— Продолжается? — проговорил Олеандров точно во сне. — Продолжает… Продолж… Но убийца… по городу бродит убийца, созданный вами! — возмутился политик. — Он опасен…

Важное пристально посмотрел на «босса».

«Что за упорный тип! — подумал Игорь Владимирович. — Впрочем, чему тут удивляться? Политики и журналисты — неуемны, как душевнобольные некоторых категорий. Ну ничего, сейчас я помогу тебе».

— Разве все, что происходит вокруг, не опасно? — спросил он вслух. — Все, если можно так выразиться, плоды достижений человечества опасны в той или иной степени. Взять хотя бы автомобиль или самолет, я уж не говорю про ядерные реакторы. Так что он опасен не более, чем что-либо другое. Правда, немного расшалился, ничего, я призову его к порядку. Хотя… что плохого, если немного под-сократится поголовье… м-м-м, скота? Разве вы не считаете весь этот народ просто стадом?

— Мэ-э-э… — протянул Олеандров. — Конечно, вы правы. Я всегда так думал, эти избиратели порядочные скоты, а рост преступности нам только на руку, верно? — Не дождавшись ответа, Анатолий Эдуардович с несколько виноватой интонацией спросил: — Вы не будете возражать, если я немножечко вздремну? Очень много работаю, знаете ли…

Олеандров недоговорил, он откинулся в кресле и, одарив Важнова блаженной улыбкой, закрыл глаза.

И вот, наконец, все князья, бароны и даже простые воины поняли, что находиться долее в городе, где смерть гуляет как вольный ветер по руинам домов, где голод и мор косят все живое, нельзя. Оставалось два пути: первый — договориться с Кер-богой, чтобы он позволил осажденным уйти за откуп, второй — и к нему склонялось большинство — дать отчаянный бой туркам.

В пятый день до календ июля[11] решено было отправить к врагу посольство. Так как никто особенно не надеялся, что турки станут уважать статус парламентеров, выбор единодушно пал на Петра Пустынника: кандидатуру последнего, ввиду явной бесполезности, предложил Боэмунд, и товарищи с редким и завидным единодушием поддержали его.

В обязанности Петру вменялось сделать атабеку предложение о выкупе (в возможность такого поворота событий верили бы только самые простодушные, а таких среди руководителей похода не наблюдалось). Посланец имел полномочия предложить врагу и другой вариант мирного решения проблемы, который, вполне возможно, сгодился бы дома, в Европе, где всякий уважал кодекс рыцарской чести. Кочевники-мусульмане были невежественны и не понимали законов, по которым жили цивилизованные европейцы.

Так или иначе никто не удивился, когда Петр, вернувшись (чем еще раз доказал свою необычайную живучесть), рассказал, что Кербога отверг предложение франков, которое состояло в том, чтобы устроить поединки между силачами (по одному или, если угодно, по нескольку от каждой армии). В случае, если победу одержит турецкая сторона, все крестоносцы становятся пленниками Кербоги, при противоположном обороте дела атабек отводит войска и дает франкам возможность покинуть крепость и убраться домой.

Едва ли следовало ждать иного оборота событий, ведь мосулец резонно полагал, что держит пальцы на горле врага.

Между тем один рыцарь, переодевшись монахом, добровольно отправился с Петром в качестве переводчика. Этот молодой человек, по всеобщему признанию, обладал уникальными способностями к языкам, не было такого наречия, которое он не освоил бы самое большее за две недели. Он-то и принес командирам похода ободряющие новости.

Оказалось, что в стане неприятеля царит весьма нездоровая атмосфера. Атабек начал вести переговоры с Радваном Галебским, что возмутило извечного врага последнего, эмира Дамасского, который во главе своего войска находился в лагере мосульца. Рыцарь, конечно же, не знал этого, но зато видел, что множество врагов (главным образом арабы, бедуины-кочевники) начало покидать расположение турецких орд. Последнее само по себе не слишком-то ослабляло Кербогу, но дезертиры подавали дурной пример, грозя превратить исход немногих во всеобщее бегство.

