Тафюр велел свите остановиться, приложив ладонь козырьком к глазам. Он начал всматриваться в длинный пылевой шлейф, быстро приближавшийся с запада.

— Спешишь, — усмехнулся он, кривя рот.

Впрочем, этого никто все равно не увидел, лицо

Тафюра, как и лица его свитских, скрывал башлык, оставляя открытыми лишь глаза. Губерт повернул голову: там вдалеке, где недавно еще стояла огромная турецкая армия, поднимался к небу черный дым: убегая, Кербога велел поджечь траву. Гордый атабек полагался теперь лишь на резвость ног кобылы. А Хьюго? Хьюго Хромой? Счастливчик? Он, веря в мощь рук и остроту меча, спешил навстречу гибели.

— Торопишься? — спросил Губерт одними губами, ни к кому не обращаясь.

Силы соперников оказались приблизительно равными, но Тафюр находился на возвышении, атаковать его дружину с разгона на утомленных лошадях Хьюго и его спутники не могли, если, конечно, они рассчитывали на победу, а не на бессмысленную смерть. Кроме того, Тафюр восседал на Смарагдине, который, хотя и изрядно устал от скачки, выглядел все же лучше, чем остальные кони.

— Посадите ее так, чтобы она могла все видеть, — приказал Губерт и, когда Арлетт развязали и позволили сесть на лошадь, на которой женщина до сих пор путешествовала в довольно неудобной позе (перекинутая через седло), обратился к ней: — Смотри же, предательница! — В голосе его звучали нотки торжества. — Твоя мечта умрет раньше тебя!. — С этими словами он протянул руку, в которую оруженосец вложил боевое рыцарское копье.

Хьюго, видя приготовления противника, обернулся к товарищам, — ни у кого из тех, кто оказался рядом, не было подходящего для поединка оружия, пришлось подождать, когда подтянутся остальные. У одного из воинов нашлось необходимое. Теперь и Хьюго был снаряжен подобающим образом.

— Я Хьюго де Монтвилль! — крикнул он противнику, занявшему позицию на возвышении. — Назови свое имя и спускайся сюда. Я хочу сразиться с тобой насмерть, ибо ты нанес мне смертельную обиду, похитив самое дорогое, что у меня есть.

— Меня многие знают, — ответил Губерт. — Уверен, что и тебе известно мое имя, я — король Тафюр! — Он сделал паузу, а потом добавил с усмешкой: — Стоило ли так спешить, рыцарь, чтобы спасти шлюху? В любом порту можно найти не меньше сотни таких же, и поверь мне, попадаются даже получше, я знаю по собственному опыту. Твоя дражайшая супруга, благородный рыцарь, многим служила подстилкой, она, и верно, хороша в постели, когда-то я очень любил ее за это!

— Помолись Господу, несчастный! — прокричал противнику Хьюго. — Скоро тебе предстоит держать перед ним ответ.

— Берегись, брат, — напомнил рыцарю Тибальд, вспоминая об осторожности, о которой оба так часто забывали. — Под ним настоящий боевой конь, ты же оседлал лучшее, что мог найти, но твой мерин не сравнится с настоящим дестриером. Проявляй хитрость. Лучше бы вам драться пешими.

— Лучше смерть, чем бесчестье, брат, — твердо произнес Хьюго. — Не так ли всегда говорил отец, Тибо?

Священник кивнул:

— Да, Хью, что ж, сражайся, а я стану молить Господа даровать тебе победу.

Противники разъехались, почти скрываясь друг от друга в поднятой ими же пыли, а когда она осела и немного прояснилось, они, опуская копья, помчались друг на друга, наклоняясь вперед по мере того, как кони набирали скорость. Но вот они столкнулись. Раздался хруст дерева, послышалось лошадиное ржание, и два десятка глоток зрителей, во все глаза наблюдавших за схваткой, разом выдохнули одно-единое, общее для всех: «Эй-е-е-х!», на какое-то время объединившее и тех, кто болел за Хьюго, и тех, кто были на стороне его врага.

Случилось то, чего так опасался Тибальд. Невредимый Тафюр промчался далеко вперед, а его противник рухнул на каменистую землю, придавленный тяжестью коня. Единорог упал вместе со всадником, да так неудачно, что сломал ногу.

