— Мы должны разделить это горе, — тихо произнес он. — Он был не только твой сын, но и мой. Мы станем горевать вместе, Чесс: я — с тобой, а ты — со мной.

Его глаза были полны слез. Он был настоящий мужчина и потому не стыдился плакать.

— Нэйтен, — прошептала Чесс.

Ее пробрала дрожь, и она заплакала. Он обнял ее и прижал к себе.

— На что это ты там смотришь?

Мисс Мэри вернулась и сообщила, что Ливви зайдет вечером, чтобы повидать Нэйта и поужинать в гостях. Мать Нэйта резала зелень и чистила картошку. И смотрела на Чесс, которая, застыв, как статуя, стояла в дверном проеме, не замечая Сэлли, дергающей ее за юбку.

— Пытаюсь понять, что они все делают в поле, — ответила Чесс.

Она видела, что Нэйтен, жестикулируя, разговаривает о чем-то с Джошем, Майкой и Элвой. В некотором отдалении от них Сюзан тяпала мотыгой сорняки.

Элва смеялась, может быть, над чем-то, что сказал ей Нэйтен, и Чесс мучила ревность. Элва так молодела, когда смеялась; в такие моменты она была почти хорошенькой.

Свою шляпу от солнца она сдвинула так далеко на затылок, что та спала у нее с головы и, держась на завязках, болталась на спине.

— Отвяжись, Сэлли. Оставь меня в покое! — выкрикнула Чесс.

Сэлли заревела.

— Я не могу сидеть в четырех стенах. Я ухожу. — Ей необходимо было узнать, что происходит там, на табачном поле.

Увидев ее, Нэйтен поспешил ей навстречу.

— Тебе не стоит выходить из дома, — сказал он.

Чесс стало нестерпимо больно. Он предпочитает быть с Элвой, а не с ней. Она крепко сцепила пальцы, чтобы не поддаться желанию схватить его за руку.

— Сейчас уже не жарко, — проговорила она, злясь от того, что в ее голосе звучит умоляющая нотка.

— Я не хочу, чтобы ты возилась с табаком! — сердито бросил Нэйт. — Я ненавижу этот проклятый табак, и ты тоже должна его ненавидеть.

— Да? Тогда зачем же ты топчешься здесь, посреди табачного поля?

Ну почему, почему она не в силах сдержаться, почему затевает этот спор, почему не может оставить все как есть? Чесс ничего не могла с собой поделать, ревность была сильнее ее.

— Успокойся, Чесс, будь благоразумна. Вернись в дом. Мы с Джошем спорили насчет вершкования.

— Что такое вершкование? — не унималась Чесс. Она хотела, чтобы он рассказал ей больше, чтобы объяснил, чему смеялась Элва, но она не могла спросить его об этом прямо. Единственное, что она могла сделать, — это не отпускать его от себя, чтобы он говорил с нею, а не с Элвой, даже если это и приводит его в ярость.

— О Господи! — Нэйт был раздражен до крайности. Он протянул руку и отломил верхушку ближайшего растения. Раздался резкий хруст, похожий на отдаленный винтовочный выстрел. Нэйт всунул в руку Чесс отломленную бледно-зеленую верхушку.

— Это верхушка, она скоро зацветет, и ее надо отломить, чтобы в рост шли листья, а не цветы. Вот что такое вершкование. Я считаю, что его надо будет произвести через неделю, а Джош — что через две.

— Но ты смеялся. Почему?

— Да почем я знаю? Что это вдруг на тебя нашло?

Чесс смяла в кулаке зеленый обломок, и он тут же прилип к ее коже. Ей следует сейчас же остановиться, она ведет себя глупо.

— Извини, — сказала она. — Мне было просто любопытно. Я пойду в дом и помогу твоей матери. К ужину мы ждем Ливви Олдербрук.

Идя к дому, Чесс изо всех сил старалась не споткнуться. Ноги у нее были как ватные.

«Ты больше никогда не должна этого делать, — твердила она себе. — Ты выживаешь его из дома, даже не поблагодарив за то, что приехал. Вот что важно. Он приехал, чтобы утешить тебя.

Будь он проклят. Ему не было нужды оставлять тебя, едва его мать вернулась домой, пусть даже ты выплакалась задолго до ее возвращения».

— Я рад, что ты пришла, Ливви, — с улыбкой сказал Нэйт и в знак приветствия поднял свою чашку. Она была наполовину полна крепкого домашнего пива, которое старая Ливви принесла с собой. Остальную половину он уже выпил и был под хмельком. Мисс Мэри сидела насупившись. Они не одобряла алкогольные напитки.

