Я откинулась на сиденье, подогнув под себя одну ногу. Мы выехали с подъездной дорожки и направились по Свитвуд Драйв к автомойке. Сегодня нам повезло, и мы мыли машину, а Берт с Кристи застряли на кухне, готовя угощение.

- Ладненько. Чего ты боишься больше всего?

Как обычно, Уэс помедлил несколько мгновений, обдумывая ответ.

- Клоунов, - ответил он.

- Клоунов?

- Ага.

Я лишь посмотрела на него.

- Что? – Уэс взглянул в ответ.

- Это не настоящий ответ.

- Кто сказал?

- Я сказала. Я имела в виду настоящий страх, скажем, страх провала, смерти, сожаления, еще чего-то. Что-то, что заставляет тебя просыпаться в холодном поту после кошмара.

Уэс подумал.

- Клоуны.

Я закатила глаза.

- Прошу тебя!

- Это мой ответ, - машина притормозила, аккуратно объезжая яму на дороге, затем снова набрала скорость. За окном промелькнуло сердце в ладони, медленно вращающееся из стороны в сторону. – Не люблю я их. Они пугают меня еще с детства, когда я впервые пошел в цирк, и у одного из этих клоунов лопнул шарик прямо перед моим носом.

- Перестань, - рассмеялась я.

- Хотелось бы, - сумрачно отозвался Уэс, но в уголках рта у него пряталась улыбка. Мы набирали скорость, и в зеркале заднего вида я видела облако пыли, клубившейся позади нас.

- Клоуны, - повторила я. – Что, серьезно? В самом деле?

Уэс кивнул.

- Ты собираешься принять мой ответ или как?

- А это правда?

- Говорю же.

- Хорошо. Тогда твоя очередь.

Об Уэсе мне было известно уже многое. Первый поцелуй у него был в шестом классе с девочкой по имени Уилла Патрик. Он считает, что его уши великоваты для его головы. Он ненавидит джаз, васаби и запах пачулей. И клоунов. Игра, которую мы начали в тот вечер, когда шли по пустой дороге, и продолжили на вечеринке, не прекращалась. Всякий раз, когда мы оставались одни, тусовались где-то с Кристи и компанией или чистили столовое серебро, мы машинально вспоминали, на ком остановились в прошлый раз и кто должен задавать вопрос. Если рядом был кто-то еще, то вокруг всегда царили шум, драма, смех и хаос, но, когда возле нас никого не было, то мы оставались втроем – Уэс, я и правда.

Когда мы играли в первый раз, я жутко нервничала. Уэс был прав насчет психологических штучек – вопросы должны быть либо личными, либо смущающими, а лучше всего – и то, и другое. Когда мы играли в «Правду» с сестрой или подругами, я предпочитала пропускать вопрос, ведь любой скажет, что лучше проиграть, чем признаться, что ты влюблена в учителя по математике! Став старше, я поняла, что игра растет вместе с нами – теперь все вопросы вертелись вокруг мальчиков, поцелуев и Как-Далеко-Вы-С-Ним-Зашли. Но с Уэсом все было иначе. Самый трудный вопрос был задан еще в начале, так что отвечать на остальные было легко. Ну, сравнительно легко.

- Какой случай в твоей жизни, - поинтересовался он однажды, когда мы шли в магазин «У Милтона» за бумажными полотенцами, - был самым непристойным?

- Фу, - я послала ему убийственный взгляд, - что, это так необходимо?

- Ты всегда можешь отказаться, - радушно предложил он. Уэс знал, что я не откажусь, так же, как и он. Мы оба любили соревноваться, но в этой игре было кое-что большее, чем просто возможность показать свою неотступность. В всяком случае, для меня. Мне нравилось узнавать его именно так, вытягивая один маленький факт за другим, это как собирать паззл из крохотных деталей. А если один из нас выиграет, то картинка не будет закончена. Мне не хотелось этого.

- В пятом классе, в декабре, к нам пришла женщина, которая рассказывала о Хануке. Я помню, как она тогда дала нам дрейдлы (*четырёхгранный волчок, с которым, согласно традиции, дети играют во время еврейского праздника Ханука. На каждой грани дрейдла написана еврейская буква: нун, гимел, hей и шин).

- Это и было непристойно?

Я бросила на него еще один прожигающий взгляд, а он внимательно уставился на полки с полотенцами.

- Именно к этой части я и подбираюсь.

