Отец снял шляпу, снова надел ее, а потом направился ко мне.
— Давай ты, Джек, — сказал он. — Все хорошо, сынок, — давай ты первый.
Прежде чем сделать заброс, я посмотрел на Пня.
Лицо у него будто закаменело, а к подбородку прилипла тоненькая нитка слюны.
— Как только ударит, тащи его, гада, изо всех сил, — сказал отец. — У этих сукиных детей пасти накрепко защелкиваются, вроде дверной ручки.
Я спустил на катушке тормоз и отвел руку назад.
И послал блесну на целых сорок футов. Вода закипела даже раньше, чем я успел выбрать слабину.
— Подсекай! — завопил отец. — Подсекай его, суку! Дай ему раза!
Я подсек что было силы, дважды. И он сел как влитой. Удилище согнулось дугой и задергалось. Отец продолжал давать мне советы и орал при этом как резаный.
— Страви, страви немного! Пусть погуляет! Вытрави леску! А теперь выбирай! Выбирай! Нет, пускай еще походит! Оба-на! Гляди, что творит!
Окунь ходил по всему пруду. Всякий раз, выныривая из воды, он так отчаянно тряс головой, что было слышно, как звенит блесна. А потом снова уходил вниз. В конце концов я его измотал и подвел к берегу. Он был просто огромный, фунтов на шесть-на семь. Он лежал на боку, побежденный, разинув рот и хлопая жабрами. Я вдруг почувствовал такую слабость в коленях, что едва стоял на ногах. Но удилище я держал вертикально, и леску — внатяг.
Отец одним махом скинул башмаки. И только он потянулся за рыбой, Пень взбеленился: брызгал слюной, тряс головой, размахивал руками.
— Да что с тобой такое, черт тебя подери, а, Пень? Парень зацепил громадного окуня, я таких сроду не видал, и провалиться мне на этом месте, если он отпустит его!
Но Пень продолжал ругаться и махать руками в сторону пруда.
— Да плевать мне на все, я буду не я, если позволю своему парню упустить эту рыбу. Слышишь меня, Пень? А если у тебя в башке именно это засело, то лучше подумай о чем-нибудь еще.
Пень протянул руку к моей леске. Тем временем окунь успел немного собраться с силами. Он перевернулся и пошел от берега. Я завопил… я совсем потерял голову, щелкнул тормозом на катушке и начал крутить на себя. Окунь сделал последний, отчаянный рывок.
И все. Леска лопнула. И я чуть не упал на спину.
— Пойдем, Джек, — сказал отец, и я увидел, как он схватил свой спиннинг. — Пойдем отсюда к чертовой матери, пока я не заехал этому придурку в рожу.
А в феврале река разлилась.
В первой половине декабря снег шел стеной, и к Рождеству завернули настоящие морозы. Земля промерзла. Снег не таял. Но ближе к концу января подул чинук. Однажды утром я проснулся оттого, что дом под ударами ветра ходил ходуном, и под ровный перестук капели.
Ветер дул пять дней, и на третий день река начала подниматься.
— Она поднялась до пятнадцати футов, — сообщил однажды вечером отец, проглядев газету. — То есть на три фута выше точки, когда наводнение обеспечено. Старина Пень того и гляди останется без своих ненаглядных.
Я хотел съездить на мост Мокси — посмотреть, как высоко поднялась вода. Но отец меня не пустил. Сказал, что нечего там смотреть, потоп он и есть потоп.
Через два дня вода в реке достигла максимального уровня и после этого пошла на убыль.
Неделю спустя мы с Орином Маршаллом и Дэнни Оуэнсом поехали к Пневу дому. Мы оставили велосипеды у дороги и пошли через выгон, примыкавший к владениям Пня.
День был промозглый и ветреный, и по небу неслись рваные темные облака. Земля пропиталась водой, и в густой траве мы то и дело натыкались на лужи. Дэнни только-только выучился смачно ругаться, и заполнял эфир крепкими выражениями, всякий раз, когда зачерпывал башмаком. В конце выгона виднелась набухшая река. Вода по-прежнему стояла высоко и в русло вернуться еще не успела: катилась между стволами деревьев и подгрызала берега. На самой середине течение было мощным и быстрым, и время от времени там проносился то куст, то дерево с торчащими над водой ветвями.
