Я не знаю. Я теперь вообще ничего не знаю.

Она поднимает руку ко лбу и поправляет волосы, выбившиеся из-под заколки.

Косилка, фыркнув, смолкает, и вскоре появляется Ларри: он идет вдоль стены, волоча за собой шланг. Дотянув шланг до нужного места, он медленно бредет на задний двор включить воду. Разбрызгиватель начинает вращаться.

Мама принимается перечислять все вымышленные обиды, которые якобы нанес ей Ларри с тех пор, как она тут поселилась. Но теперь и я не слушаю. Я думаю о том, что она опять пустится в дальнюю дорогу, и никто ее не переубедит и ничем ее не остановишь. Что мне остается делать? Я не могу ее связать, не могу запереть, хотя, вероятно, когда-нибудь и придется. Я за нее волнуюсь, у меня душа не на месте. Только она и осталась от всей нашей семьи. Мне жаль, что она здесь не прижилась и хочет уехать. Но сам я никогда не вернусь в Калифорнию. И, поняв это, я понимаю и еще одну вещь. Я понимаю, что вот она уедет, и, скорее всего, я больше никогда ее не увижу.

Я смотрю на маму. Она умолкает. Джил тоже снова поднимает глаза. Обе они смотрят на меня.

— Ты что, сынок? — спрашивает мама.

— Что случилось? — спрашивает Джил.

Я нагибаюсь и закрываю лицо руками. И сижу так целую минуту, сознавая, как это неловко и глупо. Но я ничего не могу с собой поделать. И та женщина, которая дала мне жизнь, и другая женщина, с которой жизнь нас свела всего год назад, обе вскрикивают, вскакивают и подбегают ко мне — а я всё сижу как дурак, спрятав лицо в ладонях. Глаз я не открываю. Я слушаю, как вода брызжет на стриженый газон.

— Что случилось? Что такое? — спрашивают они.

— Да ничего, — отвечаю я.

И через минуту всё действительно проходит. Я открываю глаза, поднимаю голову. Тянусь за сигаретой.

— Теперь понимаете, о чем я? — говорит Джил. — Это вы его довели. Он так за вас переживает, что скоро дойдет до ручки.

Она стоит с одной стороны моего стула, мама — с другой. Еще немного — и они разорвут меня пополам.

— Умереть бы поскорее и избавить вас от хлопот, — тихо говорит мама. — Нет уже, прости Господи, сил все это терпеть.

— Кому еще кофе? — говорю я. — И давайте-ка посмотрим новости, — говорю я. — А потом мы с Джил, наверное, поедем.