Тренировки Маккоя в саду не пропали даром: двадцатифунтовая секира, спев песню в горячем воздухе, снесла с плеч дурную голову вопрошавшего, но палец еще успел нажать на курок. Свинец вспахал землю, никому не причинив вреда.

После этого случая у всех присных Маккоя начисто отпало желание связывать его имя со словом «псих». Теперь же они предвкушали веселые минуты общения вожака с очередным священнослужителем.

— Тебе надо немного похудеть, — решил Бладэкс. — Ребята, помогите святому отцу, или вы не чтите заповедей Господних?

— Дай сюда! — рявкнул помощник Маккоя, срывая с груди священника серебряный крест. — Тебе он больше не понадобится. Старина Джефф приколотит тебя к деревянному, все как полагается… Ты доволен? Что-то не похоже.

— Тут не хватает евреев, которые бы кричали: «Распни его, распни», — сказал Зебб Карлсон, один из немногих уцелевших писмейкеров, — старая гвардия, в него Джефф секирой за здорово живешь не запустит.

— Хорошая мысль, Зебб, — согласился Маккой. — Вот ты и займись ими, притащи сюда мексиканцев, а мы со святым отцом пока займемся проблемами устранения избыточного веса.

Карлсон насупился.

— Ну что еще? — спросил Бладэкс.

— Пусть кто-нибудь другой сгоняет сюда этот сброд, Джефф, — пробурчал Зебб. — Ты собираешься поразвлечься с ублюдком, — он качнул головой в направлении священника, — а я, значит, должен где-то шастать… Так я ничего не увижу, Джефф. Нехорошо так поступать с друзьями, старина…

— Ладно… Эй, Джордж! — крикнул Маккой кому-то из молодых. — Пригони сюда пару дюжин мексиканских баранов, да давай пошустрее.

Спектакль, который не хотел ни в какую пропустить Зебб, начался. Святому отцу связали запястья веревкой, противоположный конец которой намотал на руку Скотт Ричардс (также старый приятель вожака). Он слегка пришпорил коня: один круг вокруг церкви… второй… Ритчи Топхэм обливался потом, высунув язык, как собака, тяжело дышал и едва переставлял ноги, но все-таки бежал.

Еще круг и еще… Священник упал, но поднялся, что далось ему с трудом. Ричардс даже остановил коня, так как заканчивать представление было еще рано.

Тем временем на площади стали появляться крестьяне, которым посланец Маккоя с помощью затрещин и подзатыльников сумел внушить мысль о необходимости присутствия на казни.

— Господь еще может спасти тебя, старина Ритчи, — подбодрил выбивавшегося из сил священника Бладэкс. — Он, наверное, только об этом и думает. Так ведь, приятель?

Топхэм, как ни мучительно было ему бежать уже седьмой или восьмой круг, все же нашел в себе силы, в очередной раз поравнявшись с мучителем, выкрикнуть:

— Ты сгоришь в аду, в геенне огненной, черти вспорют тебе брюхо, вытянут кишки и зажарят их на твоих глазах, ибо презрел ты путь Всевышнего.

— Всевышний — это я, — коротко, но веско объявил Маккой. — Так как я решаю — кому жить, а кому умирать… А насчет кишок ты здорово придумал! Ну-ка, ребята!

Теперь попа волокли на веревке, кончавшейся якорем-кошкой, воткнутым ему в живот. Ритчи Топхэм умирал медленно, он описал еще несколько кругов вокруг церкви, прежде чем горожане, согнанные бандитами на площадь, стали нестройно выкрикивать: «Распни его, распни!» Другие же притащили наскоро сколоченный крест, и истекающий кровью священник повторил путь Иисуса, взгроможденный на суковатую перекладину и устроенный бандитами так, чтобы иметь возможность лицезреть церковь, которую они аккуратно подожгли с нескольких сторон.

— Хороший был праздник, Джефф, — не в силах сдержать эмоций, признался Маккою Зебб. — Спасибо тебе, старина.

— Не за что, — бросил Бладэкс, спешиваясь возле опустевшего питейного заведения.

— Ребятам понравилось, — сообщил старый приятель. — Ты умеешь сделать красиво. За это и любим тебя.

