— Сейчас, Машка, домой поедем, — сказал дядя Паша, отвязывая вожжи от ограждения платформы. — Садись, мил человек, рядком, а хочешь, так ногами походи, тело свое разомни, а то, небось, в городах-то ваших динамия всех замучила. Динамия да водка химическая, вот и мрут мужики как мухи. А что бабы без мужиков? Лишний элемент в природе. Вот они и начали под мужиков рядиться, материться как прошмандовки и курить всякую гадость. А тут уж жучки подсуетились, говорят, мол, бабе губы нужно в черное красить, водку текиловую пить, коноплю курить и мужиками понукать. Вот из конопли-то этой веревку свить да по голой сраке им напонужать, чтобы место свое и порядок знали.

— Ну, ты уж скажешь, дядя Паша, — покраснела Эдетта.

— Да, скажу, — сказал дядя, — равенство-то то в уме, а не в…, - тут мужичок запнулся и стал закуривать. — А ты, мил человек, чем занимаешься, в каком деле мастером будешь?

Это вопрос был прост, бесхитростен и сразу поставил меня в тупик. В каком деле я мастер? Да шестьдесят процентов нашего населения на этот вопрос ответить не смогут. И в мое время мастеровых людей можно было по пальцам пересчитать. Все торгаши да грузчики и мерчендайзеры с супервайзерами. Сами-то ничего не делали, а если что-то делали, то на весь мир трубили об экономической победе тандема и о гениальности руководителей.

— Я даже и не знаю, в чем я мастер, — честно признался я, — вроде бы все понемногу умею делать, а вот специальности такой в законе о труде нет — писатель. Как говорится, материальные блага не произвожу, а то, что напишу, так и читают по-разному, кто с интересом, кто с ухмылкой, а кто и с руганью. Если будешь писать про наркоманов и про переживания разные, то орден дадут и в народные писатели произведут, книги будут миллионными тиражами издавать. Пусть люди сопли пережевывают, а в политику не лезут. Так что, можно сказать, что я вообще никто. При коммунистах писателями считали только тех, кого принимали в союз писателей. Кого сейчас принимают в союз писателей, этого даже сам союз не знает. Если издал свое творение за свои деньги, то ты уже писатель. А если у тебя нет денег, но написано тобою много, то ты не писатель. Вообще, кутерьма в этом деле. А писателей сейчас столько, что если из них армию сформировать, то вполне возможно войну с кем-нибудь начинать.

— Не боись, — сказал дядя Паша, — я тебя научу бревна обтесывать, вместе и баньку новую сложим, а то старая-то такая старая, что никто и не помнит, в каком веке ее срубили.

Так, за разговором я и не заметил, как мы подъехали к небольшой деревеньке. Правильнее бы ее назвать хутором, но вокруг трех жилых домиков были видны холмы с кустами сирени и одинокими черемухами. Как погосты, где вместо крестов дичающие деревья.

Войдя в калитку, я очутился в другом мире, знакомом мне по детским воспоминаниям от гостевания в деревне у бабушки и дедушки.

Прямо у крыльца я умывался из медного рукомойника, висящего на витой цепи и который нужно было наклонять, чтобы полилась вода из носика.

— Пошли, мил человек, — сказал дядя Паша, выходя из избы, — откушаем, что Бог послал.

На столе стояла нехитрая закуска. Яичница из десяти яиц, сало с розовыми прожилками, огурцы, разрезанные вдоль и посыпанные крупной солью, помидоры, зеленый лук и черный ржаной хлеб, какого я не видел с детства. Во главе стола возвышалась четверть с хрустальной жидкостью. Стограммовые стопки завершали сервировку.

— Спирт? — спросил я.

— Бери выше, — торжествующе сказал хозяин, — вино. Хлебное вино.

Он налил стопки и мы выпили. Вино было крепкое, жгло во рту, но после него не было неприятного послевкусия.

— Как? — спросил дядя Паша.

— Отменно, — сказал я, одновременно вспоминая песню Высоцкого о том, что если б водку гнали не из опилок, так что бы с нами было с пяти бутылок, — а где вы его готовите?

— А вон, глянь за моей спиной, три хайльгитлера в готовности стоят, — кивнул головой хозяин.