Уэс всегда был очень скуп на слова, но в то же время постоянно подгонял меня и желал узнать больше, из-за чего я начинала ценить собственные ответы, превращавшиеся в маленькие истории. Это тоже было частью игры, которую я не хотела терять.

- Это была миссис Фелтон, мама Бабары Фелтон. Раздав дрейдлы, она стала говорить о меноре (*светильник, который зажигают в течение восьми дней праздника Ханука), все было в порядке.

Сняв с полки большую упаковку полотенец, Уэс протянул ее мне, затем достал еще одну, и мы направились к кассам.

- И в следующий момент наша учительница, миссис Уайтхед, подошла к Норме Пискелл, которая сидела рядом со мной, и спросила, все ли с ней в порядке. Я тоже посмотрела на нее, и увидела, что она несколько зеленоватая…

- О-о-о, - протянул Уэс.

- Именно, - вздохнула я. – Следующее, что я помню – Норма Пискелл пытается встать, но у нее не получилось. Вместо этого ее вырвало прямо на меня. Я вскочила, чтобы побежать в туалет, но в этот момент ее снова вырвало. На этот раз – мне под ноги.

- Фу!

- Ты сам спросил, - хихикнула я.

- Это верно, - согласился он. Мы стояли в очереди. – Теперь ты.

- О чем ты больше всего беспокоишься?

Уэс задумался. Именно так и работала наша игра – нужно было продумать все варианты, пришедшие на ум, от самых простых, до самых сложных, правдивых. Так и играют в «Правду».

- О Берте, - сказал он, наконец.

- О Берте, - повторила я. Уэс согласно вздохнул.

- Я чувствую ответственность за него, понимаешь? Все-таки, старший брат. И теперь, когда мама ушла… Она никогда не говорила, но я знаю, что она рассчитывала на меня, если с ней что-то случится. А он такой…

- Такой?

Уэс пожал плечами.

- Такой… Берт. Понимаешь? Он впечатлительный. Многое принимает слишком близко к сердцу. Например, эти его истории про Армагеддон. Многие ребята его возраста не общаются с ним, они просто его не понимают. Все, что он чувствует, он чувствует глубже, чем они. Иногда даже слишком глубоко. Мне кажется, он немного пугает людей этим.

- Это же совсем не плохо! – возразила я. – Да, он ощущает все сильнее, но просто такой уж он. Такой уж он… - мне на ум никак не приходило подходящее определение.

- Берт, - закончил за меня Уэс, расплачиваясь и снимая наши покупки с ленты.

- Точно.

Так и продолжалось – вопрос за вопросом, ответ за ответом. Все остальные считали нас странными, но мне было все равно. В нашем случае «Правда» - это лучший способ узнать друг друга получше, да и вообще эта игра давала возможность проверить, насколько хорошо ты кого-то знаешь, насколько доверяешь человеку. Через несколько недель я уже знала, о чем Уэс волновался, что смущало его больше всего, и каким было его самое большое разочарование. Не уверена, что смогла бы рассказать что-то о маме, Джейсоне или даже Кэролайн, если бы мне задали такие вопросы о них. Не думала я, и что они смогут ответить что-нибудь обо мне.

- Мне просто кажется это странным, - сказала Кристи мне однажды, когда уже знала о нашей с Уэсом игре, и когда мы очередной раз замолчали при ее приближении. – В смысле, я могу понять «Правду или действие», но это же просто разговоры!

- Именно. На «действие» может решиться каждый.

- Не знаю, не знаю, - мрачно отозвалась подруга. – Всем известно, что, если ты достаточно умен, всегда лучше выбирать «правду». Так ты, по крайней мере, сможешь соврать, если потребуется.

Я уставилась на нее немигающим взглядом, и она закатила глаза.

- Да что? Тебе я не стала бы врать! Я говорю о какой-нибудь вечеринке. Это, знаешь ли, практически этикет всех тусовок – никто не говорит правду.

- А в этой игре – говорят.

- Ты, может, и говоришь, - согласилась Кристи. – Но откуда ты знаешь, что и он делает то же самое?

- Не знаю, откуда. Просто я в этом уверена.

И это было правдой. Вот, почему мне так нравилось проводить время с Уэсом. Он был единственным человеком, на которого я могла рассчитывать, знать, что он скажет ровно то, что думает, не ходя вокруг да около. Он, должно быть, и понятия не имел, как я ценила в нем это.