Властитель Дамаска сидел под стенами Антиохии как на иголках, обеспокоенный действиями египтян в Палестине, готовый в любую минуту отбыть на юг. Кроме того, он, как и множество других командиров турецкой орды, был битым, а битые — ненадежные союзники в борьбе с теми, кто наносил им поражения. Часть турецких ноблей вообще относилась друг к другу враждебно и вполне могла повернуть свои отряды один против другого.

Вместе с тем Кербога не унывал, войск у него все еще оставалось более чем достаточно, он знал, что крестоносцев ослабили голод и болезни, к тому же численность их кавалерии резко сократилась: во всей армии франков, учитывая захваченных в Антиохии турецких лошадей, не приученных сражаться в манере западных рыцарей, набиралось не более семи-восьми сотен коней. Такого количества вполне хватило Боэмунду в феврале, когда он опрокинул войско Радвана Галебского, но сейчас перед крестоносцами находилось едва ли не в десять раз больше врагов.

О том, на каких животных приходилось идти в бой крестоносцам, уже говорилось, а в чем состоит отличие рыцарского боевого коня от мула или осла, едва ли следует объяснять.

На следующий день после безрезультатных переговоров с Кербогой франки, поняв окончательно, что для них осталось лишь только уповать на оружие, отбросили последние сомнения и вышли за стены города. Накануне епископ Адемар обратился к солдатам с пламенной речью, призывая их, среди прочего, забыть о себе и отдать весь имеющийся хлеб, чтобы накормить коней. Франки вняли призыву духовного руководителя похода. Выйдя из города, они перешли мост и построились.

Первыми шли французы и фламандцы под командованием Хьюго Вермандуа и Роберта Фландрского, за ними Годфрид, который вел дружины из Лотарингии и Германии, далее нормандцы герцога Роберта, следом — южане, верховодил которыми, по причине болезни их господина Раймунда, Адемар Пюи, более, по единодушному убеждению, воин, чем монах. Последний эшелон составляли дружины Боэмунда и Танкреда. Кроме того, князь Тарентский, хорошо изучивший тактику турок и предвидя то, что они попытаются обойти франков с фланга, сформировал седьмой дополнительный корпус, поставив его под командование Райнальда де Туля.

Кербогу крестоносцы занимали мало. Когда франки, распахнув ворота, стали переходить мост, атабеку Мосула, естественно, доложили об этом; он, не отрываясь от шахматного столика (партия разворачивалась уж очень интересно), провел военный совет.

Одни, такие, как Сокман Ортокид и эмир Хомский, советовали немедленно атаковать врага и, сокрушив его, ворваться в город, а другие, среди них и Шамас аль-Мулюк Дукак Дамасский, предлагали подождать, чтобы накрыть все силы франков и окончить войну одним ударом. Кербога, которому не хотелось отрываться от партии, согласился с Дукаком, но кто-то, недовольный решением атабека, напомнил эмиру Дамаска, что он уже пробовал один раз прихлопнуть горстку крестоносцев и чем это все закончилось. Дукак пришел в ярость, тотчас же подумал о египтянах, безобразничавших в его владениях, и натянул поводья коня.

Среди дворян Кербоги находился храбрый воин Омир Дали, который один из немногих думал не о собственной выгоде, но об интересах дела. Омир спрыгнул с коня и, припав на колено и произнеся необходимые приветствия, сказал не слишком-то почтительно:

— Все в шахматы играешь, бек? Поберегись, франки уже построились.

— Они что, собираются со мною драться? — удивился Кербога, не замечая даже и резковатого тона воина.

— Не знаю я, что на уме у чужестранцев, — ответил Омир. — Подожди, я поскачу к ним и посмотрю.

Партия на шахматной доске осталась за мосульцем, который тотчас же начал новую. Прошло немало времени, прежде чем посланец вернулся.