— Франки настроены решительно, бек, — сказал он твердо. — Думаю, драки не избежать.

— Ты уверен?

— Все знамена их там, одного только не признал я, оно в середине, в четвертой линии их порядков.

— Ну так поди и узнай! — воскликнул Кербога. — Нечего отвлекать меня по пустякам!

На сей раз закончить партию атабеку не удалось, Омир вернулся быстро.

— Поспеши, бек! — воскликнул он. — Сядь в седло, ибо франки намерены сражаться насмерть, с ними копье их пророка Исы. Теперь ты еще можешь победить, но много крови придется пролить туркам. Зря ты не согласился на условия, которые предлагали тебе вчера франки.

— Еще не поздно! — возразил Кербога. — Я пошлю к ним гонца, пусть он передаст, что я согласен принять их условия.

Герой покачал головой:

— Нет, бек, ты опоздал, нам осталось только драться. Вели эмирам навострить стрелы, натянуть тетивы, ибо бой будет смертельным и немногие вернутся домой.

Знатные турецкие князья, заслышав речь Оми-ра, призадумались. Они пошли за Кербогой в надежде на легкую поживу, каждый рассчитывал урвать кусок от пирога под названием Антиохия. А что получалось? Франки живы, они вышли в порядке и построились с намерением драться, а уж что-что, а сражаться — это среди присутствовавших знали многие — пришельцы с далекого Запада умели. Многим из окружения Кербоги помнились страшные минуты, когда только резвость кобыл спасала их от тяжелых коней преследователей.

Для чего же они здесь? Чтобы пережить все снова? Если они одержат верх, все результаты победы присвоит мосулец, он станет сильнее, и ни Дамаску, ни Галебу вольно не жить, не говоря уж о тех, кто помельче. Если же одолеют крестоносцы… Тут ответ был ясен всем: хватило бы франкам копий, а голов, чтобы надеть на них, достанет.

Хьюго де Монтвилля определили в арьергардный отряд Райнальда де Туля. Так случилось, что Арлетт не смогла последовать за любимым — она занемогла. Стала ли ее болезнь следствием беременности или же виноват оказался дурной воздух, вызванный гниением трупов под окнами, так или иначе утром, когда крестоносцы, облачившись в чистые одежды и оседлав коней, отправились сражаться с язычниками, рыжекудрая воительница едва смогла подняться с постели, чтобы проводить мужа. Она собрала все мужество, дабы не дать ему повода заподозрить, какие чувства охватывали ее в момент расставания.

«Нет! Его не убьют, его не должны убить! — кричала душа Арлетт. — Но что-то, что-то случится?!»

Хьюго уехал, оставив любимую в обществе служанки и легкораненого солдата. Не лишняя мера предосторожности, принимая во внимание обстановку в городе. Греки, армяне и особенно сирийцы, немало претерпевшие от бесчинств новых хозяев города (многие лишились имущества, иные потеряли родственников, женщины подверглись бесчестью), ждали, как повернется дело в поле. Некоторые, особенно ретивые, уверенные в победе мусульман, не скрывали настроений и, наточив ножи, ждали своего часа.

Сидевший в цитадели Ахмет ибн-Мерван тревожно вглядывался в даль. Из всех турецких командиров он находился, пожалуй, в наиболее удачном положении, так как в случае победы Кербоги именно воины из крепости первыми доберутся до богатств, награбленных франками. Если же турки в поле не выстоят, что ж, дальновидный Мерван заранее провел переговоры с самым влиятельным из командиров крестоносцев князем Боэмундом. Ахмет ибн-Мерван обещал не делать вылазок в тыл франкам, за что Боэмунд дал слово: в случае победы пощадить гарнизон цитадели. Такой исход дела турецкий командир отнюдь не исключал, так как за две с лишним недели начальствования над крепостью Антиохии успел убедиться в том, что западные рыцари легко не сдаются. -

Арлетт не знала, сколько времени пролежала без сознания, снились ей какие-то ужасные вещи: холодная мрачная башня наполнялась жуткими карликами, горбунами, обнаженными молодыми женщинами с покрытой отвратительными язвами и струпьями кожей, с кишевшими паразитами волосами. Вся эта компания прыгала, скакала и веселилась в неверном пляшущем свете факелов. Никто не произносил ни единого членораздельного звука, вместе с тем Арлетт каким-то образом знала, что вся мразь и нечисть собралась здесь ради нее.

