Осыпался щебень, оползала из-под ног глина.

«Это хорошо, что я сегодня решила пройтись, — подумала Садыя, — очень уж хочется запечатлеть его этот город. С горы очень красив, надо попросить Славика, чтобы он сфотографировал…»

«Если что… трудно мне уезжать из этого города, — вдруг подумала Садыя. — Здесь я оставила больше, чем могла…»

Вспомнила: вчера звонили из обкома и просили устроить корреспондента — теперь в городе будет корреспондентский пункт.

— Хочешь жить в мире с прессой, — пошутили из обкома, — дай удобную квартиру.

«Надо обязательно привести его сюда и показать ему город с горы. Кто-кто, а корреспондент должен вдохнуть нашего воздуха, увлечься пейзажами нашего города…»

Потом вспомнила о Панкратове: «Прав Илья Мокеевич, в этом дубняке разбить парк, а здесь вот спустить лестницу до самого города.

До самого города… Разве комсомольцы не возьмутся?»

И Садыя приостановилась. «Комсомольское дело. Комсомольская юность. Какое странное звучание этих знакомых и близких слов! Как быстро бежит время, как беспощадно оно к людям!»

Садые стало смешно. Пришедшая мысль перекликалась со словами Мухина. Уезжая, он сказал: «Не торопитесь с выводами, Бадыгова. Время жестоко, и народ не простит…»

Кому не простит? Ей? Мухину? За кем правда?

Разговор с Мухиным на прощание был четким, почти без подтекстов. Они раскусили друг друга, и здесь нечего было таиться.

«Нет, Мухин, ты глубоко ошибся. Когда руководство выражает мысли народа, живет с народом одним дыханием, вот тогда это и есть воля народа, воля большого людского моря, меня, его, другого. Такой волей, таким руководством является партия наша. А ты, Мухин, руководитель случайный… Очень жаль, что приходится еще встречать мухиных. Но недолго, совсем недолго осталось. Они сами себя выявляют…»

Сегодня утром пришел следователь и виновато положил перед ней папку.

— Ну что?

— Садыя Абдурахмановна. Дело на крутом повороте. Надо с вами посоветоваться.

— Советуйтесь.

— В деле пригородного совхоза и управляющего Гизатуллина Пенкин играет незавидную роль.

— Догадываюсь.

— Как быть?

— И вы спрашиваете? Юрист, следователь, спрашивает, как быть?

— Да нет, как быть, мы знаем: но Пенкин руководящее лицо, грозит немедленно вызвать Мухина.

— Мухин не такой дурак, не приедет. Я думаю, мой совет вам не нужен. Я не юрист. У вас есть свой советчик — закон. А перед законом Советской власти все равны.

— Спасибо.

«Вот так, товарищ Мухин… воля вашей персоны еще не воля народа».

Домой Садыя вернулась к обеду. В хорошем настроении, разморенная думами и всем тем, что видела. Было хорошо, потому что она была уверена в правоте своих поступков, своих мыслей.

Она решила обязательно побывать с семьей в дубняках, взять с собой тетю Дашу, ребят, пригласить Панкратова. Илья Мокеевич не изменился: при встрече с ней глаза у него всегда светлели, как и прежде. Видно, внутри было что-то большее, чем оставшаяся обида. Да и ребята как-то по-другому стали к нему относиться. Однажды по радио передавали песни, и Марат задумчиво сказал, слушая простую, хорошую песню: «Любимая дяди Ильи». А старший совсем удивил Садыю: он долго ходил вокруг да около, заметно волнуясь, прежде чем открылся: «Отпусти меня, мама, с дядей Ильей на охоту. Может быть, Сережа пойдет. Отпусти». Ничего не поделаешь, отпустила. А сколько после этой охоты было рассказов! Как у заядлых охотников; трудно понять, где правда, а где охотничья выдумка.

«Значит, Илья душой ребят овладел. Хорошо ли это, плохо ли, но факт».

Но радостное настроение дома поблекло.

— Голубчик-то наш заболел, — еле вымолвила тетя Даша и, закрываясь фартуком, всхлипнула.

— Что ты, Дашенька? Марат?

Болезнь Марата встревожила Садыю. В ночь ей надо было лететь в Казань. Перед городской партийной конференцией на бюро обкома обсуждалась работа горкома.

— Ты потеплей оденься, — советовала тетя Даша, — а то там, в самолетах, небось сквозняк.

— Что со мной случится? Не о себе я. И надо было Маратику заболеть в такое время.

— Переживем, милая, переживем. Всё переживали, и это переживем.

Встретив утром на бюро, Столяров спросил:

— У тебя такой вид… Ты что, больная?

Вид у Садыи действительно был никудышный. Под глазами синяки, лицо помятое: ночь почти не спала, все думала о Марате.

— Сын заболел.

— Младший? Самый бойкий? Тогда мы тебя долго не задержим. — И Столяров тут же позвонил на аэродром, чтобы приготовили для Бадыговой самолет. — Что у тебя за привычка: никогда не поставишь нас в известность. Может быть, надо хорошего специалиста, доктора?

Вопрос нефтяников был поставлен первым. Докладывал Мухин, выбритый, с лоснящимися щеками; он говорил о работе горкома в тоне судейского разбирательства:

— Я должен оговориться, ибо авторитет секретаря горкома в работе немаловажен. Секретарь горкома — высокая, почетная должность, и странно бы звучали здесь разглагольствования о тех этических нормах, которые выработались временем, принципами нашей работы. Никто не увидит плохого в том, если мы будем не копировать, а брать лучшее из работы аппарата обкома и по этому принципу строить работу аппарата горкома. Я должен предупредить бюро, что личная линия Бадыговой в этих вопросах явно противоречит нашим установкам… И вообще в работе Бадыговой надо разобраться — она опустила должность секретаря горкома до обычного неосвобожденного секретаря партбюро какого-нибудь колхоза или промартели. Да-да… Она приглашает на закрытые заседания горкома нечленов партии, мотивируя тем, что они мастера труда, что нельзя принять правильное решение без точного знания настроения масс. Тезис ортодоксальный… Тогда пригласите все буровые на самые секретные заседания и сделайте их достоянием сплетен всех кумушек вашего города. — Мухин икнул, выпил воды. — Я напомню и такой факт. Помните, когда нефтяников выдвигали на правительственные награды и мы, обком, предложили несколько своих кандидатур, так Бадыгова в горкоме отвела под предлогом, что Степаненко мало помогал нефтяникам. А Степаненко — заведующий отделом, по должности обязан быть включен в список. Мы не можем допускать такого положения, чтобы должность заведующего отделом обесценивалась, становилась неавторитетной в низовых организациях…

— Правильно поступил горком, — спокойно заметил Столяров, — поправил нас…

Мухин не реагировал на замечание Столярова. Он продолжал в том же духе:

— Порочная линия горкома своим острием упираемся в линию поведения самой Бадыговой. Не поймешь, кто она: домохозяйка или секретарь горкома? Есть заявление, что она сама ходит на базар. И когда я пошел с этим к Столярову, он засмеялся. Это большой, принципиальный вопрос, вопрос поведения, этики секретаря. Бадыгова отказалась без нашего ведома от персональной машины, некоторые могут истолковать, что и Мухину не надо машины… Зачем, мол? — он засмеялся. — Можете пользоваться дежурной, ваше дело, товарищ Бадыгова, но машина-то персональная, машина секретаря горкома, и установлена не из ваших симпатий или антипатий, а из других соображений… Сокращайте машины у хозяйственников, по общей линии… Вы свободно ходите, я резко скажу, болтаетесь по буровым, по городу; рабочие к вам относятся панибратски, вы можете дело довести до того, что вас примут за обыкновенную бабу и что хочешь могут вам сказать в глаза…

— Если я этого заслужу, — спокойно бросила Садыя. Половина того, что говорил Мухин, не удивляла ее: дело хозяйское, что хочет, то и говорит. У Садыи сейчас была другая, большая тревога и желание скорее увидеть сына.

— Я думаю, — продолжал Мухин, — вопрос этики партийного работника — вопрос дня. Никто не запрещает ответственным работникам общаться с людьми; наоборот, этого требует жизнь. Но питаться в столовой, ходить на базар, выполнять роль комсомольского инструктора в совхозе или еще где ему заблагорассудится — это, конечно, не живая связь с массами! Нельзя уподоблять себя обыкновенному рядовому, надо быть на голову выше, строже к себе, высоко держать авторитет партийного работника. Где гарантия, что чрезмерное «хождение в народ» не приведет к неблагоприятным выводам — сплетням, осуждениям? Партийный работник должен быть чист от обывательской молвы, он должен быть огорожен от всяких недоразумений. Именно поэтому, напомню Бадыговой, создаются для руководства нормальные условия жизни, отдыха… А ваш сын дружит с сыном какого-то Котельникова, который побывал в милиции. Говорят, хотел ограбить квартиру инженера. А если бы ограбил?