Илья проснулся. Он проспал не более двух часов, но этого оказалось достаточно — встал как новенький. Сон, увиденный им, привел его в восхищение, вернул силы, восстановил утраченную энергию. Теперь не мешало бы привести себя в порядок, почистить одежду, избавиться от бороды — клей раздражал кожу. Спектакль близился к финалу, маскарад становился не только ненужным, но и лишним.

Ничто не долило его, воля Ильи была свободна. Некто, покушавшийся на его свободу, так же нуждался в отдыхе; было утро, и он… спал, и связь отсутствовала. Не впервые Иванову приходила в голову эта мысль, теперь он не сомневался, что Логинов, или Павалокин, или Важнов был лишь фигурой в разыгрываемой вовсе не им партии.

«Заклятье, — подумал он, — заклятье, надо освободиться от него. А что, если испробовать самый простой способ? — Где-то Иванов прочитал, что сектанты-сатанисты используют в своих службах христианские молитвы, читая их наоборот. — Может, и тут подействует?»

Прикинув, где находятся ближайшие бани, Илья спустился в метро и через пятнадцать минут оказался на Красной Пресне. Поднимаясь по эскалатору, он вдруг подумал, что за ним следят. Это только подзадорило его. Илья приободрился. Надо было добыть листочек бумаги и карандаш или ручку.

Сидя в предбаннике после парной и прохладного душа, Илья отдыхал душой.

«Где тут ближайшая церковь? — спросил он вдруг себя и, мысленно усмехнувшись посетившей его идее, закрыл глаза. — Достать бы динамит да рвануть храм Божий во время какого-нибудь праздника, то-то была бы потеха».

В приделе церкви Святого Георгия, что в селении Кастильо Ансьяно, находились два человека: пастырь и гость. Даже и не носи хозяин сутаны, любой узнал бы в нем служителя Божьего по строгому, одухотворенному лицу, высокому, испещренному глубокими морщинами лбу, ясному взору. Стоило лишь взглянуть на подтянутую, чуть сутулую фигуру священника, как становилось понятно — ревностно блюдет он воздержание, презрев плотские радости ради достижения высот духа.

Гость был также скорее худ, чем толст, одевался, как и большинство жителей здешних мест, которым порой приходилось провести в седле не одни сутки подряд: он носил потертую замшевую куртку, подшитые кожей штаны из парусины, остроносые сапоги со скошенными каблуками и шпорами, пояс с кобурой, из которой торчала рукоять кольта сорок пятого калибра. Шляпу гость, придя в храм Божий, небрежно перекрестившись, снял, утирая рукой пот с темного, загорелого и обветренного, обрамленного черными как смоль волосами лица полукровки (орлиный «испанский» нос и на удивление светлые глаза северянина).

Если священнику перевалило за пятьдесят, то собеседник его выглядел вдвое моложе и вполне мог бы сойти за ковбоя или фермера, не поблескивай на его груди звезда с надпись о «sheriff».

Шериф Альварадес не относился к людям набожным, хотя и отец его, застреленный бандитами фермер Хулио Альварадес, и мать, ирландка Джоанна Нили, были ревностными католиками. Представитель закона решил навестить служителя Господа Бога вовсе не для того, чтобы исповедаться в грехах и стать под благословение. В свете последних кровавых событий шериф, несмотря на занятость, не мог не приехать к отцу Мартинсону, ибо последний являлся главным вдохновителем войны против Джеффри Маккоя. Именно его и стоило благодарить обществу за избавление от яростного хулителя веры и… появление на земле Калифорнии Кровавого Топора.

— Поверьте, святой отец, — проговорил шериф устало, — у меня и без вас довольно дел. Все, что я хочу, — это не допустить трагедии, которая столько раз уже повторялась в других местах. Вам известно, что недавно сотворили звери Маккоя в Санта-Крусе?

Мартинсон, разумеется, знал о смерти коллеги, однако внутренне не только не скорбел о ней, но и переживал некое торжество — отодвинувший на задний план догматы веры, предававшийся пороку, священник Ритчи Топхэм вполне заслужил то, что с ним случилось. Одно смущало: получалось, что орудием суда Господь избрал отступника и хулителя своего. Но пути Божьи неисповедимы, на все воля Господня.