Памятуя замечания суперинтенданта, Джайлс спросил, зачем он поместил труп Арнольда Верекера в колодки. Ответ на этот вопрос, хотя и был забавным, пользы не принес, потому что Кеннет с жаром пустился в рассуждения о том, что считал духом дознания, перестал изображать убийцу и выдвинул множество поразительных версий, не самая блестящая из которых затрагивала репутацию приходского священника Эшли-Грин, джентльмена, совершенно ему неизвестного.

Джайлс сдался. Разобраться в помыслах Кеннета было невозможно. Если он и вел опасную игру, то явно предпочитал (и Джайлс мог только аплодировать его разумности) вести ее в одиночку.

Более неотложная проблема, чем вопрос, повинен он в убийстве или нет, заключалась, по мнению окружающих, в том, как склонить его пойти на похороны Арнольда Верекера. Утомительная, временами ожесточенная дискуссия, в которую был втянут Джайлс, бушевала весь вечер. Мергатройд, Виолетта, Лесли и Джайлс объединились на стороне благопристойности против Кеннета, которого поддерживала сестра, и его неопровержимых логических доводов. В этом столкновении победила в конце концов Виолетта. У нее не было сурового благочестия Мергатройд, но она твердо настаивала на том, что Кеннет должен по крайней мере появиться там, чтобы выказать подобающее почтение к покойному. Видя, что на него не действуют ни доводы, ни просьбы, она поднялась в холодном, лишь отчасти притворном гневе, свидетельствующем о ее намерении уйти, не позволив ему поцеловать ее или хотя бы коснуться руки. В глазах его сверкнула искра ярости, но ее погасила закрывшаяся за Виолеттой дверь. Он поспешил за невестой. Что происходило между ними в коридоре, остальным узнать не удалось, но через несколько минут они вернулись вместе. Кеннет был кроток, связан обещанием пойти на похороны, а Виолетта столь же очаровательна и мягкосердечна, сколь до того была разгневана.

– Если Кеннет женится на этой юной особе, то не сможет называть свою душу своей, – заметил потом Джайлс Антонии у дверей квартиры.

– Знаю, это отвратительно, – согласилась она. – И Кеннет, в сущности, не влюблен в нее. Он влюблен в ее внешность.

– Да, кстати, что с твоим женихом?

– Не знаю, но боюсь, что он намерен меня бросить, – ответила Антония с неизменной бодростью.

Однако это предположение оказалось неверным, так как Мезурье на следующий день отправился на похороны и потом вместе с Кеннетом вернулся в квартиру. Он вновь обрел душевное равновесие, и ничто не могло быть более вежливым, чем его извинение за то, что оставил Антонию в гневе, когда они виделись последний раз. Он, видимо, считал, что визит с пересмотренной версией в Скотленд-Ярд к суперинтенданту Ханнасайду избавит его от будущих дознаний. Кеннет же всеми силами разубеждал его в этом и так преуспел, что через два дня после примирения с невестой нервы Рудольфа стали заметно сдавать, и раздраженный тем, что Верекеры поглощены другими, более повседневными делами, он воскликнул:

– Не понимаю, как вы можете вести себя так, будто ничего не случилось или не может случиться!

– А что может случиться? – спросила Антония, подняв взгляд от путеводителей и железнодорожных расписаний. – Кен, мы вполне можем отправиться в Швецию. Я все продумала.

– Какой смысл говорить о путешествиях за границу, когда вы можете оказаться в тюрьме? – спросил Рудольф, пытаясь засмеяться.

– Ну, вот еще! – фыркнула Антония, отвергая эту мысль. – В тюрьме мы не окажемся ни в коем случае. И вообще, надоело мне это убийство.

– Хотел бы я знать, что делают полицейские!

– Рыщут, как свора ищеек, по нашим следам, – сообщил Кеннет, перегнувшись через спинку стула Антонии, чтобы взглянуть на путеводитель Бедекера. – И кстати об ищейках, почему вся мебель из моей спальни в коридоре?

– Это Мергатройд. Она говорит, что хочет навести порядок во всей квартире.

– Как, и в этой студии? – воскликнул Кеннет в таком испуге, какого не смогли вызвать самые мрачные предчувствия Рудольфа.