Мы подошли к изгороди Пня и увидели, что там на проволоке висит корова. Вся раздувшаяся, а шкура — лоснящаяся и серая. Это было первое крупное существо, которое я видел мертвым. Помню, что Орин взял палку и потрогал ее открытые глаза.
Мы пошли вдоль изгороди к реке. К проволоке мы близко не подходили, боялись, что по ней все еще пропущен ток. Но дальше образовалось что-то вроде глубокой протоки, и там — уже никакой изгороди. Земля здесь просто ухнула в воду, а изгородь вместе с ней.
Мы перелезли через проволоку и двинули вдоль этой новой протоки, которая шла поперек земли Пня прямо к пруду, впадала в него, а потом, немного попетляв, по другому берегу вливалась обратно в реку.
В том что большую часть Пневой рыбы просто унесло половодьем, сомневаться не приходилось. Но и та, что осталась, могла плыть из пруда, когда ей только заблагорассудится.
А потом я заметил Пня. И испугался. Я махнул ребятам, и мы все прижались к земле.
Пень стоял у дальнего конца пруда, там, где из него вытекала вода. Просто стоял и смотрел, и такой он был несчастный, такой трагичный…
— В общем, жалко его, старого дурака, — сказал как-то за ужином отец, несколько недель спустя. — Он сам, конечно, все это на себя накликал. А вот жалко его — и все тут.
А потом отец сказал, что Джордж Лейкок видел, как жена Пня сидела в «Спортсменз-Клаб» с каким-то здоровенным мексиканцем.
— И это еще что…
Мать выразительно на него посмотрела, а потом на меня. Но я продолжал есть, как будто ничего не слышал.
— Да ну тебя к черту, Беа, — сказал отец. — Парень уже вполне взрослый.
Он сильно изменился, наш Пень. Он больше ни с кем не общался, только по необходимости. И издеваться над ним тоже всем как-то расхотелось. Это после того как Карл Лоуи сшиб с Пня шляпу, а тот схватил брус два на четыре и гонялся за Карлом по всей лесопильне. Но хуже всего было другое: он иногда не выходил на работу день, а то и два в неделю, и уже поговаривали, что его скоро уволят.
— В этом тихом омуте точно полно чертей, — сказал отец. — Если так и дальше пойдет, он скоро совсем умом подвинется.
А потом было вот что. Мы с отцом как-то вечером прибирались в гараже. Это было в воскресенье накануне моего дня рождения. День был теплый и ветреный. Пыль так и висела в воздухе. Мать подошла к задней двери и сказала:
— Дэл, тебя к телефону. Кажется, это Верн.
Я пошел за отцом в дом, чтобы помыть руки. Закончив разговор, он положил трубку и повернулся к нам.
— Пень, — сказал он. — Убил жену молотком, а сам утопился. Верну об этом только что рассказали.
Когда мы добрались до места, там повсюду уже стояли машины. Ворота на выгон были раскрыты настежь, и видны были колеи от колес — они шли к пруду.
Проволочную сетчатую дверь подперли каким-то ящиком, и у входа стоял тощий рябой дядька в широких брюках, спортивной рубашке и с кобурой под мышкой. Стоял и смотрел, как мы с отцом выбираемся из машины.
— Я его друг, — сказал ему отец.
Тот покачал головой.
— Да мне плевать, кто вы такие. Если вам тут особо делать нечего, лучше давайте-ка отсюда.
— Нашли его? — спросил отец.
— Багрят, — сказал дядька и поправил пистолет.
— Ничего, если мы дойдем до реки? Я довольно близко был с ним знаком.
— Делайте, что хотите, — разрешил дядька. — Но если вас оттуда погонят, не говорите, что никто вас не предупреждал.
Мы пошли через выгон, практически той же самой дорогой, что и в тот день, когда приезжали рыбачить. По пруду ходили моторные лодки, развесив в воздухе сизые облачка выхлопов. Видно было, где половодьем подмыло берег и унесло деревья и камни. В двух лодках были люди в форме, эти лодки ходили взад и вперед, там один человек правил, а у другого в руках были веревки и багры.
На том самом галечнике, где мы удили Пневых окуней, дожидалась скорая помощь. Прислонившись к задней двери, курили двое мужчин в белом.
