Лупоглазая служанка глупо уставилась на госпожу.

— Но он здесь… — сказала она.

— Гони всех вон! — приказала Арлетт твердо. — Я не верю, что норманны разбиты, они никогда не сдаются, да здравствует Боэмунд!

Приподнявшись на кровати, женщина прислушалась, до нее не сразу дошло, что стало причиной шума в прихожей; раздался чей-то злобный возглас, ответом которому стал слабый стон, что-то тяжелое рухнуло на пол, и в следующую секунду в комнату ворвались люди с оружием. Арлетт метнулась к самострелу, она натянула тетиву, вложила стрелу в желобок, но выстрелить не успела. Чьи-то сильные руки схватили ее, запястья за спиной обвила веревка, которую умелые проворные пальцы, стянув до боли, ловко завязали узлом. Арлетт пыталась кусаться, но в рот ей запихнули грязную тряпку, а потом кто-то, подкинув женщину в воздухе, как игрушку, бросил себе на плечо.

Видя замешательство в рядах турок, франки возрадовались, но и этого мало, на горе вдали появились облаченные во все белое всадники, восседавшие на огромных белых же конях.

— Святой Георгий! — восклицали одни.

— А вон тот — Меркурий! — наперебой кричали другие, хватая за рукава товарищей.

— Дмитрий! Дмитрий! Вон там, справа от Георгия! С нами Бог! Господь хочет так!

Хьюго и Тибальд в первом ряду арьергарда, привставая в седлах, искали глазами Боэмунда, ибо именно он командовал сегодня. Князь Тарентский, чувствуя возбуждение, которое охватило толпу, ждал, когда и коням и людям станет невмоготу терпеть и ничто уже не сможет удержать их от атаки. Боэмунд, облаченный в самые лучшие доспехи, приподнялся в стременах во весь могучий рост и поднял копье.

Расплавленным серебром вспыхнули на солнце крылья шлема. Князь впервые надел его при таких обстоятельствах — для битвы он был слишком легким. Этот убор обычно венчал голову Боэмунда во время торжественных церемоний, в нем великий норманн приходил в Палатий к Алексею, и льстивые греческие сановники перешептывачись, зная — вот идет самый страшный враг их, а принцесса Анна, дочь базилевса, с восторгом писала о красивом ясноликом и румянощеком графе[12], выделяя его из многих особо.

— Братья! — крикнул Боэмунд. — Впереди враг, но и позади нет нам спасения, голод и тиф прикончат нас скорее и вернее, чем турки. С нами Бог! Он явил нам знак, святые пришли, чтобы сразиться за нас. Опрокинем же турок!.. — Восторженный рев стал ответом на слова Боэмунда. Когда крики стихли, князь продолжал: — Не останавливайтесь нигде!

Ломите! Убивайте всех, кто попадется вам на пути, будь то мужчина, женщина, старик или ребенок! Но не трогайте имущества врагов, ибо вы сражаетесь не за победу, а за жизнь, никто из неверных не должен уйти!.. — Он сделал маленькую паузу, чтобы наполнить легкие воздухом, и на выдохе выкрикнул так, что даже расположения турок достиг принесенный ветром зычный, страшный, зверский крик: — Бог хочет так!

— Бог хочет так! — взревели два десятка тысяч глоток. — Бог хочет так! Бог хочет так!

Комья покрытой пожухлой травой почвы, мелкие камешки, песок и глина вырвались из-под конских копыт. Загудела земля, набирали ход дестриеры, мерины, кобылы и даже жалкие походные клячи, вьючные животные, ставшие под рыцарские седла, — все они, скаля в нетерпении зубы и раздувая ноздри в предчувствии кровавой потехи, несли седоков к победе.

Лучники осыпали нападавших градом стрел, но это не помогло, клин крестоносцев опрокинул легкую конницу турок, войдя в нее, как острый нож в масло. Мосульцы и их союзники дрогнули. Ударили барабаны — обтянутые шкурами походные котлы кашеваров — их громовых раскатов так боялись франки. Кербога послал орду турок, чтобы те обошли крестоносцев с левого фланга, со стороны моря, однако Боэмунд ждал этого и был начеку. Отряд Райнальда де Туля встретил и в короткой схватке смял наступавших, обращая их отнюдь в не притворное бегство. Скоро паника охватила всю турецкую армию.

