Перед нужным домом Спиридон Ильич замедлил шаг, огляделся. Прошел, присматриваясь, дальше. Покружил вокруг по переулкам и улочкам, изучая подходы. Везде ютились, прижимаясь к зелени палисадников, такие же одноэтажные, полудеревенского типа домики.
Вернувшись к дому, Морозов постучал в ближнее к закрытым сеням окно. Подойдя к тонкой тесовой двери, ждал, прислушиваясь. В тишине уловил далекое постреливание. Где-то по Рижскому шоссе шел бой, догадался Спиридон Ильич. В сени вышла пожилая женщина и, открыв дверь, спросила, что надо. Морозов замешкался, сравнивая приметы, и сразу понял, что не тот человек. Спросил, произнеся первую часть слов из пароля:
— Извиняюсь, дочь дома?
— Сейчас позову, — недовольным голосом ответила женщина и исчезла.
На всякий случай Спиридон Ильич вошел в сени. Оглядывался, примечая все. Вскоре к нему вышла твердой походкой девушка двадцати двух — двадцати трех лет. Спиридон Ильич сразу узнал в ней Валину подружку, с которой познакомился на первомайском празднике у себя дома. Оторопел. Соня тоже растерялась.
— Спиридон Ильич? — первой заговорила девушка. — Проходите! — И повела на кухню.
«Неужели адрес спутали?» — ругал про себя райкомовских работников Морозов, следуя за Соней. Усадив гостя, Соня заговорила:
— Как Валя? У вас все хорошо? — И села сама.
Спиридон Ильич, то скручивая, то раскручивая в руках кепку, рассказывал, что знал, о дочери. Чувствовал, надо уходить: времени в обрез, а тут такая неразбериха. И колебался. А вдруг это все-таки она? Наконец Спиридон Ильич решил вплести в свой рассказ вторую часть пароля. Произнес:
— Вот так, голубушка. Так и потерял дочку, выходит. Но, сама понимаешь, живой думает о живом. Иду это тут, смотрю — на столбе объявление… Это вы продаете кушетку?.. Дай, думаю, зайду. Вале куплю.
Соня, услышав заученные слова, изменилась в лице. Встала.
Морозов с минуту смотрел внимательным, немигающим стариковским взглядом в порозовевшее лицо Сони. Не дождавшись от нее ответных слов, встал. Хотел уже прощаться и уходить, но в это время Соня четко выговорила:
— А если бы мы продавали, чем бы вы платили: деньгами или продуктами?
Ответ был по мысли точен. Но слова чуть-чуть не совпадали. Морозов, внутренне совсем уверившись, что попал по адресу, все-таки еще колебался.
Минуты две они стояли молча. Потом Спиридон Ильич вдруг сел. Не спуская глаз с Сони, произнес, вплетая пароль:
— Все-таки странная у нас произошла встреча. Шел по указанному на бумажке адресу. Спросил вашу мамашу: «Извиняюсь, дочь дома?.. Это вы продаете кушетку?..»
Соня не дала ему договорить. Засмеявшись вдруг, она схватила с гвоздя кухонное полотенце. Утерла им завлажневшие глаза. Сказала:
— Не думала даже, Спиридон Ильич, что вы и есть тот человек, которые должен… — И шепотом повторила отзыв.
Пододвинув к себе табуретку, Соня села, и у них пошел неторопливый деловой разговор. Спиридон Ильич перебрал все возможные варианты связи между ними. Договорились, что, пока Соня не подыщет надежные тайники, все указания, которые будут поступать от партийных органов к ней, он будет брать прямо отсюда через своих людей или она станет ходить на явку, которую он сообщит дополнительно.
— А скорее всего, это будет тайничок тоже, — уже кончая разговор, предупредил Спиридон Ильич. — Пока не приглядимся, к людям надо относиться осторожно. — И вдруг снова спросил о напарнике, с которым должна была работать Соня и о котором она уже все ему рассказала: — Значит, ты хорошо знаешь этого Еремея Осиповича? Говоришь, вместе работаете? То, что он сын родственника большевика с дореволюционным стажем, имей в виду, почти ни о чем еще не говорит. Приглядись к нему.
Спиридон Ильич стал собираться, нахлобучил на голову кепку так, что глаза исчезли под большим козырьком. Вспомнил о Вале, и у него вспыхнуло к подруге дочери горячее, отцовское чувство.
— Попрощаемся, — сказал он, протянув Соне руку. — Когда теперь встретимся? Долго еще, может, не встретимся… Береги себя, а если случится что… — и не договорил, потянувшись к ее щеке вздрагивающими седыми усами.
