Но к вечеру снова позвонил Ксене. Равнодушные гудки — не отвечает. Аболонский с минуту молча постоял у телефона. «Что она могла подумать? Если я что и говорю о себе, то чтоб вороны не клевали».

Долго думать о Ксене Аболонский не мог. Взбалмошная женщина, с которой приятно провести время, и только. «Но удивительно, — вдруг уличил он себя, — меня влечет к ней:..»

Его мысли снова вернулись к Мухину: «Да, он тверд в своих решениях и на горком нажмет, если надо будет». И он вспомнил вчерашний разговор с Панкратовым. Вот еще экземпляр: ни жизни, ни радости. Инженеров замучил своими новшествами. А чего проще! Бери у других, делай по-американски. Говорят, за все время этот бирюк ни одной женщины не приласкал. Мысли Аболонского прыгали с одного на другое, он не мог сосредоточенно думать. Зачерствел. Вспомнилась последняя встреча с Ксеней. Было хорошо. Откинувшийся отворот ее белоснежной блузки оголял грудь — «чувственная, змея, а моя…» Приятно ощущать радость: словно глоток хорошего выдержанного вина, она расплывается по телу, по каждой кровеносной жилке, согревая и возбуждая… «Иногда хочется утолить жажду».

И опять. В последнее время он все чаще вспоминает о Ксене. «Женщина на женщину не приходится, — вдруг снова подумал он, — налейте в стаканы воду и вино — вкус разный; так и женщины. Каждый мужчина хочет выпить глоток вина».

У управляющего трестом не как у заведующего промыслом. Должен быть шикарный кабинет, квартира с полным уютом. И на худой конец, может быть, она, Ксеня…»

В то время когда Аболонский считал, что все уже «на мази», твердо уверенный в Мухине, Панкратов, приехавший с буровых, сидел у себя в кабинете и молчаливо жевал губами. Перед ним лежала бумага — инженерская записка Аболонского, заведующего третьим промыслом. Панкратов как бы хотел проникнуть в тайный, скрытый смысл того, что было написано, разгадать что-то большее, чем было в этой записке.

— А ведь когда-нибудь третий промысел действительно перерастет себя; освоение площади идет к северо-востоку удивительными темпами, — сказал ему на буровой инженер Большаков, умный, с большим опытом инженер.

— И организационные вопросы сейчас решать уже трудно, — подсказал другой инженер из управления, ездивший на буровую с Панкратовым.

«Доводы, конечно, убедительные, — думал Панкратов. — Через год-полтора мы неизбежно придем к организации нового треста, занятого добычей нефти. Новый обширный район вступит в строй. Но пока этот район — район бурения. Пока там голо, ничего нет. И я должен от других промысловых управлений отдать туда машины, дома; снова ненужная стройка… собирать по нитке, скоропостижно. Не годится! Надо капитально, надо не обирать и не ослаблять других…»

Несколько раз кто-то приоткрывал дверь, но боялся войти; глубокие морщины поползли по лбу Ильи Мокеевича.

«Снова распыление машин, людей… вместо одного сильного, укрупненного хозяйства — два-три мелких, незначительных. Мы уже сейчас даем столько нефти, что некоторые республики могут позавидовать. Зачем новые затраты? Новый район войдет в строй только через полтора года минимум…»

— Ну, кто там? — вдруг резко бросил Панкратов. — Заходите, я свободен.

Вошел Талгат, как всегда, чем-то смущенный.

— Что у тебя?

— Я что, — тушуясь, промолвил Талгат. — Надоело мне в управлении. Я понимаю, это нужно…

— Да, и здесь толковые инженеры нужны, — заметил Панкратов, вглядываясь в широкое веснушчатое лицо инженера. «Да… да… если позднее — потерять мы ничего не потеряем», — продолжал думать Илья Мокеевич.

— Инженеры нужны, — повторил Талгат, — но отпустите, Илья Мокеевич, на буровую. Мастером.

Панкратов по-отцовски серьезно посмотрел на Талгата, выжидательно молчал.

— Ну, отпустите?

Вот рука Ильи Мокеевича резко поднялась и хлопнула по столу:

— Ладно. Но условие, — нужен будешь, заберу, чертенок полосатый. Все от меня бегут.