Пыль скрыла из виду победителя. Сейчас он, уняв бег дестриера, развернется и поскачет назад, чтобы добить беспомощного врага. Допустить этого Тибальд не мог. Он подъехал к брату и, спрыгнув на землю, помог ему подняться, а затем, протягивая повод лошади, приказал:

— Садись!

— А ты, Тибо? Как же ты?

Оба понимали, что в том случае, если дружина противника атакует, спешенный священник окажется беспомощным, не сможет сражаться и скорее всего погибнет.

— Не забывай о моем сане, — напомнил старший брат. — Они не посмеют убить меня, потому что епископ Адемар не придет в восторг от того, что какой-то сброд режет добрых католических монахов. Они знают, что за это их поймают и повесят вместе с их проклятым господином. Скорее садись в седло. Помни — смерть, конечно, лучше бесчестья, но и глупая гибель — не честна.

— Спасибо, Тибо, — поблагодарил брат. — Но надо позаботиться о Единороге, он был добрым коньком, не оставляй его на муки.

Священник похлопал по рукояти кинжала, которым заколол стражника у ворот:

— Не беспокойся.

Хьюго вставил сапог в стремя и с помощью брата (падение не прошло даром) взобрался на спину лошади. В рядах дружины Тафюра произошло замешательство, но, видя, что соратники Хьюго настроены серьезно, их враги не решились напасть.

Речь Тибальда служила единственной цели — избавить младшего брата от угрызений совести. Священник понимал, что в случае, если начнется схватка, с ним и не подумают церемониться.

— Что ж, один раз ты проиграл, но мы бьемся до смерти, — проговорил Губерт, подъезжая. — Я хочу, чтобы рыжая сучка видела, что, несмотря ни на что, ты умрешь, никто и ничто не поможет тебе.

С этими словами Тафюр выхватил саблю из богато украшенных ножен, и схватка началась. Звенело железо, противники, из которых ни один не уступал другому, высекали снопы искр из своих клинков, но не могли добиться решающего перевеса. От удачного удара Тафюра шлем слетел с головы Хьюго, башлык разорвался, прекрасные белокурые волосы разметались по плечам, но очень скоро они покрылись пылью и грязью, сделались мокрыми от пота.

Оба бойца хрипели от усталости и злости, их налитые кровью глаза пылали безумием. Несколько раз противники разъезжались и, постояв немного, бросались друг на друга с новой силой, но ни одной из сторон не удавалось достигнуть успеха. С началом каждой следующей сшибки Тафюр пытался так управиться со Смарагдином, чтобы дестриер грудью смял лошадь противника, однако Хьюго не позволял врагу исполнить коварное намерение.

Схватка не прекращалась более получаса, оба бойца и их кони получили незначительные ранения, что никоим образом не убавило ни ярости сражавшихся, ни накала поединка. Смертельные враги тупили клинки в тщетной надежде одолеть один другого. Бог еще не решил, кому даровать победу.

Но что это?

Вновь, будучи не в силах сдержать себя, разом вскрикнули зрители.

Да! И сталь уже устала от гнева людского, меч Хьюго не выдержал, утомленный дневной схваткой с турками, он устал мериться силами с клинком Тафюра. В руке рыцаря остался лишь обломок. Монтвилль пригнулся и, сдавливая шенкелями бока лошади, помчался вперед, уходя от удара врага. Рано тот торжествовал победу — ведь Хьюго Хромой, Счастливчик Хьюго еще не бросил в нынешнюю битву главный резерв. Рыцарь схватил висевшую у него на поясе секиру и, взмахнув ею над головой, метнул грозное оружие в Тафюра.

Мало кто из зрителей, даже и Тибальд, хорошо знавший привычки брата, ожидал такого опрометчивого поступка: конечно, сражаться секирой, сидя в седле, не так удобно, как если у тебя в руках меч, — топор — оружие пехотинца да моряка, — однако в случае, если бросок не достиг бы цели, воин делался безоружным. Нужно было очень верить в свою ловкость, чтобы пойти на такое.

Тафюр натянул поводья, Смарагдин вздыбился и заржал. Тот день стал последним, когда люди слышали голос гордого жеребца. Двадцатифунтовая секира Хьюго угодила прямо в голову коню, могучий дестриер сослужил хозяину последнюю службу: славный конь принял удар рыцаря на себя.