Побежали даже самые ближние и преданные: эмир Хомский и Сокман Ортокид.

Омир Дали, глотая поднятую беглецами пыль, прокричал, приблизившись к Кербоге:

— Беги, бек, все проиграно, франки всюду! Беги, пока не поздно! Ты не спешил сражаться и спасти себя от позора, так поторопись избежать плена или смерти!

Кербога и сам все понял. Он повернул коня, сдавливая бока послушного зверя крепкими, точно каменными, шенкелями. Сколько лошадей сменил он на своем пути? Этого атабек никогда бы не смог припомнить, он бежал так стремительно, что даже неблизкая дорога до Мосула показалась ему краткой, как миг. От огромной армии турок не осталось ничего. Те, кто оказался предусмотрительнее, сумели спастись, другим не повезло.

Крестоносцы не имели достаточно лошадей для того, чтобы преследовать неприятеля по всем правилам, однако те, кого задержала переправа через Оронт, в полной мере изведали ярость неистовых франков. Воды в реке не осталось — только кровь. Турки, отбитые Райнальдом де Тулем, и некоторые из их товарищей искали спасения в замке Танкреда, в деревянной крепости, которую выстроили греческие инженеры напротив башни Двух Сестер. Франки обступили свое бывшее укрепление. Те из турок, кому хватило мужества выйти оттуда, приняли легкую смерть от меча, трусы, страшась безумия крестоносцев, затворились наглухо и погибли в пламени под радостные выкрики и улюлюканье победителей.

Несколько дней веселились богобоязненные солдаты Христа, празднуя победу, дарованную им Господом над варварами-язычниками.

«Победа! Победа! Победа!» — стучало в висках у Хьюго. Забрызганные кровью неверных, христианские рыцари возвращались домой. Некоторые из турок обезумели настолько, что ринулись прямо в город, где франки под командованием Раймунда де Сен-Жилля, отворив ворота, с удовольствием встречали язычников, насаживая бегущих на острия копий, принимая их на кинжалы, срубая неверным головы.

Сколь велико было горе и отчаяние побежденных, столь же безмерной оказалось радостное возбуждение победителей. Добычи в лагере Кербоги нашлось такое великое множество, что никто уже не брал серебра, ибо даже золото потеряло цену. Женщин, следовавших за турецкой армией, франки не тронули, ибо дали перед битвой обет сохранить чистоту. Женщинам не сделали ничего плохого, просто вспороли животы.

Каждому было понятно, что турки не опамятуются. Более легкие вражеские конники ускользали, зато пехоте досталось, крестоносцы устали рубить бегущих. Хьюго де Монтвилль, его брат Тибальд, рыцарь Герберт Саксифрагус (тот, который первым подскакал к Хью, когда тот спрыгнул с крепостной стены) с десятком отданных Боэмундом под их командование конных воинов прекратили преследование.

Каким бы сильным не оказалось возбуждение победителей, Хьюго, едва угар битвы схлынул, как высокая морская волна, облизавшая прибрежный песок, ощутил какую-то непонятную тревогу: сердце замерло, радость уступила место беспокойству, бравурное, как голос боевого рога, ликующее «победа!» сменилось в мозгу тревожным, как шум крыльев сотен ворон, — «беда!».

Хьюго спрыгнул с коня и ударом ноги распахнул дверь.

— Арлетт! Любимая! Где ты?! Арлетт!

Тревожился он не зря. Перед дверью в спальню лежал окровавленный труп стражника.

«Ах, ну почему я оставил только одного человека!» — подумал Хьюго. В следующую секунду он переступил порог комнаты, в которой они с Арлетт предавались любви столь страстной, что даже битва не могла заставить Хьюго забыть о ласках супруги.

Кто-то бросился к рыцарю, тот отпрянул, выставляя вперед кинжал.

— Господин! Господин! — В голосе женщины звучала мольба. — Господин, не убивай меня, это я, Гортензия, служанка моей бедный госпожа!

Монтвилль убрал оружие и, схватив за плечи, встряхнул женщину.

— Бедная госпожа?! Что ты говоришь?! — прокричал он. — Где Арлетт?! Где моя жена?!