Они троекратно поцеловались.
Соня из сеней смотрела на уходящего Морозова и все старалась угадать смысл недосказанных им слов. А смысл был простой: предполагая, что наши войска могут оставить и Псков, Спиридон Ильич хотел намекнуть Соне, что случиться может всякое и ко всему нужно быть готовой, даже к смерти.
Последняя явка находилась в Завеличье. Надо было по мосту перейти на тот берег реки Великой и там, пройдя немного по Рижскому шоссе, свернуть в сторону. Путь не короткий. Спиридон Ильич посмотрел на спускающееся к горизонту солнце и ускорил шаг.
Когда заходил на мост, его остановили военные. Младший сержант с самозарядной винтовкой, загородив дорогу, потребовал документы. Морозов показал полученный в райкоме пропуск, и тот разрешил ему идти дальше.
— А что это собираются делать? — глянув на бойцов, спускавших под мост ящики, спросил он младшего сержанта. — Взрывать?
— Взрывать, что еще, — ответил тот грубовато и добавил с горечью в голосе: — Жмет немец. Что же, мосты ему оставлять, что ли?
Морозов пошел было дальше, но увидел, как за рекой Великой, приближаясь к мосту, по дороге змеится широким потоком серая масса солдат. «Отступают», — зашлось сердце. А людской поток, заполняя пролеты, наползал на мост, угрожая схватить и понести Морозова обратно, с собою.
Он заспешил. Поравнявшись с устало шагающим впереди колонны майором, прижался к перилам. С трудом пробирался вперед. Навстречу шли оборванные, в грязном обмундировании, перебинтованные, изнуренные переходом и боями, небритые люди. Они катили пушки, несли на плечах полуразобранные «максимы», стволы и плиты от минометов. Под поклажей гнулись спины. Усталые глаза глядели угрюмо, жестко.
У Спиридона Ильича засосало под ложечкой. На душе стало одиноко и горько. И он почему-то понял, что партизанить обязательно придется. То, что раньше было для него теоретическим предположением, сейчас показалось неизбежностью. Гитлеровцы возьмут город и пойдут дальше. Где их остановят, было для него загадкой. Опасность, которую несло фашистское нашествие и о которой так ясно было сказано в Обращении Сталина к народу, приняла для него живой, конкретный облик.
Он почти перешел мост и неожиданно остановился. «А стоит ли туда идти? — рассудил Морозов. — Прошляюсь тут, а вдруг как гитлеровцы жиманут? И до Вешкина не доберусь… Где тогда людей своих сыщу? Разбегутся, а то в леса уйдут, и останусь, как бобыль».
Так, в колебаниях, он двинулся дальше. Глаза то и дело пробегали по лицам двигающихся навстречу бойцов и командиров.
Где-то уже за мостом Морозов, сойдя с дороги, снова остановился. Мимо лошадь тянула семидесятишестимиллиметровую пушку. За ней, рассыпав строй, шли солдаты, а за ними — артиллеристы; ухватившись за лафет, они катили такую же, как впереди, пушку сами. Спиридон Ильич подумал: «Или лошадей поубивало?» — и снова направился вперед. На месте, где надо было сворачивать, он опять стал. Мимо в крайнем ряду солдатской колонны проходил рослый крепкий парень с наискось перебинтованной головой. На широких мускулистых плечах он нес станину от пулемета «максим». Станина пригибала солдата и делала его как бы сутулым. Но все равно чем-то уж очень знакомым пахнуло на Спиридона Ильича. Вглядевшись в лицо солдату, Морозов вдруг крикнул:
— Петр! Петр! — И бросился к нему.
Это был действительно Петр.
Окинув Морозова дрогнувшим взглядом, он мучительно улыбнулся. Передав станину Сутину, вышел из строя и протянул Спиридону Ильичу руку. Пошел, стараясь идти в ногу с ним, сбоку колонны.
Спиридон Ильич теперь твердо решил не идти на явку, а ехать прямо в Вешкино. Встрече он по-отцовски обрадовался и шел, если бы посмотреть на них со стороны, будто провожал сына на тяжелое, нужное дело.
Заговорили они, только когда оказались у моста. Спиридон Ильич, заметив: хорошо, мол, что он, Петр, не тяжело ранен, — спросил, что же случилось с его, Морозова, семьей? Петр рассказал. Выслушав, Спиридон Ильич упрекнул его за малодушие — не смог, дескать, рассказать в Вешкине? — и проговорил:
