— В общем, это клиент такого жанра, какой вам нужен, не так ли, Пет?

Дженнилс воспринимает это как комплимент. Он улыбается и принимает притворно-скромный вид.

— Девушка Адамс, его секретарь, помните? Она была замужем, но у нее не ладилось с ее Жюлем. Однако она не разводилась. Затем я открыл, что она обделывает делишки с одним актером, мелкой звездой одного из театров, который Жильберт финансировал на Бродвее. Контракт парня кончился, и он не хотел его возобновлять. Вот там и я предпринял кое-что для Жильберта.

— Расскажите, — говорю я.

— О! Просто сноровка, знаете ли, я сделал несколько хорошеньких фото актера и девушки Адамс на койке, затем я показал им мои художественные снимки обнаженных тел, объяснив, что это будет некрасиво выглядеть в бракоразводном процессе. Ведь малый был женат. На другой день он возобновил свой контракт, и я опять получил на чай.

— А Феликс Паркер, его старый друг, двуличный друг, как говорит Лейла?

— Они много лет были дружками, вместе учились в колледже. — Дженнилс кудахчет. — Единственный тип на свете, которому Жильберт считал возможным доверять. — Дженнилс кудахчет. — До того дня, когда открыл, что Паркер спит с его дочерью.

— С Лейлой?

— А с кем же еще? Когда я сообщил ему эту новость, с ним сделался припадок. Я никогда не видел его таким. Кончил он тем, что успокоился и попросил сделать для него еще одно дело.

Лицо Дженнилса становится вдруг серьезным, он хлопает веками с таким видом, что ему не по себе.

— И что же вы сделали?

Дженнилс пожимает плечами.

— У Паркера была сестра, гораздо моложе его, незамужняя. Она работала преподавательницей в Нью-Джерси. Я устроил так, что она провела уик-энд с Жильбертом в его имении в Лонг-Айленде.

— Она согласилась без возражений?

Дженнилс внимательно изучает телефон.

— У нее не было выбора. После этого Жильберт сказал Паркеру, что каждый раз, как он проведет ночь с Лейлой, его сестра проведет ночь с ее отцом. Авантюра была окончена.

— А сестра? Она же могла обратиться в полицию… Или нет?

— В последний вечер уик-энда Жильберт пригласил Паркера обедать. У них что-то там произошло. И Жильберт сказал сестре Паркера, что, если она расскажет кому-нибудь о том, что с ней было во время этого уик-энда, он сделает так, что ее брат проведет остаток своих дней в госпитале. Она усвоила урок. Должно быть, она любит братца, как вы думаете?

— В общем, Жильберт был опасный маньяк, которому давно пора было исчезнуть? — осведомился я.

— Я никогда и не утверждал обратное, — сказал Дженнилс обиженно.

— Что же заставляло вас работать на него?

— Нужно ведь заработать на мясо, — он пожал плечами. — Не всегда имеешь выбор, не правда ли, Денни?

— Вы думаете, что Жильберта убили?

— Старина, я избегаю думать о том, что мне ничего не приносит. А вот относительно Лейлы, это другое дело, потому что под замком лежит толстый пакет для нас обоих, не правда ли?

— Я очень хорошо понимаю, что у кого-нибудь могло появиться желание ликвидировать Жильберта. Я даже в какой-то мере это оправдываю. Но Лейла? Почему захотели убить ее?

— Денни, мальчик мой. — Дженнилс медленно поднимается. Он стряхивает с пиджака пепел сигары. — В этом-то и вопрос. Будем надеяться, что в Австралии вы найдете ответ.

— У вас нет хотя бы какой-нибудь идеи?

— Нет. Но она была достойной дочерью своего отца, может быть, и этого достаточно. — Он идет к двери, затем оборачивается, на его губах скверная улыбка. — Желаю вам удачи, коллега!

Я жду, пока он уйдет из конторы, затем иду к Фрэн.

— Вам заказан билет на самолет, — говорит она равнодушным тоном. — В-601, в восемь утра, не забудьте!

— Благодарю, не забуду. Когда самолет вылетает из Сан-Франциско?

— В 14.30.

— Запросите кампанию завтра около двенадцати по нью-йоркскому времени, чтобы удостовериться, что самолет отбыл вовремя, хорошо?

— Зачем? Вы боитесь, что меня одолеет беспокойство о вашей особе, Денни?

— Когда вы будете уверены, что моя особа летит над волнами океана по направлению в Австралию, обратитесь в банк и опротестуйте чек, который я только что выдал Дженнилсу.

— С радостью, — говорит она. — Я чувствовала, что его мерзкие маленькие глазки ползали по мне, как тараканы, пока я выписывала чек.

Фрэн поднимает голову, и я читаю одобрение в ее взгляде:

— Значит, вы не покупаете гарем для компании на самолете?

— Ваше мнение о Дженнилсе совершенно правильное, моя душенька. Мне отвратительно иметь дела с таким мелким сводником.

Для такого человека, как я, едва удерживающего крик ужаса перед перспективой, открывающейся из окна на втором этаже, лететь на высоте трех тысяч метров над бесконечным морем, когда не на чем остановить взгляд, кроме облаков, плывущих в неизмеримом пространстве, — испытание невыносимое.

Последние 24 часа не оставили в моей памяти ничего, кроме туманного следа, и я совершенно не помню, что происходило в среду.

После посадки в Гонолулу мы снова поднялись в воздух во вторник вечером. Но не пробыли в воздухе и получаса, как появился капитан, чтобы сообщить нам о меридиане 180 и об изменении даты. И хоп! Оказалось, что наступил четверг!

Когда самолет уменьшил скорость до 500 километров в час и начал терять высоту, у меня появилось ужасное ощущение, что он остановился в воздухе, и не замедлит упасть камнем вниз, и утонет в быстро приближающемся океане.

— Через пять минут мы приземляемся, — сказала мне стюардесса. — Застегните, пожалуйста, ваш ремень, — прошелестела она надо мной игривым тоном, оплаченным компанией.

— Вы смеетесь! Я его не расстегивал уже две недели, с тех пор, как покинул Иддевильд.

— Не беспокойтесь, все будет хорошо, — сказала она мне с улыбкой.

— Ах! Нет! — усомнился я дрожащим голосом, указывая пальцем на иллюминатор, совершенно закрытый угрожающим берегом. — Как можно лететь ниже линии берега?

Она улыбнулась.

— Мы летим вдоль берега. Только и всего.

Затем быстро сказала:

— Извините. Я должна заняться другими пассажирами.

Я разочарованно посмотрел ей вслед.

Наконец самолет сел и остановился. Но именно теперь я испытал наибольший ужас. Когда самолет встал у аэровокзала и другие пассажиры направились к выходу, я остался прикованным к сиденью, полный отчаяния. Через пять минут стюардесса услышала самый раздирающий из моих отчаянных криков и подошла, чтобы посмотреть, что случилось.

— Мы прибыли, сэр, — говорит она осторожным голосом. — Это Сидней.

— Я знаю.

— Хорошо, но… — Она обескураженно пожала плечами. — Вы не хотите выйти из самолета?

— Не желаю ничего лучшего. Но я не могу!

— Почему? Правительство Австралии не согласно на ваш приезд?

Я пробую объяснить ей ситуацию:

— Я парализован. Ноги мне не повинуются!

Ее глаза вылезают из орбит.

— Вы уверены?

Я вооружаюсь терпением.

— Я три раза пытался подняться с места… и три раза падал обратно. Должно быть, у меня что-нибудь с позвоночником. Вероятно, из-за мартини с несвежей оливкой, которую вы мне подавали. А также от адского шума мотора.

Вдруг глаза ее расширяются: она наклоняется надо мной, и ее правая рука тянется к моему солнечному сплетению. Я поспешно закрываю глаза, решив, что у нее припадок: вид бледного калеки пробудил в ней инстинкт садизма. Затем я слышу сухое пощелкивание, сопровождаемое ее смехом.

— Не хотите ли попробовать еще раз, мистер? Теперь, когда ваш ремень отстегнут!

Я поспешно, но все же недостаточно быстро покидаю самолет, чтобы избежать неприятного зрелища трех давящихся от истерического хохота стюардесс.

Моя слабая надежда на великое человеческое братство испарилась, когда я наткнулся на бюрократический барьер, возникший между мной и Австралией.

Меня обследовали, и только через полчаса я расстался с доктором, который был, кажется, очень разочарован, что не встретился с оспой.