Внезапно шум веселья смолк, плясуны замерли и, отпрянув к холодным стенам из тесаного камня, скорчились в позах еще более уродливых, чем раньше. Арлетт поняла, что сейчас случится что-то очень важное, но ничего, казалось, не происходило, если не считать того только, что в башне сделалось светлее, хотя факелы не стали гореть ярче и количество их осталось прежним.

Света становилось все больше; внезапно исчезли стены, пропали гнусные уродцы, не осталось ничего, только яркое изумрудное сияние и высокий человек в кольчатой броне с саблей на боку. Но кто он, Арлетт не знала: башлык, обмотанный вокруг головы незнакомца, скрывал его лицо.

«Ты знаешь меня, — проговорил неизвестный, голос которого прозвучал в мозгу Арлетт. — Ты меня знаешь».

«Кто ты?! — спросила она также мысленно. — Кто?!»

«Ты меня знаешь!» — незнакомец начал медленно разматывать башлык.

«Кто?!»

Материя спала, и Арлетт увидела лицо того, кто говорил с ней столь необычным образом.

— Ты?! — не то со страхом, не то с удивлением воскликнула она и не узнала своего голоса. Арлетт во все глаза уставилась на воина, который вытащил саблю и, поигрывая ею, направился к женщине, которая усилием воли пыталась заставить себя подняться, но не находила сил даже пошевелиться.

Тело стало каменным и никак не желало слушаться. — Ты убьешь меня?

Сабля, просвистевшая над головой Арлетт, прошла так близко, что вихрем взметнула буруны рыжих волн ее волос. Воин снова взмахнул саблей, загнутое острие которой оказалось под подбородком Арлетт, больно надавив на горло.

— Как давно ждал я этого дня, — проговорил воин тяжелым хриплым голосом. — Он настал, час возмездия. Я долго скитался, пока ты устраивала свою судьбу. Красотка Арлетт, наложница герцога, мать его бастарда Урсуса, а теперь жена героя, славного рыцаря Хьюго де Монтвилля… Каким же я был тогда дураком! Мечтал только о том, чтобы ты любила меня, а ты желала стать госпожой, и чтобы добиться этого, не останавливалась ни перед чем… — Арлетт хотела возразить, но воин, надавив на рукоять сабли, дал понять, что не желает слушать. — Помнишь, как мы бежали из замка? Помнишь того пастуха, который дал нам приют в горном шалаше? Это и еще тот смрадный подвал, куда Два Языка привел Роберта, — самое лучшее, что я помню из своей жизни.

Воин убрал саблю.

— Но, Губерт!.. — воскликнула Арлетт, пораженная страстью, с которой он говорил.

— Губерта больше нет, — резко оборвал женщину воин. — Есть Тафюр, князь мрази и король нечисти… Иди сюда. — Губерт взял Арлетт за плечи и привлек к себе обеими руками. — Иди… — Он поцеловал ее в губы и крепко прижал к окольчуженной груди. — Я всю жизнь ждал…

— Прочь! — закричала Арлетт, отпихивая от себя Тафюра. — Ты пришел мстить? Так мсти! — Изогнувшись, она пантерой прыгнула в сторону, туда, где в углу стояло грозное оружие, не раз сослужившее хозяйке добрую службу. Арлетт вскинула самострел: — Получай!

Губерт исчез, и Арлетт поняла, что проснулась.

— Госпожа! Госпожа! — трясла ее за плечо служанка. — Беда! Франки разбиты, турки вот-вот ворвутся в город! — заполошно причитала она, мешая греческие слова с вульгарной латынью. — Надо бежать, спасаться!

— Куда бежать? — не совсем еще пришедшая в себя после сна пробормотала Арлетт. — У нас нет лошадей…

— Нет, госпожа, ваш муж прислал человека с лошадьми, он просил спасти вас, когда понял, что битва проиграна.

— Ты что несешь, Гортензия? — воскликнула Арлетт, наконец обретая себя в реальности. — У господина всего одна лошадь, мерин Единорог, на котором он и уехал сражаться. Разве ты не знаешь? Ему еще повезло, что он служит у князя Боэмунда. Многие благородные рыцари отправились в битву пешком, так как не смогли добыть себе даже жалкой клячи!