Радостный, Талгат выскочил из кабинета, а Панкратов, погруженный в мысли, вскоре забыл о своем любимце.

«Да… да… Конечно, потерять мы ничего не потеряем… А если сейчас… Нефти в ближайшее время прибавится, и организация нового треста даже даст видимость…»

Панкратов вдруг зацепился за то важное, что он искал: «Видимость… так вот оно что… Рост нефтедобычи как бы за счет нового управления — пыль в глаза. Так вот почему упорно взялся за эту идею Мухин!»

Он взял трубку и позвонил промысловикам:

— Согласны, если будет новый сосед?

Глухой, взбудораженный голос управляющего Крюкова:

— Отнять у меня машины, людей, дома? Опять строить новый город?

— А как же? Для нового треста все нужно новое — база прежде всего… с гаражами, мастерскими, и жилые помещения.

Они разговаривали долго, насмешливо, ехидно, подковыривая друг друга.

— База? Машины? Мастерские?

Потом Панкратов положил трубку и, вызвав машину, поехал в горком. В горкоме снова шел разговор о делении промыслов.

— Я тоже думаю, что сейчас немыслимо, — поддержала Садыя. — Район перспективный. Трест будет, и чем больше расширяется территория нефтедобычи, тем больше будет необходимости его создавать. Но сейчас — рано. Сейчас, я думаю, Крюков сам справляется хорошо. Зачем дубляж и накладные расходы? И в честь чего нефть удорожать?!

— Вот и я думаю, что не время, — заметил Панкратов. — А через два года я сам первый поставлю этот вопрос.

Узнав мнение горкома и Панкратова, Аболонский возмутился. Медленно, по одной страничке рвал он журнал со статьей Ксении. Всегда на его дороге становились люди. Но что он им плохого сделал? Что?

Поздно вечером Аболонский заказал разговор с Мухиным.

— Пока отложим этот вопрос, — сухо заметил тот. — Надвигается грозовая туча, которая может смять на своем пути все, все… всю нефтяную цивилизацию, все ваши усилия… Совнархоз… Ты должен быть, как штык, наготове, — сказал Мухин.

Многое было непонятно Аболонскому.

«Ну, а министерство? И вообще министерства? Ведь там столько опытных, сильных и властных людей. Что они, останутся без работы? Сюда, на кулички, они не поедут. А в их руках — нити, связь с государственными кабинетами. И они не пойдут на это. Ради себя не пойдут. Здесь Мухин прав: не сдвинешь, что камнем выложено годами и бетоном залито. И зачем это? Мухин прав, береги порох сухим. И вот еще: надо лучше понять отношения между Ксенией и Бадыговой. Пригодится».

Сережа потихоньку насвистывал полюбившуюся мелодию Лилиной песенки. На столе напротив — логарифмическая линейка, бумага, на которой он делал расчет, и ватманский лист, прикрепленный к чертежной доске. Был воскресный день, и тетя Груша накормила его блинами; чувствовалась тяжесть, сонливость, и он долго сидел над расчетами одного и того же места.

В это время постучали в дверь, и Сережа недовольно буркнул:

— Войдите.

— Заняты?

Но Сережа обрадовался:

— Славка, вот молодец, что зашел, а я уж думал, не придешь.

— Я в обещаниях твердый.

— И я тоже. А у меня вот не выходит — и все. Ей-богу, пошлю все к черту: воскресенье ведь. Голова не работает, а решение придет, верю, придет решение. Видишь, эту схему надо сделать более компактной, а остроумного решения, чтобы все поставить на место, нет.

— А что это? — поинтересовался Славка.

Сережа заметил, что Славка выглядел празднично, словно на свидание собрался.

— Вот, смотри, — Сережа взял карандаш и листок бумажки. — В этом заводском районе два крупных нефтяных предприятия, раньше предполагалось построить две собственные АТС на девятьсот и четыреста номеров… и вот еще жилой район, еще одна АТС, общего пользования.

Сережа очерчивает все в один круг и смеется:

— А мы все объединяем и строим одну АТС, общую, и государство получает мало-немало, а миллиончик экономии. Правильно? Станция будет обслуживать абонентов и производственной группы и жилого массива района.