– Да, но только завтра. Лесли сказала, что придет помочь. Думаю, она позаботится о твоих картинах, – утешила брата Антония, умолчав, однако, что истинной коварной целью Мергатройд было не допускать в квартиру в течение дня Виолетту Уильямс, пусть даже ради этого требовалось залить водой пол студии.

Впрочем, достигнуть цели Мергатройд так и не удалось. Виолетта явилась на следующий день после обеда – в последнее время она приобрела эту привычку. Найдя студию в страшном беспорядке – одна взъерошенная женщина полировала ручки выпуклого сундука, другая выкладывала содержимое из переполненных ящиков письменного стола, а Кеннет, сидя на подоконнике, читал им вслух отрывки из «Оксфордского сборника поэзии семнадцатого века», – она неожиданно проявила свою деловую хватку. Потребовав у Мергатройд комбинезон, Виолетта через десять минут уже руководила работами. К тому времени, когда она продемонстрировала Лесли, как лучше всего чистить бронзу, убедила Антонию, что нужно взять большую коробку и сложить в нее ненужные бумаги, и вновь развесила все картины, которые сняли помыть, лишь один человек из находившихся там изначально четверых остался невозмутимым. Это был, разумеется, Кеннет. Не обращая ни малейшего внимания на просьбы уйти или немного помолчать, он продолжал листать «Оксфордский сборник», находить новые цитаты и зачитывать их вслух, совершенно не смущаясь тем, что его никто не слушает. Непрестанные замечания он пропускал мимо ушей и соблаговолил ответить лишь раз, когда Виолетта, потеряв всякое терпение, раздраженно спросила: «Когда ты перестанешь читать вслух Мильтона?» На это он, дойдя до конца строки, спокойно обронил: «Никогда».

Всякий раз, когда Кеннет обращался к ней не с тем любовным почтением, какого она требовала, настроение у Виолетты неизменно портилось. Лесли и Антония ничуть не удивились, когда она, обнаружив в ящике письменного стола пистолет, ухватилась за представившуюся возможность и сказала с прикрытым любезностью ехидством:

– Тони, дорогая, это твой? Хорошо, что полиция о нем ничего не знает.

– Не понимаю почему, – ответила Антония. – Он полностью заряжен, из него не стреляли несколько месяцев.

– Дорогая, почему ты так обидчива? – притворно удивилась Виолетта, приподняв изящные брови. – Теперь я ни за что не посмею спросить, зачем тебе такое странное оружие.

– Это хорошая вещь, – сказала Антония.

Разговор после этого прекратился, но благодаря умелой помощи Виолетты студию так быстро привели в порядок, что Антония пожалела о своем минутном раздражении, отобрала у Кеннета книгу и велела Мергатройд приготовить чай.

В разгар чаепития дверь открылась, и в студию заглянул человек, которому можно было дать и тридцать пять, и сорок пять лет. У него было добродушное, чуть робкое выражение лица. Серые, налитые кровью глаза смотрели с дружелюбной рассеянностью. Сидевшие за столом безучастно и выжидающе уставились на него.

Пришедший неодобрительно усмехнулся.

– Привет! – сказал он хрипловатым тоном человека, слишком часто заглядывающего в рюмку. – Дверь была не заперта, поэтому я решил войти. Как поживаете?

Антония вопросительно посмотрела на брата и с испугом увидела, как тот побледнел. В глазах Кеннета можно было прочесть изумление, гнев, ужас.

– Господи! – сдавленно воскликнул он. – Роджер!

От неожиданности Виолетта уронила бутерброд на пол. Сидевшая рядом с ней Лесли услышала, как она ошеломленно произнесла:

– Но он мертв! Все говорили, что он мертв!

Антония хмуро оглядела пришельца.

– Правда? Так вот кого ты мне напомнил. Мы думали, ты мертв.

– Думали! – выкрикнул Кеннет. – Мы знали, что он мертв! Он был мертв много лет!

– Собственно говоря, я никогда не умирал, – произнес Роджер Верекер с таким видом, будто открывал секрет. – Просто какое-то время представлялось разумным числиться в мертвецах, потому что запахло жареным из-за денег. Я уже не помню подробностей, но люди были очень злы, очень.