Я посмотрел и не нашел никаких гитлеров. Там стояли три трехлитровые банки, на которые были надеты медицинские перчатки, торчавшие как руки депутатов партии власти во время голосования по правительственным проектам законов.

— Про депутатов подумал? — весело осведомился дядя Паша. — У нас эти руки хайльгитлерами зовут, те так же руки поднимали, когда фюрера своего приветствовали. Давай еще по одной, да в баню будем готовиться.

Мы выпили и в комнату вошли хозяйка с Эдеттой.

— Подкрепились немного? — спросила хозяйка. — Сейчас и мы чуток перекусим. Вы с Эдеттой пойдете мыться по первому парку, а мы со стариком уже после вас. Раньше-то первый пар завсегда нашим был, да здоровье уже не то. Белье, полотенце в предбаннике и веники уже запарены. Баня по-черному топится, так что ты, милок, не пугайся, там черно, но чисто. Эдетка знает, она все сделает.

Я был немного смущен тем, что мне придется идти в баню вместе с девушкой, с которой я познакомился всего несколько часов назад. Да и Эльвира тоже была несколько смущена, но не может же она сказать, что я не ее ухажер, а просто первый встречный, который встретился на ее пути и сразу же сел на шею в виде бесплатного приложения для похода в баню.

По деревенским понятиям, девку тоже не пускали в баню с ухажером. Видать, Эдетта была сиротой, дед Паша был ей вместо отца и мог решать, что ей можно позволять, а что и не позволять. И я, стало быть, уже записан к ним в качестве нового члена семьи. Чего-чего, а завтра могут в той же телеге повезти в ближайшую церковь на венчание, а брак, заключенный на небесах, разрушению по воле человеческой не подлежит.

По нынешним временам, это я о своем времени говорю, от момента знакомства и до соития в постели достаточно нескольких часов. Бывает такое, что любовь и страсть неимоверная с первого взгляда, но это не так часто. Чаще животные инстинкты владеют человеком, а страсть к размножению затмевает все остальное.

— Я там на лавочку ведро колодезной воды поставила, — сказала хозяйка, — охолони парня-то после парилки, — и улыбнулась.

Эдетта уже стояла у дверей и ждала меня. На улице она сказала:

— Ты знаешь, я тоже стесняюсь. Если хочешь, то будем мыться порознь.

Я ничего не сказал, а просто обнял ее за плечи и повел к бане.

Баня была не просто стара, она была дряхла. Тес, покрывавший крышу, прогнил, покрылся зеленоватым мхом и стал распадаться на полосы по волокнам некогда белого дерева. Сруб наполовину врос в землю и маленькие оконца были как раз на уровне земли, еле проглядываясь в зарослях крапивы, которую никогда не убирают у деревенских бань, чтобы отвадить любителей посмотреть на телеса моющихся девок.

К бане примыкал навес, внутри которого был колодец не с кривой ручкой ворота, а с настоящими длинными деревянными ручками, которые нужно было тянуть на себя, чтобы вытащить ведро с водой. Недалеко от колодца стоял столик с самоваром. Справа от входа в предбанник была еще одна дверца, как будто второй вход в баню.

— Мы частенько здесь чай пьем после бани, — шепнула мне Эдетта, — а вот там дверка справа — это мое волшебное место, я там частенько закрывалась и мечтала о чем-нибудь.

Я открыл дверцу и увидел маленькое помещение кладовой метра полтора на полтора. Туда обычно складывают то, что в настоящее время не нужно. На одной стенке висели сухие веники, на полочке лежали лыковые мочалки, стояли горшки с золой для приготовления щелока, в углу лежали старые вальки, медная корчага для древесного угля. На противоположной стенке ничего не было, но была скамеечка, на которую так и тянуло сесть и закрыть дверь, чтобы остаться одному в стороне от идущей где-то вдалеке жизни.

Я взял Эдетту за руку и притянул к себе. Полумрак кладовки действовал завораживающе. Я обнял девушку и жадно поцеловал ее, почувствовав, как молодое тело прильнуло ко мне. Кто любит читать сказки про всякие там любовные игры и прелюдии, перелистните эту страницу, это не для вас. Это только для мужчин и женщин.