Ливви тоже подняла чашку.

— Я пью за процветание мельницы Ричардсонов, — провозгласила она. — Когда ты запустишь колесо?

Нэйт спьяну расхвастался о своих планах по поводу мукомольной мельницы.

— Скоро, — заверил он и повернулся к Чесс. — Ты сможешь уложить свои вещи к завтрашнему дню? Сейчас я оседлаю лошадь и объеду всех соседей, чтобы попрощаться. Мы можем уехать хоть завтра.

Вокруг стола мисс Мэри сидело все семейство Ричардсонов. Чесс с трудом удержалась, чтобы не взглянуть на Элву.

— Завтра утром я буду готова, — сказала она.

Нэйтен соорудил навес над козлами повозки. Он ругал себя за то, что позволил Чесс работать в поле. Ему следовало помнить, что она леди. Ее надо оберегать.

А Чесс была счастлива, что уезжает в их новый дом, навстречу будущему. Прощай, одиночество и каторжный труд. И табак, пачкающий все, что к нему прикасается.

Но больше всего ей хотелось покинуть тот уголок их с Нэйтеном комнаты, где она собиралась поставить колыбель, и избавиться от обманчивого ощущения довольства и умиротворенности, которое подчас охватывало ее, когда она забывала, что драгоценной жизни, растущей в ее чреве, больше нет.

Ребенок, которого она потеряла, был для нее так же реален, как если бы она доносила его до срока, родила и держала на руках. Она неутешно горевала о том, что так и не сбылось, и временами ее охватывал страх: она боялась, что больше не выдержит, не сможет продолжать притворяться и пяти минут, будто она уже оправилась после своей утраты.

Фрэнк. Теперь она жалела, что дала сыну имя своего отца, потому что это имя воскресило в ее душе страшные воспоминания о его смерти и боль от того, что он ее покинул, боль, так и не утихшую за все эти годы.

Она никогда, никогда не сделает больно своему ребенку. Чесс дважды в день пила детскую смесь, которую ей прописала Ливви. Она станет здоровой и крепкой и даст своему следующему ребенку силу и здоровье, которые понадобятся ему, чтобы выжить.

Она думала о будущем. И спешила навстречу ему.

Но из-за многолетней привычки к ответственности за все совесть ее была неспокойна. Она еще никогда не бросала начатого дела на полдороге.

— Что же теперь будет с Джошем, Элвой и всеми остальными? — спросила она Нэйтена.

Тот рассмеялся.

— О, тут все ясно, — сказал он. — Джош просто-напросто вернется к тому, что они делали раньше, и будет очень доволен. Работу на «фабрике» забросят, и весь табак пойдет на аукцион. И четверть рассады, как и прежде, станут поедать мухи.

И Нэйт показал большим пальцем через плечо, туда, где в кузове повозки стоял ящик с моделью машины Огастеса Стэндиша. Ящик был обернут многими ярдами миткаля. Джош все равно не станет больше натягивать его над участком для рассады, вот он и забрал его с собой.

Чесс незачем беспокоиться. Джош — отличный фермер, всегда таким был. На табачных аукционах семья Ричардсонов получит уйму денег, так что им будет на что жить. К тому же он переписал на Джоша свою половину фермы.

И вообще только чокнутый захочет ишачить на табачном поле вплоть до конца уборки урожая. После того, как закончится вершкование, на стебле, возле каждого листа, начнут расти волчки — толстые боковые усы. Их тоже надо будет прищипывать вручную. Но они сразу же отрастают опять, и их надо удалять снова, и снова, и снова. И чем дальше, тем больше на листьях будет рогатых гусениц.

— Я их ненавижу!

Нэйт ухмыльнулся:

— Уверен, что ты давила их ногой, а не распарывала им брюхо ногтем.

Чесс призналась, что так оно и было.

— Когда я был мальчишкой, мы отдирали их от листьев, а потом откусывали им головы. Если ты мог расправляться с ними таким способом, это доказывало, что ты настоящий мужчина.

Чесс застонала. От одной только мысли об этом ей сделалось дурно. Но ненадолго. Есть достаточно приятных вещей, о которых она может подумать. Мельница, сигаретная машина и, главное, Дерхэм — настоящий город, где много людей и вовсю кипит жизнь. Там есть почта, и от мельницы до нее будет всего пять миль по хорошей дороге. С опозданием в несколько недель Чесс написала письмо Огастесу Стэндишу. Она отправит его из Дерхэма.